Наши за границей

– То есть, как это?

– Да в Берлин ли?

– Ну, вот! Как же мы иначе багаж-то наш получили бы? Как же забытые-то в вагоне саквояжи и подушки выручили бы? Ведь они до Берлина были отправлены.

– Всё может случиться.

– Однако ты видишь, по каким мы богатым улицам едем. Всё газом и электричеством залито.

– A всё-таки ты спроси у швейцара-то ещё раз: – Берлин ли это?

Николай Иванович поднял стекло кареты и высунулся к сидящему на козлах рядом с кучером швейцару.

– Послушайте… Как вас? Мы вот всё сомневаемся, Берлин ли это?

– Берлин, Берлин. Вот теперь мы едем по знаменитая улица Unter den Linden, Под Липами, – отвечал швейцар.

– Что ж тут знаменитого, что она под липами? У нас, брат, в Петербурге этих самых лип на бульварах хоть отбавляй, но мы знаменитыми их не считаем. Вот Бисмарка вашего мы считаем знаменитым, потому в какой журнал или газету ни взгляни, – везде он торчит. Где он тут у вас сидит-то, показывай. В натуре на него всё-таки посмотреть любопытно.

– Fhrst Бисмарк теперь нет в Берлине, господин.

– Самого-то главного и нет. Ну, a где у вас тут самое лучшее пиво?

– Пиво везде хорошо. Лучше берлинский пиво нет. Вот это знаменитый Бранденбургер-Тор, – указывал швейцар.

– По-нашему, Триумфальные ворота. Так это, брат, есть и у нас. Этим нас не удивишь. Вы вот их за знаменитые считаете, a мы ни за что не считаем, так что даже и стоят-то они у нас в Петербурге на краю города, и мимо их только быков на бойню гоняют. Скоро приедем в гостиницу?

– Сейчас, сейчас, ваше превосходительство.

Карета остановилась около ярко освещённого подъезда гостиницы. Швейцар соскочил с козел, стал высаживать из кареты Николая Ивановича и Глафиру Семёновну и ввёл их в фойе. Второй швейцар, находившийся там, позвонил в объёмистый колокол. Где-то откликнулся колокол с более нежным тоном. С лестницы сбежал кёльнер во фраке.

– Sie w?nschen ein Zimmer, mein Herr?

– Я, я… Только не грабить, а брать цену настоящую, – отвечал Николай Иванович.

– Der Herr spricht nicht deutsch, – кивнул швейцар кёльнеру и, обратясь к Николаю Ивановичу, сказал: – За пять марок мы вам дадим отличная комната с две кровати.

– Это, то есть, за пять полтинников, что ли? Ваша немецкая марка – полтинник?

– Немножко побольше. Пожалуйте, мадам… Прошу, господин.

Супруги вошли в какую-то маленькую комнату. Швейцар захлопнул стеклянную дверь. Раздался электрический звонок, потом лёгкий свисток, и комната начала подниматься, уходя в темноту.

– Ай, ай! – взвизгнула Глафира Семёновна. – Николай Иваныч! Голубчик! Что это такое? – ухватилась она за мужа, трясясь как в лихорадке.

– Это, мадам, подъёмный машин, – отвечал голос швейцара.

– Не надо нам, ничего не надо! Отворите!.. Пустите… Я боюсь… Впотьмах ещё Бог знает что сделается… Выпустите…

– Как можно, мадам… Теперь нельзя… Теперь можно убиться.

– Николай Иваныч! Да что ж ты молчишь, как истукан!

Николай Иванович и сам перепугался. Он тяжело отдувался и, наконец, проговорил:

– Потерпи, Глаша… Уповай на Бога… Куда-нибудь доедем.

Через минуту подъёмная машина остановилась, и швейцар распахнул дверцу и сказал: «Прошу, мадам».

– Тьфу-ты, чтоб вам сдохнуть с вашей проклятой машиной! – плевался Николай Иванович, выходя на площадку лестницы и выводя жену. – Сильно перепугалась?

– Ужасти!.. Руки, ноги трясутся. Я думала, и невесть куда нас тащат. Место чужое, незнакомое, вокруг все немцы… Думаю, вот-вот в темноте за горло схватят.

– Мадам, здесь хотель первый ранг, – вставил замечание швейцар, как бы обидевшись.

– Плевать я хотела на ваш ранг! Вы прежде спросите, желают ли люди в вашей чёртовой люльке качаться. Вам только бы деньги с проезжающих за ваши фокусы сорвать. Не плати им, Николай Иваныч, за эту анафемскую клетку, ничего не плати…

– Мадам, мы за подъёмную машину ничего не берём.

– A не берёте, так с вас нужно брать за беспокойство и испуг. A вдруг со мной сделались бы нервы, и я упала бы в обморок?

– Пардон, мадам… Мы не хотели…

– Нам, брат, из вашего пардона не шубу шить, – огрызнулся Николай Иванович. – Успокойся, Глаша, успокойся.

– Всё ли ещё у меня цело? Здесь ли брошка-то бриллиантовая? – ощупывала Глафира Семёновна брошку.

– Да что вы, мадам… Кроме меня и ваш супруг, никого в подъёмный карет не было, – конфузился швейцар, повёл супругов по коридору и отворил номер.

– Вот… Из ваших окон будет самый лучший вид на Паризерплац.

– Цены-то архаровские, – сказал Николай Иванович, заглядывая в комнату, которую швейцар осветил газовым рожком. – Войдём, Глаша.

Глафира Семёновна медлила входить.

– A вдруг и эта комната потемнеет и куда-нибудь подниматься начнёт? – сказала она. – Я, Николай Иванович, решительно больше не могу этого переносить. Со мной сейчас же нервы сделаются, и тогда, смотрите, вам же будет хуже.

– Да нет же, нет. Это уж обыкновенная комната.

– Кто их знает! В их немецкой земле всё наоборот. Без машины эта комната? Никуда она не опустится и не поднимется? – спрашивала она швейцара.

– О, нет, мадам! Это самый обыкновенный комната.

Глафира Семёновна робко переступила порог.

– О Господи! Только бы переночевать, да вон скорей из этой земли! – бормотала она.

– Ну, так и быть, останемся здесь, – сказал Николай Иванович, садясь в кресло. – Велите принести наши вещи. A как вас звать? – обратился он к швейцару.