Под гнетом страсти

Глаза влюбленных обладают особенною зоркостью.

Окружавшая его тишина изредка нарушалась лишь шумом подъезжавшего экипажа с запоздавшими гостями графского дома.

Зимою у графа и графини Ратицыных раз в неделю, по вторникам, собирался на чашку чая самый интимный, хотя и многочисленный кружок их знакомых.

На этих церемонных вечерах, всецело подчиненных великосветскому этикету, недоставало веселого увлечения, несмотря на все старания молодой графини.

Граф Лев Николаевич, как большинство ограниченных людей, глубоко презирал всякое проявление веселья, смотря на него как на унижение.

Он сам отличался скорее неповоротливостью и торжественностью, чем настоящею серьезностью, и в этих своих далеко не симпатичных для окружающих качествах полагал сознание собственного достоинства и выражения высокого тона.

Собравшееся в его гостиных общество было самого высшего круга и состояло из лиц с громкими именами.

Все умирали со скуки, но были довольны возможностью поскучать, как истинные аристократы.

Кавалеры и дамы держали себя в отдалении друг от друга. Вторые, сгруппировавшись в одном месте, не двигались со своих стульев, разговаривая о туалетах. Мужчины, в большинстве, стояли за стульями своих дам и смотрели на них, иные собирались небольшими группами или же играли в винт в соседних комнатах.

Ровно в одиннадцать часов лакей, с таким же важным видом, как и его хозяин, открывал обе половинки дверей, ведущих в столовую, и докладывал, что чай подан.

Графиня Надежда Сергеевна тотчас же подымалась со своего места, брала под руку одного из особенно почетных гостей и направлялась в столовую, где дамы пили чай одни.

Мужчины тотчас заступали их места. Тогда только они начинали чувствовать себя свободнее – разговор становился более общим.

В час уже никого не было; все разъезжались довольные, что избавились от мертвящей скуки, и предавались на свободе долго сдерживаемой зевоте.

Понятно, что княжна Юлия при своем веселом, общительном характере не могла находить особого удовольствия среди этого общества.

На всех этих вечерах обыкновенно присутствовал Виктор Аркадьевич, и молодой девушке довольно было этого присутствия любимого человека, чтобы находить все прекрасным, оживленным и веселым.

Графиня Надежда Сергеевна тоже не особенно веселилась, но она думала, что это нравится ее мужу, и подчинялась, как честная женщина, всему, что могло упрочить семейное счастье. К тому же она была поглощена любовью к своему новорожденному сыну.

Что касается графа Ратицына, то он, может быть, скучал больше других, но он не хотел в этом сознаться, приученный с детства скрывать свои ощущения, что служит главной задачей аристократического воспитания.

При таких условиях княжне нелегко было так ускользнуть, чтобы ее отсутствие не было замеченным. Но если мужчины отняли у женщины все права, то природа наградила их тонкою хитростью.

Виктору Аркадьевичу пришлось ждать более часа.

Две тени мелькнули от ворот на противоположный тротуар – это была княжна в сопровождении Аннушки.

XV. Неожиданный сюрприз

– Наконец-то вы, – прошептал Бобров, в страстном порыве сжимая ее протянутые руки.

– Я вас заставила ждать, но это не моя вина… уверяю вас…

– Ваше таинственное письмо, – продолжал он, – меня очень взволновало. Со вчерашнего вечера я не имел ни минуты покоя. Что случилось?

– Ничего особенного, но я все же считаю долгом вам сообщить…

Она осмотрелась кругом, взглянула на горничную, сторожившую в нескольких шагах, и приблизилась к молодому человеку настолько, чтобы не быть услышанной ею.

– Это нехорошо, что я делаю, – прошептала она, – я поклялась не говорить вам того, что узнала… и изменяю своему слову… Но ведь это все равно, так как это касается вас так же близко, как и меня, и я не имею права скрывать от вас секрета… настолько же моего, насколько и вашего…

– В чем же дело?

– Надя все сказала своему мужу!

– Все… что?

– Что мы любим друг друга. Ее смущала мысль, что у нее была тайна от мужа и что он вас принимал, не зная вашего ухаживанья за его свояченицей… Она испугалась ответственности, которой могла подвергнуться, и доверила ему нашу тайну…

– Которая ей не принадлежала! – вскричал немного резко Виктор Аркадьевич.

– Я думаю так же, но когда мы обвенчаемся, разве я буду иметь право что-нибудь скрывать от вас?

– Вы очаровательны, – отвечал он, смягчаясь, – но ведь мужья бывают разные. Конечно, я очень дружен с графом Львом Николаевичем, но мне кажется, что мои сердечные дела касаются только вас, вашего отца и… меня, к тому же я вашего beau frere'а не считаю человеком, которому можно поверять такие секреты.

– Что вы имеете против него?

– Ничего…

– Нет, имеете. Когда разговор касается его, вы как будто не договариваете… Помните бал… Можно подумать, что вы ревнуете…

– В тот вечер его взгляд мне показался странным, но оставим это, я вас к нему не ревную, нет! Я слишком уверен в вас, чтобы ревновать к кому бы то ни было… Но он и я принадлежим к разному обществу, у нас разные взгляды, мы различно чувствуем и думаем… Впрочем, дело уже сделано… что он сказал? Враг ли он нам, или друг, или ни то, ни другое?..

– Друг! Друг!..

– А! – произнес Виктор Аркадьевич, видимо, удивленный, но довольный.

– Да, да… и даже больше, пожалуй, чем нужно!

– Как так?

– Он сам хочет говорить с моим отцом, когда тот возвратится.

– Он берет на себя это дело? – заметил Бобров с легкой иронией.

– Именно; впрочем, он готов взять на себя всякое дело, в которое его только допустят. Я его хорошо знаю! – прибавила она с улыбкой.

Мы бы назвали эту улыбку детской, если бы в наше время существовали дети в полном значении этого слова.

– С тех пор, как я здесь живу, я его до тонкости изучила. Он очень застенчив, очень слабохарактерен… но очень самолюбив и горд и потому хочет казаться смелым, всезнающим и твердым, как кремень; он доверяет только своему мнению, и, когда Надя или кто-нибудь другой наводит его на какую-нибудь мысль, он хватается за нее, приписывает ее себе и уверяет, что никто в мире не сумеет лучше его повести дело.

– Да вы обладаете выдающейся наблюдательностью! – воскликнул Виктор Аркадьевич, смотря на нее с той гордою радостью, с какой смотрит всякий истинно любящий человек, открывая новое достоинство в любимом существе. – Вы несколькими штрихами сумели нарисовать полный портрет.

– Значит, – произнесла она, делая кокетливое движение своей хорошенькой головкой, закутанной в большой платок, – теперь было бы неосторожностью с вашей стороны говорить с моим отцом ранее Льва. Отец, мы получили телеграмму, приезжает завтра, я сочла необходимым вас предупредить…

– Почему же я не могу говорить с ним?