Принц и опер. Роман фантастических приключений

Обескураженный таким состоянием рассказчика, Боб «накормил» меня полудюжиной кисло-горьких таблеток и дал выпить полбокала шипучей жидкости…

18

Вечером следующего дня я всё же озвучил для Боба и карлика Чака «первую главу воспоминаний». Без стеснения, но с некоторыми «купюрами».

Утром же я проснулся вместе с солнцем в знакомом очаровательном будуаре барона Раконера. В одиночестве. Правда, чувство одиночества не истязало мятущуюся мужскую душу ятаганом ревности, или секущей плетью безысходности. Просто я ощутил недостаток внимания к себе во вновь нарождавшемся сознании. Мне не хватало Мадлен. Честное слово! Ни каких-то там Светок или Дусек, а моей чернокожей супруги – баронессы Мадлен Гамильтон…

Тау ещё скользила тёплыми лучиками по вершинам крон могучих баобабов; я ещё не открыл отдохнувшие за ночь вежды и не успокоил утренние эротические фантазии, а из сознания уже вытекали ночные видения, навестившие меня за секунду до возвращения в этот мир…

Я где-то читал, что сон навещает спящего именно за мгновение до пробуждения. Он рождается в предоставленном самому себе, отдыхающем от обыденности человеческом сознании. Завязывается по мотивам событий доселе увиденных или прочувствованных и всплывает из подсознания в самый последний миг. Фантастический, иногда добрый или злой, но всегда странный, как бы не принадлежащий нам.

Сон о чём-то намекает дремлющему мозгу хомо сапиенса. Но стоит открыть глаза, как он уходит от нас и уносит обратно в небытие причудливые картинки биологического «таро». И не вспомнить уже, через мгновение, какая из карт была нам предъявлена…

Сонники, разгадывающие ночные видения, я не изучал. Толкования, излагаемые бабушкой Настей, давно ушедшей в мир иной, были столь мудрёными, что запомнить их я и не старался.

А привиделось мне вот что: бегу я по глубокому затенённому кустами оврагу, спасаюсь от погони. Бежать трудно, но и останавливаться нельзя. Сзади слышен топот приближающихся преследователей. Спрятаться негде. Откосы оврага – круты, заросли – непроходимы. И вдруг, слева, появляется неширокая лестница из белого тесаного камня. И я торопливо шагаю через две-три ступеньки вверх. Лестница выводит меня к гранитной стене огромного здания. Могучие красные валуны составляют фундамент высотой в несколько метров. Влево и вправо путь одинаков – тропа из цветной гальки, пролегающая между неприступной стеной и высоченным забором. А погоня уже пыхтит на лестнице и вот-вот появится из оврага…

Я опускаюсь на колени возле последней ступени и пробую раскачать крайний камень. Получается! В образовавшуюся щель втискиваю плоскую блестящую коробочку и ставлю камень на место…

И снова бегу от преследователей. Но на этот раз легко, не чувствуя усталости и страха. Однако меня настигает нечто, мгновенно сковывающее движение тела и работу мыслей…

Тут я проснулся и принялся думать о Мадлен…

А сновидение вытекло из памяти, словно водичка из решета…

До прекрасных томных сумерек был ещё целый день. Я решил провести его без наблюдателей и экскурсоводов.

19

Что бы избавиться от бурлящих во мне дум, поспешил в бассейн и проплыл брасом в режиме спурта более двух километров. Этот вид плавания у Майкла был любимым. Так, по крайней мере, утверждал Серафим. Я, словно соревнуясь с бароном в его же теле, чувствовал, как застоявшиеся мышцы по-птичьему трепещут от полученной свободы. И парил в прохладной воде вместе с безумным красавцем, пока не ощутил резкую боль в правой ноге…

Серафим, накинув мне на плечи халат, пощупал пульс и тут же «вызвал» из браслета Боба. Они уложили меня на тахту и принялись синхронно разминать и массировать загнанные до болевых конвульсий икры ног и плечевые мышцы. Я не препятствовал их действу.

Завтрак – овсянку и кофе с молоком – проглотил на одном дыхании.

Часа два изучал дом. Без Серафима и Боба навязывавшихся в гиды.

Заметил, что во всех помещениях особняка имеется множество картин, мраморных и бронзовых скульптур, причудливых кувшинов, амфор и ваз. Но нигде не было видно фотографий, картин или рисунков с изображениями хозяев дома или знатных особ королевства. Да и вообще человеческих лиц, кроме мифологических героев, на холстах и в мраморе, в этом доме я не обнаружил.

В саду встретил Гектора. В возрасте Серафима, но несколько крупнее и, соответственно, сильнее дворецкого. Предназначался этот мужицкого вида бион для трудоёмких и утомительных работ в саду. Весьма не разговорчивый тип. Не смотря на запрет следовать за мной, всё время находился где-то рядом и делал вид, что ищет сорняки в аккуратных и чистеньких клумбах, подстригает бесшумной косилкой уже причёсанную им же траву, или подравнивает кроны и без того ухоженных декоративных кустов.

Таким образом, в одиночестве, но под присмотром слуги, ознакомился с «приусадебным участком», то есть с благоустроенной частью территории, непосредственно прилегающей к «фазенде». Что бы обойти владения и полюбоваться диковинными плодовыми деревьями, обширными клумбами с удивительными цветами, а также великолепным парком, протянувшимся до озера с Большим Томом на берегу, нужна, минимум, неделя…

Возвращаться в фантастический дом желания не возникало. Несмотря на нераскрытые тайны барона Раконера и обворожительность баронессы Гамильтон, что должно было манить любознательного Володьку Витковского и любвеобильного Майкла под крышу дома, хотелось-таки побродить под тёмно-синим небом Камелота и подышать пряным воздухом чужого для меня мира.

Меня потянуло к баобабу. К Большому Тому…

Второй завтрак я пропустил. Кушать не хотелось. Да и зачем нам это роскошество в стиле английских буржуа! Не приучены мы к этому! Нам бы теперь поголодать до вечера. А там уж, как в милой сердцу России из прошлой жизни, после нервного топтания в гуще рассеянных покупателей, рядом с ушлым карманником, схватить наживку с вещьдоком в быстрых пальцах щипача, и нести их до бронированного окошка дежурной части, не отпуская «объект» от «субъекта». А потом уж, с чувством выполненного долга, ввалиться в прокуренный кабинет оперов, откупорить бутылку водки, развернуть на старой газете коробку с копчёной салакой, да и ударить этими деликатесами по усталости, по нервам и по ноющей с утра язве…

20

Дешёвую «непалёную» водку доставал Эрик Левин, а я покупал в рыбном отделе гастронома копчёную салаку. К копчёностям в нашей компании питала нежные чувства только Антонина Сушко. Остальные воспринимали, сей продукт, как примитивную закуску.

Наша троица была лучшей группой в отделе милиции, нацеленной на бескомпромиссную борьбу с лицами, занимающимися карманными кражами. Мы давали подразделению хорошие показатели в раскрытии преступлений и задержанию «щипачей» с поличным. И руководство снисходительно относилось к застольям сыщиков, совершившим очередной удачный рейд и тем самым повлиявшим на повышение процента общей раскрываемости.

Пили не часто. Мы не были завзятыми пьяницами и не подражали ментам из сериала «Улицы разбитых фонарей». Да и заводилой «спрыскиваний» чаще всего являлись не мы, а наш непосредственный руководитель – начальник отделения криминальной милиции майор Чернов Виктор Васильевич. Опытный оперативник, умный и душевный человек, пользовавшийся большим авторитетом у подчинённых и руководства отдела. Мы у него ходили в любимчиках. И он нас баловал своим положительным и, как в данном случае, отрицательным вниманием.

Конец благополучному существованию нашей группы положила очередная кадровая перестановка. Начальника отдела полковника Рублёва неожиданно для всего коллектива «выдворили» на заслуженный отдых. Назначенный вновь подполковник Груздев «привёл» за собой новых заместителей, а те, по сложившейся традиции, стали присматриваться к подчинённым и, спустя некоторое время, делали свои «рокировки» в низовых коллективах. Не миновало такой участи и отделение криминальной милиции.

Майора Чернова, вполне заслуженно, повысили в должности, и он ушёл от нас «для дальнейшего прохождения службы» в городское управление. Капитана Сушко, после длительных переговоров с ней, назначили начальником женского медицинского вытрезвителя. Я впервые увидел плачущую Антонину в день нашего расставания. Мужественная женщина откровенно рыдала, когда мы собрались «отметить» уже состоявшиеся и ещё грядущие перемены.

Лейтенант Левин и ваш покорный слуга старший лейтенант Витковский оставались на своих местах.

Через два дня оскудевшую группу пополнили милиционером из роты патрульно-постовой службы прапорщиком Соколовым Василием Захаровичем. Уже немолодой коллега, проработавший в органах более пятнадцати лет, надумал поступить в среднюю специальную школу милиции и скоро должен был её окончить. Встал вопрос о продвижении слушателя-заочника Соколова по службе. И разрешился он его переводом в криминальную полицию. Азам оперативно-розыскной деятельности уже не по учебникам, а на практике будущему лейтенанту предстояло учиться у нас.

Ещё через пару дней появился и новый начальник отделения капитан Решетов Сергей Сергеевич, уже в годах, не очень разговорчивый, пухленький, небольшого роста. Вася Соколов после представления Решетова отметил, что новый шеф «сам себе на уме – ловить карманников и пить водку с нами не станет, но командовать будет уверенно и себя в обиду не даст, что непременно скажется на подчинённых».

Само собой, новая «метла» заработала по-новому. Выяснилось, что в группе неважно обстоят дела с ведением служебной документации. В частности, совсем плохо они выглядели в плане документирования наших контактов со «спецаппаратом».

Завербованная оперативным работником агентура, то есть – «спецаппарат»», была «обязана не покладая рук сообщать оперу о зачинщиках совершённых, совершаемых и замышляемых преступным элементом противозаконных деяниях». А у нас в тоненьких папочках личных дел «Петуховых» и «Цыплаковых» даже вымышленных сообщений о преступлениях не было. То есть не прослеживалась инициатива спецаппарата в оперативных разработках преступников. Здесь сказывалась специфика работы нашей группы. Даже очень квалифицированные «стукачи» не прогнозировали для нас карманные кражи. «Артистов» воровского жанра нужно было отыскивать в массе покупателей: на рынках, в магазинах, либо в плотно упакованных автобусах и в вагонах метро, и задерживать с поличным, в момент незаконного завладения ими чужим имуществом. То есть, как у Глеба Жеглова, с чужим кошельком в нежных пальчиках «пианиста». Что мы и делали.

Капитан Решетов потребовал срочно заполнить пробелы в оперативно-розыскном творчестве. И мы, засучив рукава, стали восстанавливать «фантазийную» часть обязательной для оперативника бухгалтерии…

Через две недели выяснилось, что с ведением документации наведён порядок, а в практической деятельности образовалась брешь. В дежурную часть отдела ежедневно поступали заявления от граждан о кражах кошельков из их «неприкосновенных» карманов и сумок. Содеянные в торговых точках района и зафиксированные в книге учёта преступлений эпизоды, без задержания преступников, то есть в виде «висяков» и «глухарей», стали раздражать новое руководство. Это ударило по ещё не сформировавшемуся авторитету Решетова, и по нам, слегка обюрократившимся за истекшие полмесяца оперативникам. После бурного объяснения с «багровеющим от неудовлетворительного почина» руководством отдела было решено возобновить старую практику выявления «щипачей» с поличным. Но при этом не оставлять без внимания рутинное документирование.

И работа потекла в новом русле…

Именно этот отрывок из ментовской жизни вспыхнул в памяти, когда Боб сообщил о втором завтраке. Я в это время фланировал по парку в направлении загадочного Большого Тома. Шёл не по знакомой тропе из разноцветной гальки, а по упругому травяному газону, «побритому» Гектором для игры в гольф. Этот вид спорта здесь практиковался. Я обнаружил лунки для мячей и длинные шесты, указывающие на их наличие в чистеньком холмистом ландшафте…

21

Получив отказ от завтрака, Боб намерился уже «раствориться» в браслете, но я попросил слугу сопровождать меня в пешей прогулке.

Гектор, «выстригавший» травку возле лунки для мячей, тут же бросил никчемные занятия и побрёл к дому, окружённому «благоухающими азалиями», которым была нужна заботливая рука садовника. Следовательно, местная «наружка» передала «объект наблюдения» из рук в руки. Я облегчённо вздохнул, хотя и понимал, что за мной болезным всё-таки нужно присматривать.

Боб заметил мою реакцию на действия садовника и, возможно мне это показалось, хитро прищурил глаза.

Бион, хоть и не был молчуном, но вчера вечером, во время созерцания вечерней Тау, проявил способности опытного партизана. Ловко ушёл от ответов на поставленные вопросы, и не удовлетворил-таки моё скромное любопытство. Не мешало бы «допросить с пристрастием» этого парня. Да вот мозги начинают вытекать, стоит подумать об этом. Это не на шутку пугало меня. Проклюнувшиеся из сумеречного прошлого, но ещё не оперившиеся, теоретические навыки «колоть Кирпича» с целью получения признания в содеянном правонарушении, будто бы зашевелились в первозданной пустоте поверженного мента. Вначале как-то неуверенно. Но затем любопытство стало нарастать, что тоже не привело меня в восторг. Уже под сенью могучего баобаба, в знакомой беседке, я стал сопротивляться нахлынувшим страстям. Осторожно притормаживал внезапно зародившееся желание приступить к действию, для чего отвлекал юлившие в мозгу мысли принудительным созерцанием водной ряби, монотонно плескавшейся у моих ног…

Как и вчера, озёрная рябь, отражавшая небесную синь, ублажала и баюкала…

Как и вчера меня окутывала телесная немота. Нахождение моего сознания в «коконе дауна» отвлекало от какой-либо активной мысленной деятельности…

Я вполне успешно воспитывал в себе пофигиста и, одновременно, мучился, формулируя вопросы…

Я боролся сам с собою…

Боб сидел рядом. Он разглядывал зависшее над озером сооружение – сиреневый трёхэтажный замок, размещённый на гигантском овальном «блюде». Ещё один объект, свидетельствующий о моём безумии!