Лучшие рассказы

Больше восьми кошек кряду у нас, кажется, не живет, и редко случается, чтобы их было меньше трех. В настоящий момент кошачье население моего дома состоит из: Гермионы и Поды, соответственно полосатой и черной, бешеных сестричек, которые живут наверху, в моем кабинете, и не общаются с другими; Снежинки, голубоглазой белой длинношерстой кошечки, которая много лет жила в лесу, прежде чем отказалась от своих диких повадок в пользу мягких диванов; и последней, но самой крупной – Фербол, длинношерстой черно-бело-оранжевой, похожей на подушку дочери Снежинки, которую крошечным котенком я обнаружил однажды в нашем гараже, придушенную и почти мертвую, так как ее голова запуталась в старой сетке для бадминтона, и которая, к нашему удивлению, не умерла, но выросла и превратилась в самую покладистую кошку, какую я когда-либо встречал.

И наконец еще Черный Кот. Другого имени у него нет, просто Черный Кот, а появился он почти месяц назад. Вначале мы не поняли, что он собирается остаться здесь жить: он выглядел слишком упитанным, чтобы быть беспризорным, слишком взрослым и бойким, чтобы считаться брошенным. Он был похож на маленькую пантеру, а в ночи казался огромным темным пятном.

Однажды я обнаружил его на нашей старой веранде: примерно восьми или девяти лет от роду, самец, с желто-зелеными глазами, очень дружелюбный и невозмутимый. Я решил, что он живет где-то по соседству.

На несколько недель я уехал, чтобы закончить работу над книгой, а когда вернулся, он все еще жил на веранде и спал в старой кошачьей корзинке, которую принесли ему дети. И при этом он изменился до неузнаваемости. У него было несколько залысин и глубокие царапины на шкурке. Кончик одного уха был оборван. Под глазом – глубокая рана и порвана губа. Он похудел и выглядел измученным.

Мы отвезли Черного Кота к врачу, где нам дали антибиотики, которые мы скармливали ему вместе с кошачьими консервами.

Нам было любопытно, с кем он сражался. С нашей прекрасной белой полудикой Снежинкой? С енотами? С клыкастым крысохвостым опоссумом?

После каждой ночи шрамов становилось все больше, и однажды у него оказался прокушен бок; в другой раз живот был располосован глубокими царапинами, которые при прикосновении кровоточили.

Когда дошло до такого, я отнес его в подвал, чтобы он мог оправиться у печи, среди груды коробок. Он оказался на удивление тяжелым, этот Черный Кот, и в подвал я отнес его в корзинке, вместе с лотком, едой и водой. Я плотно закрыл за собой дверь. А когда поднялся наверх, мне пришлось помыть руки, так как они были в крови.

Он оставался в подвале четыре дня. Вначале он был так слаб, что не мог даже есть: раненый глаз заплыл, когда ходил, он прихрамывал, и его шатало от слабости, а из рваной губы сочился желтый гной.

Я приходил к нему утром и вечером, кормил, давал антибиотики, которые смешивал с едой, обрабатывал гноящиеся раны и говорил с ним. В довершение ко всему у него был понос, и хоть я менял содержимое лотка ежедневно, от лотка ужасно воняло.

Четыре дня, которые Черный Кот провел у меня в подвале, были ужасными для моей семьи: крошечная дочка поскользнулась в ванне, ударилась головой и едва не утонула; я узнал, что от проекта, в который я вложил душу (переработка для Би-би-си романа Хоуп Миррлиз «Луд в тумане»[33 - Хоуп Миррлиз (1887–1978) – британская романистка, поэт и переводчик. «Луд Туманный» (1926) – главное ее фэнтезийное произведение, ставшее известным почти полвека спустя после издания. Это роман-притча о том, какие опасности в себе таит стремление вытеснить из жизни все таинственное, не вписывающееся в привычные рамки.]), компания отказалась, и у меня не было сил начинать с нуля, предлагая его другим каналам или другим СМИ; дочь, уехавшая в летний лагерь, стала забрасывать нас душераздирающими письмами и открытками, по пять-шесть на дню, умоляя забрать ее оттуда; сын чуть не подрался с лучшим другом, и они больше не общались; а жена, возвращаясь вечером домой, сбила оленя, который выбежал на дорогу прямо перед автомобилем. Олень погиб, машина была разбита, а у жены оказалась рассечена бровь.

На четвертый день кот, прихрамывая, бродил по подвалу, в нетерпении изучая стопки книг и комиксов, коробки с письмами и кассетами, картинами, и подарками, и прочим имуществом. Он принялся мяукать, чтобы я выпустил его, и хоть и неохотно, я это сделал.

Он вернулся на веранду, где проспал остаток дня.

На следующее утро у него на боках появились новые глубокие царапины, а пол веранды был усеян клочьями черной шерсти.

В письмах, которые пришли от дочери в тот день, говорилось, что в лагере не так уж плохо и она продержится там еще несколько дней; сын и его друг разрешили свои разногласия, и я так никогда и не узнал, что послужило причиной ссоры, коллекционные карты, компьютерные игры, «Звездные войны» или Девочка. Оказалось, что продюсер Би-би-си, наложивший вето на «Луда в тумане», брал взятки (или «сомнительные кредиты») у независимой кинокомпании, за что был отправлен в бессрочный отпуск, а его преемница, о чем я с радостью узнал из ее факса, как раз и предложила мою кандидатуру на этот проект, перед своим уходом из Би-би-си.

Я подумывал было вернуть Черного Кота обратно в подвал, но не стал этого не делать. Взамен я решил выяснить, что за животное каждую ночь приходит в наш дом, и разработать план его возможной поимки.

На дни рождения и Рождество моя семья дарила мне гаджеты и прочие дорогие игрушки, возбуждающие мое воображение, но в конечном счете редко покидающие свои коробки. У меня есть дегидратор, электрический разделочный нож и хлебопечка, а в прошлом году мне подарили бинокль ночного видения. На Рождество я зарядил в него батарейки и обошел с ним подвал – так как не мог дождаться сумерек, – выслеживая стаю воображаемых скворцов. (В бинокль не рекомендовалось смотреть при свете, чтобы не повредить его, а возможно, и глаза в придачу.) После я убрал его в коробку, и он так и лежал теперь в моем кабинете, среди компьютерных проводов и ненужных вещей.

Возможно, подумал я, если это животное, собака или кошка, или енот, или кто-там-еще, увидит меня на веранде, оно и не явится, а потому я поставил себе стул в кладовке величиной чуть больше туалета, из которой была видна веранда, и когда все в доме уснули, зашел на веранду пожелать Черному Коту доброй ночи.

Этот кот, сказала моя жена, когда он появился у нас впервые, – почти человек. В самом деле, его огромная львиная мордочка очень смахивала на лицо: широкий черный нос, желто-зеленые глаза, клыкастый, но дружелюбный рот (со все еще гноящейся раной на нижней губе).

Я погладил его по голове, почесал под подбородком и пожелал удачи. После чего ушел в свою кладовку, погасив на веранде свет.

Там я сидел в темноте с биноклем ночного видения в руке. Я включил бинокль, и его окуляры излучали зеленоватый свет.

Время шло, было темно.

Я развлекался тем, что смотрел в бинокль, учась наводить фокус, видеть мир зеленых теней. И ужаснулся, увидев, сколько насекомых роится в ночном воздухе: ночной мир напоминал кошмарный суп, в котором кишмя кишит жизнь. Тогда, немного опустив бинокль, я стал смотреть в черно-синюю ночь, пустую, мирную и спокойную.

Время шло. Я старался не заснуть, тяжко страдая от отсутствия сигарет и кофе, насильно избавленный от этих вредных привычек, которые наверняка помогли бы не сомкнуть глаз. Но не успел я слишком погрузиться в мир грез и снов, как в саду раздался вой, который сразу стряхнул с меня оцепенение. Схватив бинокль, я поднес его к глазам и увидел всего-навсего Снежинку, белую кошку, пронесшуюся по палисаднику пятном зеленовато-белого света. Она пропала среди деревьев слева от дома. Я был разочарован.

И собирался вновь принять расслабленную позу, но мне пришло в голову поинтересоваться, что же так напугало Снежинку, и я принялся внимательно осматривать окрестности, выискивая огромного енота, собаку или злобного опоссума. И вдруг увидел, как по подъездной дорожке к дому движется нечто. В бинокль я видел все так ясно, словно днем.

Это был дьявол.

Я никогда прежде не видел дьявола, и хотя когда-то писал о нем, если бы меня приперли к стенке, я признался бы, что не верю в его существование; он был для меня воображаемой фигурой, по-мильтоновки трагической. Однако то, что теперь двигалось по дорожке к дому, не было мильтоновским Люцифером[34 - В поэме Джона Мильтона (1608–1674) «Потерянный рай» (Paradise Lost, впервые – 1667) о возмущении отпавших от Бога ангелов и падении человека. Великое значение «Потерянного рая» – в психологической картине борьбы неба и ада. Мильтон создал грандиозный образ Сатаны, которого довела до отпадения от Бога жажда свободы. Первая песнь «Потерянного рая», где побежденный враг Творца горд своим падением и посылает угрозы небу, – самая вдохновенная; она положила начало демонизму в английской да и в мировой литературе. При всей своей ужасающей гордости и готовности противостоять Богу, Сатана сознает свою неправоту:Метался Враг на огненных волнах,Разбитый, хоть бессмертный. Рок обрекЕго на казнь горчайшую: на скорбьО невозвратном счастье и на мысльО вечных муках. Он теперь обвелУгрюмыми зеницами вокруг;Таились в них и ненависть, и страх,И гордость, и безмерная тоска…(Пер. М. Лозинского)]. Это был дьявол.

Сердце так забилось в груди, что мне стало больно. Я надеялся, что он меня не видит, что, сидя в доме и глядя в окно, я надежно спрятан.

А приближавшаяся фигура мерцала и менялась. Одно мгновение она была темной, похожей на Минотавра[35 - Минотавр – персонаж греческих мифов, чудовище с телом человека и головой быка.], в следующее – изящной и женственной; потом превращалась в кота, огромного, покрытого шрамами серо-зеленого дикого кота с перекошенной от ненависти мордой.

На мою веранду ведут ступени, четыре некрашенных деревянных ступени (я знал, что они белые, хотя в бинокле они были серыми, как и все остальное). На нижней ступени дьявол остановился и что-то крикнул, я не разобрал, три-четыре слова на скулящем, воющем языке, архаичном и позабытом, должно быть, еще в древнем Вавилоне; и хотя не понял ни слова, я почувствовал, как, когда он их произносил, у меня на затылке волосы встали дыбом.

И тут я услышал приглушенное стеклом низкое рычание: это был вызов, и, медленно и нетвердо ступая, стала спускаться навстречу дьяволу черная фигура. Это был Черный Кот, который уже не напоминал пантеру и шатался и спотыкался при ходьбе, как только что сошедший на берег моряк.

Тем временем дьявол превратился в женщину. Она сказала коту что-то нежное и успокаивающее, на языке, похожем на французский, и протянула к нему руку. Он впился в руку зубами, и тогда ее губы искривились, и она в него плюнула.

Тут женщина взглянула на меня, и если у меня еще оставались в том сомнения, теперь я точно знал, что это дьявол: в глазах ее горел красный огонь, хотя в бинокль это и не видно – только оттенки зеленого. Дьявол видел меня в окно. Он меня видел. Я в том нисколько не сомневаюсь.

Дьявол, корчась и извиваясь, превратился в нечто вроде шакала, в существо с плоской мордой, огромной головой и бычьей шеей, полугиену-полудинго. В его шелудивой шкуре копошились черви, но он продолжал подниматься по ступеням.

Черный Кот прыгнул, и, извиваясь, они принялись кататься по земле так быстро, что я не успевал ничего разглядеть.

И при этом не издавали ни звука.

Вдали, на проселочной дороге, куда выходит наш подъездной путь, загромыхал припозднившийся грузовик, через бинокль его горящие фары сияли, как зеленые солнца. Я убрал бинокль и увидел в темноте слабый желтый свет фар, а затем красный – задних фонарей, а потом и они пропали.

Когда я снова поднес к глазам бинокль, смотреть было уже не на что. Только на ступенях сидел Черный Кот и смотрел в темноту. Я поднял бинокль выше и увидел нечто, возможно, стервятника, улетавшего прочь.

Я пошел на веранду, поднял Черного Кота и погладил его, и сказал ему много добрых и ласковых слов. Он жалобно мяукнул, когда я подошел, но очень скоро уснул у меня на руках, и я положил его в корзинку, а сам пошел наверх, спать. А наутро обнаружил на футболке и джинсах капельки засохшей крови.

Это было неделю назад.

Но такое случается не каждую ночь, хотя и довольно часто: мы знаем об этом по ранам кота и по боли, которую я читаю в его львиных глазах. У него уже не сгибается левая передняя лапа и ослеп правый глаз.

Не могу понять, чем мы заслужили появление у нас Черного Кота. И кто его послал. И еще, как ни трусливо и эгоистично это звучит, мне хотелось бы знать, надолго ли его еще хватит.

Шогготское [36 - Шогготы – упоминаемые в «Некрономиконе» бесформенные существа. Их очертания и объем постоянно меняются: они то создают себе подобных, то уничтожают органы слуха, зрения, речи.] особой выдержки

Бенджамин Ласситер пришел к неизбежному заключению, что женщина, написавшая «Пешеходную экскурсию по побережью Британии», книгу, которую он носил в своем рюкзаке, никогда в жизни вообще не была на пешей прогулке и, скорее всего, не узнала бы британское побережье, если бы даже оно протанцевало через ее спальню во главе джаз-банда, громко и радостно напевая «Я и есть побережье Британии» и аккомпанируя себе на казу[37 - Казу – музыкальный инструмент африканского происхождения, представляет собой полую трубу с бумажной мембраной на одном конце; его звучание напоминает саксофон.].

В течение пяти дней он следовал ее рекомендациям и в награду имел лишь волдыри на ногах и боль в пояснице. На британских морских курортах множество пансионов, предоставляющих ночлег и завтрак, где будут чрезвычайно рады принять вас в межсезонье, говорилось в книге. Бен зачеркнул эту фразу и на полях написал: На британских морских курортах существует жалкая кучка пансионов с ночлегом и завтраком, владельцы которых в последний день сентября улетают в Испанию, Прованс или куда-то еще, крепко заперев за собой дверь.

Подобных заметок на полях он оставил множество: Ни при каких обстоятельствах не заказывайте, как это сделал я, яичницу в придорожном кафе, – или: Что это за блюдо, рыба с жареной картошкой? – или: Нет, вовсе нет. Последняя была сделана напротив абзаца, в котором утверждалось, что если и есть на свете что-то, что могло бы чрезвычайно обрадовать обитателей живописных деревень на британском побережье, так это путешествующий пешком турист-американец.

Пять адских дней Бен шел от деревни к деревне, угощаясь сладким чаем и растворимым кофе в кафе и закусочных и пялясь на бесконечность серых скал и свинцового моря; он дрожал от холода в двух толстых свитерах, мок под дождем, но так и не сподобился увидеть обещанные достопримечательности.

Найдя себе укрытие на автобусной остановке, где ему однажды даже пришлось переночевать, он принялся искать перевод для ключевых слов путеводителя: он решил, что прелестный означает не поддающийся описанию; живописный означает неприглядный, но смотрится неплохо, если дождь наконец перестал; а восхитительный, возможно, означает: мы никогда здесь не были и не знаем никого из тех, кто был. Он также пришел к заключению, что чем экзотичнее название деревни, тем более она уныла на вид.

Вот и получилось, что на пятый день Бен Ласситер очутился где-то севернее Бутла, в городке Иннсмут, который в путеводителе не был назван ни прелестным, ни живописным, ни восхитительным. В книге не содержалось также описание ни ржавого пирса, ни гниющих на галечном пляже корзин для ловли лобстеров.

На берегу было три заведения, одно возле другого: «Вид на море», «Мон репо» и «Шуб-Ниггурат»[38 - Шуб-Ниггурат – божество из мифов Ктулху с козлиными ногами, бесконечно порождающее монстров и пожирающее их. Стало прообразом существ в компьютерных играх, в фильмах о «Чужом».], и в окне у каждого висела выключенная неоновая вывеска «СДАЮТСЯ КОМНАТЫ», а на двери – табличка «ЗАКРЫТО ДО НАЧАЛА СЕЗОНА».