В действующей армии

Отсутствие всяких точных сведений, полная скудость материала.

Официально – всё тайна.

Неофициально – трудно отличить ложь от правды.

Возьмём для примера хотя бы вчерашний день.

Утром нам передано известие, что восточный отряд начал наступление и весьма успешно.

Граф Келлер с 40.000 войска далеко оттеснил японцев.

Не проходит и часу после этого известия, принесённого одним офицером, является другой:

– Скверно!

– Что скверно?

– В восточном отряде…

– Как, помилуйте, успешное наступление, японцы отступили, большие потери, но всё же победа…

– Кто это вам наврал, ничего подобного, мы отступили и едва удержали свои позиции, с огромными потерями.

И каждый являющийся в редакцию «Вестника Маньчжурской Армии» сообщает совершенно противоположные известия.

Бросаешься в разведочное отделение, в полевой штаб, бежишь, скачешь, по жаре, на огромные расстояния, чтобы услыхать от официальных лиц:

– Ничего ещё неизвестно!

– Сообщить ничего не можем…

– Говорят и так и эдак…

Подите и разберитесь во всём этом.

Наконец только позднею ночью на вокзале от офицера, заведующего передвижением санитарных поездов, мы получили более верные сведения, на основании полученной им телеграммы.

Оказалось, по счастью, что первый «вестник радости» был прав.

Граф Келлер с 38 батальонами, после ожесточённого боя, где наших было ранено около 1.000 человек, заставил японцев отступить, занял Ланшенгуань – третий этап по Ляоянской дороге и взял у них восемь орудий.

Но это только случайно добытое точное сведение из совершенно косвенных источников.

Счастливый редкий случай!

Их бывает мало.

Официальные сведения можно изредка получить в редакции «Вестника Маньчжурской Армии» из присылаемой главной квартирой туда хроники войны.

Мне иногда удаётся получать их ещё в рукописи до набора, или в самом Дашичао, но они так туманны, так непонятны для непосвящённых людей, что положительно становишься в тупик.

Я сообщал и буду, при случае, сообщать их – быть может в них в Петербурге разберутся специалисты военного дела и разъяснят большой публике.

Я же с своей стороны только ручаюсь, что они «с подлинными верны».

Быть может, мне скажут, что надо ездить на передовые позиции, в отряды…

Ездишь, но что же из этого выходит…

Я был в отряде генерала Мищенко, генерала Келлера, но и там те же полуфантастические рассказы.

В Ляояне стекаются по крайней мере все известия, приезжают офицеры из частей, и из их разнообразных рассказов можно вывести хоть что-нибудь достоверное, иначе действительно мы здесь, слыша свист пуль и грохот орудий, находясь, так сказать, в «креслах оркестра» театра войны – это выражение одного генерала – знаем менее, чем в Петербурге и Москве.

Для нас всё тайна.

Грустно и главное дело тяжело, тяжело, что чувствуешь себя бессильным сообщить что-нибудь новое, интересное, а составлять из этих «крох», перепадающих на нашу долю известий, при описанной мною обстановке – труд каторжный, да пожалуй и… бесполезный.

Кое-что ещё можно воссоздать в смысле картины боя от раненых солдатиков, но легкораненых быстро эвакуируют в Мукден и Харбин, а здесь, в Ляояне, оставляют лишь тяжелораненых, которых затруднять вопросами жаль.

Замечу, кстати, что есть большая разница в изложении сибирского и русского солдата.

Рассказ последнего всегда точнее и обстоятельнее.

Большинство этих рассказов могут, увы, пригодиться только для истории войны.

Итак бьёшься с утра до вечера в пыли, в жару, в погоне за новостями, а душной ночью пишешь, чувствуя, что у тебя нет для этого ни малейшей почвы.

Тёмная, жаркая, душная ночь глядится в открытую дверь фанзы.

Воздух пропитан каким-то неуловимым, но нестерпимо отвратительным чисто китайским запахом.

Звуки этой ночи тоже отталкивающе неприятны.

Трещат цикады, квакают лягушки и этот негармонический концерт аккомпанируется заунывным звоном гонгов, не то призывающих китайцев к молитве, не то быть может собирающих их на таинственную беседу, и лаем голодных собак.

Говорят, что в кумирнях, под видом молитв, они собираются по ночам для обсуждения вопросов, касающихся не одной религии, но и политики.

Кумирня, в которой живём мы, посвящённая Богу войны, запущена и оставлена и, конечно, ввиду соседства нас, европейцев, не служит местом таких собраний.

Зато она набита китайцами, больными, прокажёнными, которых близость не особенно приятна.

Они собираются в неё со своими «одрами» и покоятся сладким сном у подножие своих идолов.

Иногда сон этот лихорадочен – слышится бред.

А в других кумирнях, быть может, в настоящее время обсуждается отношение к японцам до сих пор мнящих себя победителями.

Недаром они уплачивают корейцам и китайцам за купленный провиант квитанциями будущей русской контрибуции.