Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков

А голос певца продолжал поднимать их в небо и снова сбрасывать с необжитых высот:

Мы вместе с птицами в небо уносимся,

Мы вместе с звездами падаем, падаем вниз…

И вливаясь в ответной нежности в ласку поцелуев и слов, Анжела увлекала, раскрывалась всем своим чувственным молодым, прекрасным телом, страстными вздохами, стонами и движеньями снова и снова звала Олега слиться в переполняющем силой и сладостью восторге любви.

Они не ощущали времени. Его будто не было для них. Сколько времён и сладострастья вместилось в эти часы – мгновения любви, неуёмной, всесильной, они не знали и не помышляли знать. В неге и страсти, в ласках и нежности, многократно возвращавших их тела к объятьям, взбудораженным силой молодости и неутолимым желанием друг друга влюблённых, пролетел остаток по – зимнему долгой, по-летнему короткой ночи, плавно слившей вечер с летним утром.

Давно спало всё в безмерном пространстве: и город, и люди, и лес, и болота. Лишь только тяжёлые воды великой реки уносили в полнеба земной горизонт, туда, где солнце, едва утонув в Северном океане, а, может быть, даже вмёрзнув во льдах, снова протаивало сквозь льдистые линзы неба, возвращаясь огненным «РА» из-за холодных вод по речным перекатам в ещё спящее земное царство. Лавины его света натыкались на город, дома, окна, щели, проникая всё глубже и глубже в чёрные неживые пустоты и, словно зажигая сам воздух, заставляли его гореть, где горячим кроваво-красным жаром, где розовым, прохладным голубоватым пламенем. Свет всё усиливался и усиливался, поднимался выше, раздувался, как парус, неведомым ветром и падал. Падал снегом не снегом, дождём не дождём, а, может быть, скорее всего, звездопадом, но только собравшим в одно утро все звёзды, упавшие за целую вечность на Землю, собравшим и бросившим вновь их во всё небо гигантским всевселенским цунами.

Дисперсность его вал за валом окатывала горизонты, создавая и вновь смывая созвездия, спирали галактик, звёздочки, сияния, свечения, кусочки, фантомы которых проникли и в окна наших героев.

Лучи его вдруг, или искры рассыпались на тысячи колючих иголочек света, пронизавших во всех направлениях заблестевшие капельки пота на коже увлечённых друг другом юноши и девушки.

– Смотри! Ты весь в алмазах! – удивлённо воскликнула Анжела.

– Нет! Я весь – в алмазе! Ты мой бесценный алмаз! – целуя увлажнённые капельками пота, розовые, словно освещённые изнутри бархатистыми лепестками роз, щёки Анжелы, отшутился Олег.

Матовым всполохом метнулись к нему обожжённые азиатским солнцем глаза – аметисты Анжелы. Олег с упоением рассматривал светящееся внутренним подкожным медово-розовым светом лицо Анжелы. Он стал перебирать выскальзывавшие из рук шелковистые волны волос.

Батурин никогда раньше не видел утреннего лица женщины, пребывавшей в сладострастной неге всю ночь. Лица, на заре становяшегося от поцелуев, ласк, смешения плоти сказочно свежим, перламутрово-лучистым, словно ещё до восхода солнца впитавшим и теперь излучающим розоватую дрожь, негу заревого неба, лица, ставшего частицей летнего утра.

И таким было лицо юной красавицы, – лицо Анжелы. Переполненное возбуждением, едва охлаждаемое свежестью лёгкого утреннего ветерка, оно сияло. Олег, покусывая щёки Анжелы, пил глазами, губами их жар. В лицо счастливой любовью женщины проникало божество. Лицо Анжелы было так правильно в своих чертах и так красиво сейчас, что Олег ощущал как, от этой чуть ли не с небес сошедшей к нему красоты, у него кружится голова. Он не осознавал, что то, что его так влекло к женщинам, произошло, и теперь реальность и непридуманность происшедшего, происходящего в действительности спуталась с представлением невозможности случиться, сбыться такому. Даже во снах и мечтах.

Он наслаждался утоньшающимися в своей остроте ощущениями любви и ещё не видел конца или хотя бы предела им, а утро уже наступило, настоящее летнее утро.

Летнее утро.

Хлынувшее в окна летнее утро.

Батурину вспомнилось запечатлённое очарование летнего утра в картине «Летнее утро» Шилова. Там была изображена красивая, как мечта, обнажённая спящая женщина. Это очарование, когда-то казавшееся невозможным в жизни, рождённое талантом художника, придуманной сказкой чудо-мастера, молитвой неземного схимника, пришло в его собственную жизнь. Пришло в его судьбу. Пришло. И сейчас оплодотворённым гением царствует в нём, изнемогающей любовью и благодарностью божественно-сладостной, молитвенно-прекрасной женщиной его, его Летнего утра. Очарование летнего утра, охватило его теперь ещё сильней, чем раньше, в ранние-ранние детские годы. В детские годы для Олега утро было как начало мира в первые минуты его сотворения. Когда всё вокруг: и ещё прячущиеся в прохладных уголках остатки боязливой ночи; и умывающийся небесными росами в звёздно-космической изморози рассвет; и ленивые, сонные земные твари, разогревающие свои бока для движения в первозданном тепле; и всё, пробуждающие в себе животворный огонь солнца, – всё, казалось, может и должно продолжаться так вечно!

Но, увы! Всё проходило!

Оставалась только загадка. Как это лучшее в мире превращение, – превращение ночи в утро не останавливалось? Не оставалось так навсегда. А, наобещав детским глазам и разомлевшим в фантазии ещё только зарождавшимся чувствам и ощущениям ребёнка вечного неистребимого калейдоскопического изменения небесно-земных дробящихся, плавящихся фантасмагорий утра, уходило. Палитра красок и света, вдруг начинала таять, стекать с небосвода на земные горизонты. Исчезать в долинах, горах и просто неведомо где, наливая тревогой, волнением хрупкое, раскрытое боли, страху и чуду сердце мальчишки. И оно начинало ныть, болеть, тревожить и звать его, утро – не уходить, остаться. И ему б не уйти. Но оно уходило. Уходило, провожаемое разноголосым гомоном птиц, самозабвенным воспеванием будто бы и впрямь невиданной красоты даже пернатым братством. Развешанные по ветвям, они вспархивали друг перед другом, хлопали крыльями, щёлкали языками, танцевали всем своим многоплемённым соловьиным царством, свистели, тренькали, дзинькали, жаворонками возносясь на самую высокую, воистину небесную ноту летнего утра. Но и им, удавалось ли им хоть на мгновение задержать светомузыку неба? Нет! Не удавалось.

Наступал день, приходил закат, как напоминание утра, рассказывающий о нём, ушедшем уже далеко-далеко, навсегда за неведомые горизонты и дали. Туда, где поселилась тоска и утрата.

Нужно было опять пережить ночь, чтобы встретить новое летнее утро. Только уже познавшее тревогу сердце бросало теперь и его самого бежать вровень с ним по полям, по степям, по долинам долгие, долгие часы в надежде остаться в нём – вечном утре…

Но оно было быстрей.

А ему так хотелось не отстать. Но не было сил. А оно уходило. Оно звало за собой.

И так было, так оставалось и так осталось…

Так было и сегодня.

Только теперь с ним была Анжела, сама, как летнее утро, обещающая вечность, зовущая остаться в ней, как в утре. И надо было не упустить её, не дать ей уйти поутру, как утру. И снова в тревоге готов был идти, бежать куда угодно и сколько угодно, лишь только бы не остаться одному, не потерять Анжелу, как то самое долгожданное превращение летнего утра в женщину – жар-птицу, которой суждено не уйти, а остаться с ним вечно…

– Неужели, действительно, наступило утро? – сливая радость и сожаление в одном вопросе, поднялся Олег. – Не могло подождать ещё хотя бы часок.

– Да, посмотри в окно. Настоящее летнее утро. Тихое и спокойное, словно обещающее что-то праздничное и красивое, – прибирая диван, сияла и лицом и ещё не одетым телом Анжела.

– Мы провели такую чудную ночь, и я думаю, что утро просто не имеет права быть хуже. Тем более что их теперь у меня два.

– Как это два?

– А так. Одно пришло и уйдёт, а другое. Я ни за что не отпущу от себя, – притягивал к себе упругую будоражащую и вновь возбуждающую желания женщину, по сути, ещё и не познавшую любовного усмирения.

– Ну, это мы ещё посмотрим на твоё поведение, – отшучивалась Анжела, выскальзывая из его рук, но опять попадая в обжигающий капкан объятий.

– Разве этой ночью оно было плохим?

– Дерзким, я бы сказала, чересчур дерзким. Это хорошо, что была ночь, и мало кто видел дерзость гладиатора, притворившегося рабом. Хорош раб – боец ВСэСэО! ЭМГэУ! У-у-у! Э-э-эфиоп!

– Но тогда уж тот, «Мало кто», не мог бы не заметить и некой царицы, мучившей бедного раба.

– Ах ты, несчастный раб! Теперь уже точно не сносить тебе головы!

– Сладкая моя, да не голова ж виновна, а сердце. А оно уже не моё, а твоё.

– Сердце сердцем, а голову всё же надо на плечах держать. А я вижу, что и её там уже нет.

– Что, правда, то, правда. Но и здесь не моя вина. Сердце моё ты забрала ещё тогда, на празднике, когда неземной царицей садилась в машину, пытаясь исчезнуть от меня. А когда ты взошла на дамбу как на трон, голова моя покатилась кругом, да таким, что я и не помню «ох, где был я вчера!»

– Так ли уж и не помнишь? Ещё, может быть, скажешь, что и повторить не прочь? А-а-а?

– Повторение – мать учения. Говорили мне в школе.

– Хорошая же у вас школа была. Что там всех этому учили?

– Тоже не помню. Последнее время память совсем слабая стала. Где позавтракал, туда и ужинать приду… А знаешь, Анжела, – игриво – серьёзно, продолжал Олег, – ты ведь моя первая женщина. Ну, с которой я провёл всю ночь. Но я хочу, чтобы ты была и первой, с которой я проведу и всё это летнее утро. И день и… – он хотел сказать «ночь», но словно чувствуя, что девушка ждёт ещё чего-то большего, он не нашёл в клубке противоречивых мыслей и чувств ту спасительную ниточку их единения. И не зная, что должно реально и просто быть за этим «И», выпалил: – И всю вечность.

– Не слишком ли много, для первой? – лукаво встрепенулась Алкина. – А что же останется для второй, для третьей? Ох, уж эти желания-обещания. Не надо, милый. Нам с тобой и так хорошо. К чему обещать, то, что никогда не сбудется?

– Анжела! – попытался обидеться Батурин.

– Будь, спокоен, я тоже люблю романтику и красивую жизнь, но больше в реальности. Ты говорил о сегодняшнем дне, вот и займёмся им, дорогой мой раб – лампы. А завтра и тебе, и мне возвращаться к своим баранам, как говорят французы. Вот смотри, мне надо эту папку пополнять, – показала она Олегу на подшивку с газетами. – Это мои статьи.

– О, так много! – удивился Батурин.

– Разве это много? Это только подборка газет с моими статьями в «Якутии», а дома я храню ещё и из других. Даже центральных. Как-нибудь я тебе покажу.

– Умница ты моя. Ты так много пишешь? – влюблённо и преданно изумлялся Олег Анжелой.

– Нет. Но у меня почти всё печатают. И почти все статьи в этих газетах написаны мной здесь, в редакции. Днём бегаю по клиентам и организациям, собираю материал, а вечером, а иногда и ночью пишу – прямо в этом кабинете.