Безбрежных полей снеговых,
И будут безмолвия полны
Застывшие лица родных.
Со всеми расстанешься в жизни.
Никто не отыщет тебя.
Ладонями мрака все выше
Возносится чаша-ладья,
Чтоб мог пригубить ее смерти
Далеко чернеющий рот.
О боже, уйми мое сердце.
Я выступил в этот поход.
И ты выступаешь со мною,
Хотя и не знаешь о том.
Бужу тебя черной весною,
Стою, терпелив, за окном.
Как сомнамбулически ловко,
Под тиканье мертвых часов,
Ты переоделся в обновку
С плеча моего, и засов
Беззвучно рукой отодвинул –
Далекой, холодной, чужой…
Вперед. Ты уже всех покинул.
Теперь тебе только со мной.
И звери тебя провожают,
Покорные общей тоске
Всех сбившихся в теплые стаи
На стынущей этой реке.
И в этой проклятой отчизне
Поэтов, сошедших с ума,
Бесчинствуют хлюсты на тризне,
Убийцы к убитым в дома
По-прежнему запросто входят –
Поскольку завещано им
Прощенными быть перед Богом
В порядке приказном любви.
Мне не к чему в этом копаться:
Виновны тут все – и никто,
Нельзя ни восстать, ни остаться.
На этом ли свете, на том
Я буду в печали и страхе
Смотреться в твои зеркала
И думать, что большей отваги
Ни жизнь мне, ни смерть не дала.
Безумье, безумье, безумье!
Обман, заклинанье теней!
К чему исповедовать всуе
Избранничество этих дней?
Вульгарные перстни тирана
И лоб в окоселом венке
Не выйдет воспеть без изъяна,