Прости мне мои капризы

– Пока не умею – учусь.

– Тетя заставила?

– Никто меня не заставлял – я сама!

– Тоже из интереса?

– Конечно! Будет что – через много лет – вспомнить! Только руки болят, и на ладонях появились мозоли.

– Покажи.

Ирина протянула ко мне руки, ладонями кверху. Присмотревшись, я разглядел в местах сгиба пальцев несколько маленьких, отвердевших новообразований – кровоподтеков.

– Это с непривычки. Со временем пройдет.

– Угу…

– Постой! Разве твоя корова сейчас не на лугу? Ведь стадо еще не возвращалось.

– Моя корова сегодня дома, то есть в сарае. Ушибла где-то переднюю ногу, и теперь немного хромает. Тетя говорит, ушиб не сильный, должно само пройти, а если не пройдет, придется доктора Айболита вызывать, лечить… О – о – о!

Ирина вдруг оживилась! Как будто повеселела! Усталость и медлительность ее исчезли. В глазах появился блеск.

– Представляешь, что я нашла, когда копала картошку?

– Сейчас… Дай подумать… Арбуз?

– Арбузы растут на земле, а не в земле. Винтовку!

– Винтовку?!

От удивления – я даже присвистнул!

– Представь себе!

– Вот это да! Целую винтовку!

– Нет, не целую, один только ствол. Весь грязный и в ржавчине! Чтобы его вытащить – пришлось глубокую яму выкопать, потому что ствол находился в земле почти в вертикальном положении, как штык, который в нее воткнули. Сколько раз этот огород копали – перекапывали, а ничего такого не находили.

– Если хорошо покопаться – наверняка еще кое-что найдется! В прошлом году был откопан – также на огороде – железный наконечник от древнего копья, или пики. Наконечник отвезли в город, в краеведческий музей, для исследования.

– И каков результат?

– Не знаю. Наконечник пока находится в музее – видимо, там он и останется. А в нашем лесу до сих пор можно наткнуться на неразорвавшийся снаряд, или мину, которые лежат там с войны. Их ни в коем случае нельзя трогать. Про патроны я уж не говорю…

– Я, когда его вытащила, – так испугалась!

– Что тебя напугало?

– Ну, не сама же по себе винтовка оказалась в земле. Кто-то из нее стрелял! Наверное, этот человек погиб. Значит, рядом должны быть его останки, скелет. А я всего такого боюсь, и в особенности – покойников…

– А ты дядю своего попроси: пусть он покопается. Если действительно будут найдены останки бойца, то, возможно, отыщется и жетон, или записка в гильзе, по которым можно установить его имя! Наверняка где-то живут родственники – для них это было бы потрясающей новостью! Будут знать, что их брат, отец, муж – кем он, там, им доводится, не пропал без вести, а погиб. Хотя боец мог быть вынесен с поля боя санитарами…

– А может, это ствол от немецкой винтовки?

– Не думаю. Винтовки были только у наших солдат, да и то не у каждого – некоторым бойцам приходилось добывать себе оружие в бою, по крайней мере, в начальном периоде войны. У немцев были автоматы. Так что, скорее всего, погибший – если он все-таки был убит – советский воин, красноармеец. Разве что ствол этот не от винтовки, а от немецкого автомата?

– Нет! У автомата ствол намного короче, а этот длинный и тяжелый, я в кино видела.

– Значит, так оно и есть. Ты отнеси находку в школьный музей. В музее имеется уголок, посвященный Великой Отечественной войне. Там ей будет самое место.

– Да ведь сейчас каникулы, школа закрыта.

– Точно, я забыл.

– Придумала! Я попрошу Аньку, двоюродную сестру – она отнесет. В сентябре, когда начнутся занятия.

– Верно!

– У нее – как увидела то, что я нашла, – аж глаза загорелись! Надо только, как следует, его почистить…

И еще раз мы увиделись с Ириной после обеда.

В этот погожий, светлый, жаркий день, чуть ли не с рассвета, Ирина была занята на просушке травы, скошенной на выделенном ее родственникам участке, расположенном в пяти километрах от села. После просушки трава превращалась в сено, которое зимой шло на корм корове.

Вместо лопаты, орудием труда в руках Ирины были деревянные, с длинным древком и широким захватом, грабли.

После нескольких часов работы, с краткими перерывами на отдых, прием пищи – у Ирины заметно покраснело лицо, особенно нос (так, что резче стали выделяться большие ее глаза…), золотистым загаром покрылись плечи, руки и ноги (Ирина – самозабвенно – трудилась в спортивных своих шортах…). И от этого покрасневшего ее носа, и загоревших плеч, тонкой кожей впитавших душистый луговой аромат трав: тимофеевки и пырея, овсяницы и клевера, обвеянных теплым, приходящим с южной стороны, ветром, – невозможно было отвести взгляд.

Ирина как будто нарочно, для встречи со мной, надела легкий, с открытой верхней частью, сарафан.

Вообще, находиться с Ириной рядом, на расстоянии вздоха – было для меня непростым, подчас, делом. Испытанием. Главная трудность заключалась в том, чтобы не обращать на нее внимания – как на женщину. Пусть пока еще «маленькую» женщину, развивающуюся, «формирующуюся». Однако, уже обладающую вполне очевидными, безусловными признаками взрослости – в самом широком смысле этого понятия. Некоторые из этих очевидных признаков – приводили меня в смущение и трепет, чрезвычайно волновали и будоражили, заставляли почти беспрерывно работать воображение… Вследствие чего, мне было довольно сложно – «держать себя в руках», общаться с Ириной свободно, раскованно, как с младшим товарищем, другом.

Понимала ли это мое состояние Ирина? Не знаю. Во всяком случае, мне она об этом ничего не говорила, а я ни о чем «таком» ее не расспрашивал. Я совершенно не представлял себе: каким образом, ни с того, ни с сего – я мог бы приступить к подобным расспросам? Какой могла бы быть реакция Ирины?

Между тем, все эти наши с Ириной контакты, встречи, прогулки, беседы – совершенно невинные, безобидные по сути – вольно, или невольно, послужили прелюдией ко всему тому, что произошло между нами дальше.

* * *

Началось все с того, что Ирине пришла в голову одна необычная идея, показавшаяся мне необдуманной, даже безрассудной и нежизнеспособной. В первые минуты, после того, как она была озвучена.

В тот тихий, спокойный час, когда, по образному выражению – уже названного мной поэта Николая Рубцова, «всей душой, которую не жаль… овладевает светлая печаль, как лунный свет овладевает миром», и большинство граждан спят в мягких своих постелях, – мы с Ириной предались совершенно иному занятию. Снарядились в захватывающий пеший поход. На нашу речку Вежу. Замечательная эта речка, кажется, с самых давних времен, протекала в двух верстах от села – с западной его окраины.

Признаюсь, прежде чем согласиться с доблестным предложением Ирины, я сделал попытку отговорить ее от этого – действительно несколько выходящего за рамки здравого смысла (учитывая не совсем подходящее время суток…) – предприятия. Когда обычные доводы не подействовали – решил ее, как следует, напугать, строго предупредив о возможной – реальной – опасности, с которой мы можем столкнуться. Например, в пути нам могут встретиться беспощадные серые хищники, обитающие в здешних лесах, – волки, которым ничего не стоит на нас напасть, растерзать и сожрать! Я прямо так жестко, может быть, даже жестоко и выразился: «Растерзать и сожрать!». Надеясь, что Ирина как можно глубже проникнется угрозой (это ведь не добродушный, в общем-то, персонаж из «Ну, погоди!»). В тот момент я вспомнил случай, когда один мой знакомый односельчанин на самом деле встретился с этим серьезным зверем, только не в лесу, а прямо за селом. Произошло это зимой, днем. По всей видимости, серый сильно оголодал в оскудевших лесных угодьях, раз рискнул подобраться поближе к людям. По счастью, наброситься на человека волк не решился и предпочел убраться восвояси.

Ирина отреагировала на мое предостережение – оригинально. Она глубоко вздохнула. Подумала. Затем подняла вверх голову. Сложила трубочкой тонкие свои губы. И смотря в бездонное ночное небо, издала громкий, протяжный звук… От которого меня изнутри прошиб озноб.

Как потом высказалась Ирина, она изобразила – «тоскующую волчицу». Не уточнив: что именно это понятие означает.