Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков

– Ого-о! – наконец, испустил чуть ни дух Вячеслав. – Тысяча чертей и один мамонт! Пётр Петрович, вы щедры как бог. Кажется, среди нас есть более приспособленное сушество к поднятию и ношению рогов?

– Чтобы носить с каждой стороны по штучке весом в сто килограммов, нужно иметь больше чем баранью голову, – поддержал колкую перепалку и Батурин.

– Вот и я говорю, зачем ослу большие уши, когда он всё равно не слушает умных людей? Для украшения что ли, как у некоторых бицепсы вместо красивых ушей? А? Что же ты, вещий, давай! Публика ждёт встречи достойного представителя победившего рода человеческого с оружием далёких врагов своих. Или слабит и не только в коленках? А туда же – зов предков, – задирал Батурина Левитский, стараясь отвести от себя колючие словечки. – Ну, подними, подними. Чесать языком и я умею.

– Не только чесать, но и обчёсывать, – встал в позу и Габеев.

– Уж ни вас ли обчесал? Да с вас, что с этого мамонта молока. Только что и дел, что в музее выставлять. Славная бы получилась Троица: Богатырская застава. Ни Рублев, ни Васнецов о такой и не мечтали: Добрыня Петрович, Скелет Мамонтович да Олег Попович. Ха-ха-ха… Богатыри, защитнички земли русской, русских музеев. Ха-ха-ха, – издевался Левитский.

Руки Олега налила злая тяжесть. Едва сдержав себя от того, чтобы не отправить в нокаут Левитского, он быстро опустил их вниз, прикоснулся к лоснившемуся полировано-жёлтоватым блеском бивню и, уже не боясь риска не поднять эту игрушку и пасть в глазах Анжелы из-за пустякового спора с Левитским, произнёс: – Поднять? Ради чего? Ради сувенирчика в коллекцию сатира в овечьей шкуре?

– Если бы задавали себе этот вопрос твои предки, берясь за гуж, то сейчас бы не ты, а подобные этому, – указал Вячеслав на груду костей. – пытались бы заполучить твой черепок в свою коллекцию.

– А, может быть, твой? – злясь уже на себя за инертность больше чем на Левитского, ответил Олег. – Судя по твоей личной оценке, он был бы дороже наших всех вместе взятых.

– Для коллекции и твоя черепушка сгодится. Не кашу ж варить.

– Смотри, а то твою на отбивную пущу.

– Но, но! Полегче на поворотах. Ты лучше покажи на мамонте, чего стоят твои хвалёные бицепсы. Или тебе не приходилось поднимать ничего тяжелее пивной кружки? Боец. Фу – фу! – уничижителъно обмазывая мутнеющими от злобы глазами Олега, фуфыкал Левитский. – Фи – фи. Сувенирчик. Га-га.

– Да не «фифи», а на фига? – скаламбурил и Олег.

– А что? Неплохая идея. Если Олег поднимет этот бивень, то получит на память кусок. У меня есть, – желая хоть чем-то отомстить своему обидчику, высказал щедрость и лихость Пётр Петрович. – Да, да…

– Давай, Олежек, – вдруг меняясь в тоне и лице, заговорил Вячеслав, демонстрируя только что использованные им термины из трудов Габеева. – Представляешь, в твоей квартире будет храниться сорокатысячелетний сувенир – подарок из кайнозойской эры от чудика, уже навсегда покинувшего матушку землю. Гости придут, а ты им: «Нате! Злодеи, любозрейте! На сцене не галаконцерт, а кусочек чада из эпохи Плиоцена и Голоцена»… Давай, давай, пока старик не передумал. Головой не взял – возьми хоть руками.

Олег уже не ответил на колючую любезность Вячеслава, изумившись его геопознанию. Молча, сосредоточенно, как подходил на тренировках к штанге, подошёл он к тому самому бивню, что не дался Левитскому. Грозный и величественный, даже в таком жалком положении, мамонтов бивень лежал огромной изогнутой иглой, пронзившей тысячелетия будто бы только затем, чтобы в этот миг испытать гордыню – не силу Олега. Хотя последнему виделось, что испытать свою судьбу – уколоть самолюбие, если не пригвоздить к полу, противника.

Уже более полумесяца его руки поднимали и укладывали в стены тридцатикилограммовые бетонные блоки. Адаптационная усталость мышц исчезла, и они дышали мощью и свежей окрепшей силой молодого, словно только что пробудившегося организма. Прикинув на глаз центр тяжести бивня, Олег одним рывком вынес полированную кость на грудь и, с удивившей его самого ловкостью, не задержав ни на секунду литую махину, выбросил её над собой на вытянутые руки. Но вдруг, словно оживший, клык ископаемого горячим свинцом ожёг мышцы левой руки Олега. Прокручиваясь в так и необхвативших его ладонях, он наваливался на левую руку, ломал вздувавшиеся мышцы плеча и предплечья, взрывая страхом самолюбие Батурина.

«Конец гладиатора!» – мелькнуло в голове Олега.

Анжела бросилась под опрокидывающийся бивень и, подставив руки, остановила раскручивающуюся спираль серпа бивня.

– Анжела, ты с ума сошла! – вскрикнул перепуганный Пётр Петрович.

Жертвенность, с какой пришла на помощь Олегу девушка, придала ему силы и он, приподняв бивень выше её рук, сбросил его на пол.

Эхо злого ворчащего гула долго металось по бетонным коридорам музея. Оно всё дальше и дальше отодвигало вспыхнувшие вдруг в воображении каждого из присутствующих картины доледниковых долин. Картин с бегущими по их вольным травистым просторам стадами мохнатых, ещё не знающих и не желающих знать о своём печальном будущем, молодых, дышащих силой и неудержимостью, мамонтов.

Как будто бы они рвались всей своей махиной к тому, чего уже никогда не увидят их глаза, не услышат уши. И только фантазией гула они проносились через тысячелетия, соединяя на осязаемый миг разделённые бездной времён разрозненные вихри войн и пожаров, рождения и гибели цивилизаций. Жадные кровавые руки великих и невеликих завоевателей вырывали и разбрасывали во все стороны окровавлённое месиво жизни, оставляя в затишьи колючие остовы скелетов и кости в глубинах болот и залах музеев. Но в продолжение эхом над ними теперь стонут рёвы аэро и космодромов. Поверженный, в который уж раз, бивень лежал и дрожал. Гул затихал, затихал, а вот вовсе затих, снова вырвав из тьмы безвременья ночных визитёров музея, победителей земной, а, может быть, и неземной жизни.

– Пётр Петрорвич, сегодня же пишу статью конкретно о вас, – восторженно заговорил Вячеслав первым.

– Обо мне не надо. Я не мамонт. А вот о них надо писать, – показал Габеев на кости и бивни. – и как можно больше. Эти жалкие останки укор нам ныне живущим, могущественным. Пусть не на нашей совести погибель их. Но на нашей – если не возрождение их, то хотя бы создание музеев.

– Это гениально! Блестящая идея! Земля – музей, дом динозавров! Назад в пещеры! Это не материалистично. Это утопия, Пётр Петрович. А где же борьба классов, видов – естественный отбор? Где побеждает сильнейший? Где революции: «Мы старый мир разрушим до основанья, а затем мы свой, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем!»? А? Где? Всё это – эмоции. Мне ваши музейные проповеди – блин в горле. Ваше дело – собрать, экспонировать, а смотреть и разбираться в великой ценности того или другого отшельника природы, искусства – это наше, наше дело, дело зрителей, точнее ценителей, знатоков – нервозно чеканил Левитский.

– Дорогой мой псевдознаток, я не в обиде на тебя за мышление на уровне не мамонта, и даже не динозавра. За моими плечами чуть ли ни вся жизнь в музее. Он для меня – колыбель, магическое окно во вневременной мир жизни и искусства, а теперь и кафедра, и больничная кровать или, в крайнем случае, кабинет врача. И ты мой такой же пациент, как и миллионы других, приходящие только в наши двести пятьдесят музеев страны. Человек утверждается в мире в отличие от многих животных не только в разумных действиях, но и в мышлении, в осознании этих действий, а ещё больше в эмоциональном, чувственном порыве к ним и осознании их своим сопереживанием. Музей – это не кладовка для драгоценных коллекций. Он, как театр, как литература, как высшее проявление человеческого интеллекта и эмоций. Он призван служить развитию вкусов, мудрости ума и сердца человеческого. Сохранению и приумножению добра, а в конечном итоге, именно жизни, немыслимой в драконовском её постижении.

Музей – это крик человеческий в непроницаемый мрак бездн вселенных о рождении их высшего проявления – человека, готового воспринять развитие мира, сохранить его и продолжить во благо сущего, – разразился целой лекцией Пётр Петрович. Его зрачки сверкали голубоватым отблеском неба, ожидающего приход солнца. Покрывшаяся потом кожа лица разгладилась, сделав его молодым и красивым. Кряжистость и угловатость директора музея придавала глыбный вес и незыблемую устойчивость произносимым словам.

Даже Левитский слушал, затаив дыхание. В его глазах металась виноватая побитость, но сдаваться он по всему не хотел.

– Вы и в мышлении такой же древний, как и ваше клыкастое детище. Вместо того чтобы лекции нам читать, вы бы выполнили обещание, а то ведь, и не мудрено забыть главное в хаосе слов, – нагло и цинично парировал поднаторевший в спорах и торгах Вячеслав.

– Жадность фрайера сгубила. С меня довольно, – раздражённо заметил Олег, потирая потянутую мышцу руки. – Эти штучки оказались не под силу даже мамонтам, а мне и подавно. И если ещё кто-то думает, что он мамонт, то это не я.

– Это ты мне? Это я-то мамонт? – возмущённо перебросился на Олега Вячеслав. – Да, я… Да я, знаешь, что с тобой… А ну-ка, пойдём, выйдем.

– Тебе давно пора выйти. Музейный воздух вреден умной голове, – предвосхищая мучительную болезненность потери превосходства Левитского над окружающими, издевнулся над ним Батурин.

– Ах ты, гад! Да я тебе… Бивень не придушил, так я тебе дыхалку передавлю! – Вячеслав бросился к Олегу и вцепился тому в горло. – Богатырь! Да я, таких как ты! Да и тебя к мамонтам своими руками отправлю!

Анжела вскрикнув: «Ребята! Остановитесь!» – старалась оттащить Вячеслава за руку. Тот же с округлёнными яростью глазами бульдожьим прикусом сцепил свои губы, да так, что с них потекла кровь.

Олег с трудом разорвал пальцы Левитского и оттолкнул его от себя. Но Вячеслав снова ринулся к нему, продолжая кипеть залитыми злобой глазами.

– Без бабы, гад, ни с бивнем, ни со мной не можешь справиться! Мужик! Да я и твой скелет оставлю в музее… – кулак Левитского скользнул по щетине щеки Олега и провалился за спиной Батурина.

Олег, больше не искушая судьбу, поймал руку Левитского и перебросил его через себя. Тот распластался у груды костей, но тут же вскочил и как подброшенный пружиной, бросился снова к Олегу. Батурину не хотелось превращать в жалкий фарс, в отвратительную свалку сказочный день знакомства с Анжелой, но и остановить Вячеслава словами он уже не мог. Он снова борцовским захватом и броском через бедро уложил его на пол, рядом с бивнем, с которым только что боролся сам. Неожиданная игривая мысль заставила Олега броситься к встававшему в партер Вячеславу, снова распластал его на полу, и затем, придавив его коленом, подхватил конец бивня, занёс его над ним и, уже смеясь, произнёс:

– Не дал бог свинье рога. Так хоть бивень примерь, Славик. Вот он твой сувенирчик.

Бивень придавил поясницу Левитского к полу, обеими концами войдя в груду костей и сделавшись капканом.

– Идиот! Убери! – орал Левитский, пытаясь вырваться из-под него.

– Видишь, Славик, не получается борьбы титанов. Я тебя выпущу, но, если ты опять начнёшь обижать «братьев своих меньших», я тебя на консервацию снова под клык положу, – издевался над ним Батурин.

– Ладно, выпусти!

– Сдаёшься?

– Выпусти, говорю!

Олег приподнял бивень, освобождая Вячеслава. Узкий лоб Левитского, взмокший и прорезанный морщинами, перечеркнулся липкими волосами и как-то разом надвинулся на глаза, выдавливая их тяжестью злобы, кипевшей в нём. Руки его опять потянулись к Олегу.

– Я тебе припомню…

– Не сомневаюсь. Не велика слава для Вячеслава под бивнем мамонта лежать и всему миру угрожать, – скаламбурил и Батурин. – Зато, какая честь бивню…

– Я постараюсь, чтобы и твоя башка оказала честь какому-нибудь кирпичу.

– Вячеслав, успокойся же, наконец! Пётр Петрович, пора кончать затянувшийся визит! – резко и властно выкрикнула Анжела.

– Да, да, пожалуй, ты права, – выдавил глухо, молча и спокойно наблюдавший происходящее Габеев.