Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков

– А талант гладиатора – победа в бою! Защищайся! – Олег обхватил талию Анжелы с дрожью в руках.

– Ну, нет! – сопротивлялась Анжела. – Талантливый гладиатор и эфиопский раб?! Две вещи в одном? Невообразимо!

– Талантливый гладиатор и умный раб! Почему ж? Он перед тобой!

– О, да ты умный, даже эМГэУмный раб!

– Класс – эмгэумный раб!

– Но что дало рабу право оказаться у моих ног? Пусть даже с умом и талантом?

– Любовь!

– Любовь?!

– Любовь, по праву которой, царица, раб твой явился служить тебе верой и правдой, не жалея живота своего и не требуя ничего в награду, кроме…

– Кроме?

– Кроме сострадания!

– О-о-о, если так, то за страданьями дело не станет! Правда, страдания гладиаторов всегда коротки, если только того не хотят их владыки.

– Моя жизнь в твоих руках, скорее в движении одного только пальца. Укажи, и я сложу свою голову на многомудрой арене битв умов и талантов, – шагнул к дивану Олег.

– Нет! Стой! Умный раб! – метнулась, как того и хотел Батурин, к дивану Анжела.

– Да знаешь ли ты, что ты ещё не достоин занять ложе великих и мудрых? Ты ещё ничего не сделал, чтобы я пошевелила для тебя пальцем.

– Но, царица моя всемогущая, я готов на жизнь и на смерть ради тебя. И прошу тебя только об одном…

– О-о-о! Раб и просьба?! – расправляя накидку и усаживаясь в самой середине дивана, взорвалась Анжела. – Вижу, что у раба достаёт таланта и ума только на просьбы.

– Не вели казнить, вели слово молвить.

– Ну, что ж, молви слово, да смотри, как бы ни отлететь вместе с ним и твоей голове…

– Смею ли я преклонить колени перед тобой, о, всесильная?

– И это всё?!

– Нет! Перед тем как отлететь моей голове, разреши поцеловать… – обнимая крепкие, литые колени девушки, трепетал и ликовал Олег. – Пальцы, но не те, что решают мою гладиаторскую судьбу!

– А какие же, какие пальцы?

– Твоих ног, хотя бы их следы, царица!

– Но я – царица духов, и ноги мои не оставляют следов.

– В царстве бесплотных духов – да! Но в реальном мире ты мне – Юдифь. И моя голова уже идёт кругом. Я теряю её. Она у твоих ног. Я целую их, и благодарю за обещанное наслаждение страданием, – опьяняясь прикосновением к бёдрам и головокружительным изломам талии девушки, будто случайно откидывая сминающуюся ткань платья с одного и другого колена и упоительно, отвлекающе бормоча феерическую чушь, целовал, обжигал дыханием упругую кожу ног Анжелы Олег. – Ты заманила меня в своё прекрасное царство желаний. Ты прикрылась именем ангела, о, владычица чар и таинств. Я теперь обречён. Обречён на вечное рабство любви и коварств беспросветного ада страданий в твоём царстве желаний.

– Остановись, безумный, или я обреку на безнадёжность все твои попытки пробудить даже эхо в ответ на бури твоих желаний, – отзывалась глубоким, мягким смехом Анжела. Она, наклоняясь к голове Олега, отталкивая и притягивая её, колебалась, как зарождающийся в костре огонёк. Начинать разгораться ему или нет? Согревать озябшие руки, подниматься теплом вверх, вверх, взрываться пламенем в сердце или нет? И вот завораживающий всплеск крови как камертон, пробуждающийся и отзывающийся поющими сладкими звуками огня страсти, расплёскивал волны любви и желания уже и в самой Анжеле. Но губы шептали: – И погибнешь ты навсегда! Безвозвратно в своём собственном аду неисполнимых желаний.

– Но неужели нет спасения, пусть – не голове, а хотя бы бедному сердцу раба? Неужели губы твои, о, царица, не вдохнут в мою душу надежду?! Неужели они не разорвут тяжкие оковы разделённости между царской недоступностью и рабской безнадёжностью?! Дух непокорности миллионов рабов обжигает моё сердце. А желание любви требуют, просят, молят тебя лишь об одном единственном спасительном поцелуе, – пафосно словословил Олег, понимая что играет словами, но от того лишь загораясь сильней и сильней и думая, что его игра со словесным огнём стоит свеч, и он зажжёт Анжелу.

– Ты позволила прикоснуться к дивану мудрейших. Так позволь теперь и последнюю дерзость раба, – рывком вдруг поднявшись с колен, Олег обхватил голову Анжелы.

Разметавшиеся волосы девушки смешивались с пулумраком задиванного пространства, мягко очерчивая её светящееся волнением лицо. Возбуждённый демонической силой страсти Батурин чувствовал, как дыхание девушки становилось всё ощутимей и ближе. Желание Олега поймать губами у самых губ её дыхание отодвинуло весь словесный бред в нереальный исчезающий мир. И оставалось только оно – дыхание, которое должно было вот-вот затихнуть, исчезнуть в поцелуе.

Упругие влажные губы Анжелы вдруг прогнулись под губами Олега и с ещё неотлетевшим противящимся стоном антисопротивления стали искать перехвативщие их стон и шопот губы Батурина.

Ноздри Олега погрузились в дурманящую ароматом кофе прохладу волос Анжелы. Мысли же, увлекаемые их волнами, как водопадом, ринулись в отнимающую и кружащую голову бездну. Гибкие линии девичьего тела Анжелы поплыли в глазах Олега. Его руки заскользили по плечам и вздымавшимся на их пути грудям, к талии и ещё дальше вниз – к бёдрам Анжелы. Они приближались к зовущей между ними глубине, отнимающей ум и силы противостоять ей – тайне жизни. Лёгкая ткань оранжевого купальника, страстно обтекавшая девичий стан, виделась Олегу так же явно, как и на дамбе в обжигающих лучах солнца. Руки, проникшие к крахмально-скрипучей скользи его, путались и растерянно пытались лаской и нежностью, недоступной их огрубевшей коже, покрыть оголённость, которую закрывал он, за мгновение раскрытое ими. Теперь уже и губами скользя вниз по груди, животу и ногам Анжелы, пружинящими мускулистой волной сопротивления, Олег целовал их в жару и волнении. С пылкой радостью приближающейся близости он поспешно срывал и с себя всё, мешавшее, лишнее, позабыв обо всём, о чём только что думал, говорил, желал.

Горя и наливаясь сладостно – жгучей силой мужчины, устремился в шелковистое притяжение, податливое – призывное, раскрытое ему навстречу Анжелой.

Полыхающей молнией наэлектризованных мышц разорвался миг близости, слияния, увлекающей в бездну сладости. Миг, который хотелось бы выплеснуть в вечность вселенной вместе с собой и никогда из него, из неё не возвращаться. Этот миг вынес вдруг Олега во взбудораженный изорванным стоном умопомрачительный обжигающий, электризующий взрыв, эхо за эхом сжимающий каждую изнемогавшую нежностью и любовью клетку его одухотворённого тела.

И теперь уже ничто не могло прервать нежную, томящую сладость зовущих слиться друг с другом желанных тел юноши и девушки.

Ни Олег, ни Анжела не видели себя со стороны. Да и кто сейчас мог видеть их лежащими на диване, увлечёнными друг другом, не разрывающими объятий? Разве что… Разве что… Ангел, проникший в комнату из-за лёгкой шторы и начавший гулять по её полумраку.

Это он всё сильней и сильней вливал в окна мягкий свет то ли ещё белой ночи, то ли уже белого утра.

– Смотри. Летнее утро, – глубоким, изменившимся вдруг голосом произнесла Анжела, ловя за крыло лучистого ангела – зайчика.

Её слова утонули в очередной песне дивана, вплетясь в сладкие звуки музыки и слов, которые словно были продолжением любви:

Я иду к тебе навстречу
Росными лугами.
Радость падает на плечи.
Жёлтыми ветрами.
Знаю, ждёшь меня ты где-то
У любви во власти
Посреди цветов и лета,
Посредине счастья.

Певец обжигал душу повтором рефрена, а Анжела, закрыв вдруг глаза, вздрагивала веками, будто бы пытаясь смахнуть росинками засверкавшие на её ресницах слезинки.

– Что, ты милая? – виновато – испуганно спросил Олег. – Ну, что, ты? – выпивая поцелуем её слезинки, шептал он, не зная, что должен делать в таком случае. Обнажённость их тел и явность того, что произошло с ними, говорили сами за себя о происшедшем. И трудно было понять Батурину, что вызвало слёзы Анжелы.

А она – молчаливо и, как казалось, сладко плакала.

Как бы хотел Батурин заглянуть в глубину её души и увидеть, что творилось там. С чем, с каким прошлым пришла она к нему, и что принёс он ей сейчас сам. Ему вдруг опять увиделась Анжела, летящая на взрезе дамбы, окружённая тайной и недоступностью, красивая, вызывающе красивая женщина, женщина, ещё минуту назад бывшая чужой и неведомой, а теперь ставшая его, отдавшаяся ему, принадлежащая ему. Но…

Но не только душа, а и глаза её были закрыты.

– Анжела! Сладкая ты моя, что же, это? Ты плачешь? Почему твои слезинки горькие? Ты сладкая, а они горькие. Не плачь, не плачь. Я ведь люблю тебя, Анжелочка. Посмотри мне в глаза, – просил её Батурин, целуя и выпивая горьковато-солёные слёзы то ли счастья, то ли какого-то другого, неизвестного ему чувства Анжелы. Его сердце обжигалось проглатываемой им горько-солёной неизвестностью слёз лежащей под ним женщины и требовало соединения не только телом, но и душой.

– А я не плачу! – вдруг полыхнула в него Анжела из-под ярко очерченных век и ресниц большими, бездонными, как две сочно-чёрных бездны звёздного неба, глазами. Её губы что-то ещё шепнули, но звуки их потонули в обрушившемся на них поцелуе Олега. Его губы покрывали лицо, плечи, грудь девушки, раскрывавшейся ему неожиданной, трогательно хрупкой негой. Так первый весенний цветок, расцветающий на окраине тундры, заливается солнцем после долгой полярной ночи.