Под гнетом страсти

– Потому что Лев обидится, что отказываются от его помощи и посредничества, и пойдет против нас.

Бобров ответил не тотчас, он, видимо, что-то обдумывал.

– Таким образом, – медленно начал он, – наше счастье, наша жизнь, наша любовь, все это нам больше не принадлежит! Другой займется устройством нашей судьбы. Если он не сумеет взяться, или ему не удастся, тогда князь нас разлучит навсегда… О, это ужасно!

Он закрыл лицо руками.

На глазах княжны появились слезы.

– Положим, я робок и застенчив, я стесняюсь князя Сергея Сергеевича, но мне кажется, что сердце подсказало бы мне, как его тронуть, что я исполнил бы эту миссию лучше других. Ах, нескрытность графини, или, лучше сказать, ее щепетильность, может все погубить!..

– Нет, не все… – нежно, сквозь слезы, сказала княжна, – после крушения, которого вы боитесь, останется нетронутой моя любовь!

– Вы ангел! – прошептал он, страстно прижимая ее к своей груди. – Во всяком случае я не думаю, что есть человек счастливее меня!

– Барышня, – заметила горничная, приближаясь, – мне кажется, что пора… Вы уже давно здесь… Могут заметить ваше отсутствие… Я умираю от страха.

Быстрым и грациозным движением княжна вырвалась из объятий молодого человека.

– Теперь вы все знаете и можете идти к нам…

Он не успел ей ответить, как она вместе с Аннушкой уже перебежали на другую сторону и скрылись в воротах дома, у которых все так же безмятежно продолжал сладкую дремоту закутанный в нагольный тулуп дворник.

Виктор Аркадьевич, прежде чем явиться запоздалым гостем на графский jour fixe, еще несколько раз прошелся по набережной.

Завтра приезжает отец, через несколько дней решится окончательно его судьба: жизнь – обладание княжной, или смерть – потеря ее навеки!..

Кровь приливала к его голове при одной мысли о возможности последнего исхода, горло сжимало, и он, распахнувшись, с жадностью вдыхал холодный воздух.

«Но при этом крушении остается нетронутою моя любовь», – успокаивающей мелодией пронеслись в его уме слова молодой девушки.

Он запахнулся в шубу и твердою походкою, перешедши мостовую, направился к подъезду графского дома, двери которого распахнул перед ним рослый швейцар с почтительным поклоном.

Графиня Надежда Сергеевна приветствовала его с каким-то, показалось ему, виноватым видом.

Граф дружески пожал ему руку.

Боброву и тут показалось, что пожатие было как бы выразительнее обыкновенного.

Оно, казалось, говорило: надейся, я знаю все и все беру на себя!

Хотя, как мы знаем, Виктор Аркадьевич не ожидал многого от почти нежелательного для него посредничества графа Льва, но надо сказать правду, показавшееся ему красноречивым пожатие руки его друга внесло в взволнованное состояние его духа некоторую долю успокоения. Это было и немудрено: утопающий хватается за соломинку.

Княжна Юлия, чинно сидевшая в гостиной и беседовавшая с какой-то почтенной старушкой, ответила на его поклон приветливой, но чисто светской улыбкой.

Опасения трусливой Аннушки, видимо, не оправдались – отсутствия молодой девушки не заметил никто.

Скучный вечер прошел своим обычным порядком.

XVI. Вечер у львицы полусвета

Зимний сезон был в полном разгаре.

Был последний день святок – день Крещения, одиннадцать часов вечера.

На Фурштадтской улице, почти в самом ее начале, по правой руке, по направлению к Воскресенскому проспекту, останавливалось множество карет у шикарного подъезда роскошного дома, и многочисленные гости, мужчины, дамы, закутанные в дорогие шубы и ротонды, поднявшись по лестнице до бельэтажа, входили в открытые настежь двери.

Из большой, ярко освещенной передней открывался взорам посетителей вид на огромный зал, в глубине которого было три двери, ведущие в другие три комнаты, тоже весьма обширные, хотя и меньших, сравнительно с залом, размеров.

Обстановка была роскошна до неприличия, позолота мебели, яркость обивки бросались в глаза, «кричали», как метко выражаются французы.

Множество зажженных ламп лили потоки света.

Комнаты были уже переполнены многочисленной шумной толпой, в которой заметно преобладали мужские фраки.

Впрочем, не было недостатка и в представительницах прекрасного пола, в богатых бальных туалетах, украшенных множеством бриллиантов, таким множеством, что казалось вы попали на выставку ювелиров, нашедших более выгодным заменить безжизненные, заурядные витрины прекрасными белыми руками, округленными плечами и грациозными шейками.

Между этими дамами, сливками веселого Петербурга, по большей части львицами полусвета, опереточными артистками и содержанками, были совсем молоденькие, и постарше, и зрелого возраста, но не было ни одной старухи.

Кавалеры же принадлежали ко всем возрастам, начиная с утонченных юнцов, как бы хвастающихся своим бессилием, про которых так правдиво сказал поэт:

Стаканом каждого немудрено споить
И каждого не трудно удавить
На тонкой ленточке, которой он повязан,

и кончая старцами, потухший взор которых под усталыми веками, поблекшие черты красноречиво говорили о бурно проведенной жизни.

Присутствовали представители всех петербургских профессий, чиновники, банкиры, артисты, художники и литераторы.

Было несколько иностранцев. Среди этого смешанного общества находились и наши старые знакомые: доктор Звездич, Виктор Аркадьевич Бобров и Владимир Геннадиевич Перелешин.

Хозяйка дома, дававшая вечер, светлая блондинка, с выпуклыми большими голубыми глазами, очень полная, с чересчур развитыми формами, принимала в одной из гостиных.

Это была знаменитая Дора, или Доротея Карловна Вахер, уверявшая всех, что родилась и выросла в Вене, этом городе красивых женщин, по уверению же злых, но, кажется, в данном случае правдивых языков, родом из Риги.

Недалекая и неразвитая, она была одарена в высшей степени коммерческой сметкой и имела, несмотря на свой более чем зрелый возраст, много поклонников.

Она ни в чем не отступала от своих правил горизонталки, находя, что это ремесло, как и всякое другое, должно быть оплачиваемо по заслугам.

Она никогда не производила крупных скандалов; никогда не была причиной преступления – никто из-за нее не стрелялся.

После Анжель она была в то время первой звездой петербургского полусвета, хотя ее сбережения, несмотря на экономию, доходящую до скупости, не могли сравниться с состоянием Анжелики Сигизмундовны.

– Не понимаю, за коим чертом ты меня привез сюда? – говорил Виктор Аркадьевич доктору Звездичу.

Оба они удалились в одну из дальних комнат, скромно меблированную и слабо освещенную, обращенную на этот вечер в курительную.

Низкие диваны стояли по стенам, и Петр Николаевич, полулежа на одном из них, казалось, с наслаждением курил дорогую сигару.