По самому, по краю… Избранное

– Веди Анварчика за мной, баню смотреть будем.

– Вот ещё. Ты че, па, сам не можешь показать? Я вам что, провожатая? – Но отец так посмотрел, что дочь осеклась.

– Иди вперед, лахудра, я свет включу.

Молодые люди пошли вперед, непонимающе посматривая друг на друга. Когда они, миновав предбанник, зашли в полутьму бани, Михаил включил свет и спросил:

– Ну, как?

Анвар с интересом знатока похлопал обшивочную доску:

– Доска липа?

– Да-а, шпунтовка, липа, а потолок с полоком из дуба. На века. Внуки своих внуков парить будут. – Михаил с удовольствием щелкнул пальцами: – А ты голыши, голыши посмотри, один к одному подбирал. А запах, какой запах, а? Благодать.

И пока Анвар с Танькой вдыхали ароматы и разглядывали голыши, Михаил вышел, плотно закрыв за собой дверь и подперев её заранее приготовленной доской. Предбанник он для верности закрыл на замок. С секунду подумал и оставил свет в бане включенным. Закурил и, тяжело ступая, вышел со двора на улицу.

Жену он встретил уже в темноте, сидя на скамье у ворот. До её прихода он трижды срывался с места и, чертыхаясь, сломя голову, бежал в туалет. Всякий раз с ужасом ощущая, что не добежит, что ещё мгновение и… не донесёт, но обходилось. В туалете сам процесс происходил с таким шумом и неуправляемостью, что Михаил покрякивал в недоумении: «Вот же дьявольщина и откуда только всё берётся? Вулкан, что ли, в животе пробудился? Не улететь бы», – и с опаской посматривал на потолок туалета.

Жена устало спросила, где Танька и почему распахнута калитка? Михаил ответил, что Танька ночевать будет у подружки соседки, а калитка? Да черт бы с ней с калиткой… открыта, закрыта… он же рядом.

– Миша, пойдем в дом, прохладно что-то, да и поздно уже, – жена поёжилась.

Михаила тоже слегка знобило, но не от холода. Он как-то криво ей улыбнулся и неуверенно вымолвил:

– Ты мать, иди, иди, я сейчас… с полчасика подышу воздухом и приду.

Через дорогу в доме, что почти напротив, горел свет. Там не спали. Когда Михаил зашёл в дом, жена хлопотала у газовой плиты.

– Чай пить будешь?

– Да, покрепче, и, мать, у нас что-нибудь от живота есть?

– Что случилось? – жена сочувственно посмотрела на Михаила.

– Не знаю, мать, что-то несёт меня без остановки, что-то съел, наверное, – говорить ему не хотелось.

Молча попили чай. Михаил выпил крутой травяной отвар. И здесь жена, словно невзначай, спросила:

– Миша, а что там за медовый морс у нас в холодильнике?

Михаила словно окатили кипятком. Он, заикаясь, едва выдавил:

– М-м, м-ма, мать, а т-ты… пила этот морс?

– Да, а, собственно, что? – жена вопросительно посмотрела, – не нужно было?

– Нет, ничего, – Михаилу сделалось совсем дурно и так невмоготу, что он рванул с места, семеня ногами и на ходу расстегивая штаны.

Ночью они в туалет бегали по очереди.

Жена, всякий раз соскакивая с постели, причитала:

– Господи, да что же это за наказание, да за какие грехи?

Когда очередь доходила до Михаила, она говорила:

– Мишка, ирод, сознайся, какого яду подсыпал в морс?

На что тот в изнеможении отвечал:

– Да ничего, мать, не сыпал, ничего. Это рецепт такой. Старинный. Что б ему… Видишь, сам маюсь.

Как только забрезжил рассвет, Михаил с волнением подошел к бане. Он уже был не рад, что затеял это дело. Конечно, надо было по-другому. А сейчас? Сейчас будет финал.

Он несколько минут стоял, прислонившись к двери, прислушивался, не решаясь открывать дверь. Но открывать было нужно. С дрожью в сердце, щелкнув замком, отворил дверь предбанника. Доска также подпирала дверь бани. Михаил осторожно убрал её в сторону и тихонько потянул на себя ручку. Дверь легонько подалась и, жалобно заскрипев, отворилась. Света в бане не было.

В это время что-то мощное, толкнув Михаила в грудь, отбросило от двери и вихрем пронеслось мимо. Анвар не искал калитки, он перемахнул через забор.

– Танюша, доченька, ты где? – Михаил щурился, вглядываясь в темноту бани. Зажег спичку. Толстенный плафон был разбит, часть трубы разворочена, голыши разбросаны по полу.

И здесь он разглядел дочь.

– Папка, папка, что же ты наделал, – она всхлипывала всем телом. – Зачем же ты так? Папка…

Он взял её на руки. Она оказалась неожиданно легкой, словно былиночка, подумалось ему. И понёс на улицу, проклиная себя, глотая подкравшиеся к горлу слёзы.

Тагир подошёл только к вечеру.

– Послушай, я всю ночь не спал, волновался, хотел к тебе прийти.

Михаил молча курил.

– Ты собираешься рассказать, что сказал Анвару? И где он всю ночь был? Прибежал как угорелый. Собрал вещи, книги и уехал к моему брату. Сказал, готовиться к экзаменам будет. До этого я ему целый месяц талдычил: «Поезжай к Анас абы», а он ни в какую… А тут уехал… сам. Ты что ему сказал? Ну ты, Михаил, педагог. Ну ты Макаренко.

– Н-нда-а. – Михаил хмуро посмотрел на Тагира. – Хреновый я Макаренко, оба мы с тобой в педагоги не годимся. – И вдруг словно встрепенулся:

– Значит, хочешь, чтобы я тебе рассказал? Опыт перенять хочешь? Или любопытство съедает? Какое такое я твоему сыну волшебное слово сказал, да? Ну, слушай… Я сейчас… Чтоб веселей… чтоб доходчивей. Я расскажу.

Он сходил в дом, вынес пивную кружку, до краев наполненную янтарной жидкостью.

– Держи. – Тагир с интересом взял кружку. – Отведай, да не бойся. Мы же с тобой не какие-то там Монтеки с Капулетами, не отравленное. Пей.

Тагир сделал два глотка:

– Хм… А ничего напиток-то, ядрён, – и приложился долго, больше половины кружки.

– Что, значит, ничего? Обижаешь, сосед. Это, если можно так выразиться, «наследие предков», будь оно неладно. А ты – «ничего». – Михаил театрально развел руками. И с непонятной для Тагира злостью продолжил: