Киевская Русь. Волк

Красавица сотника грозным взглядом окинула. Не хотела того делать. Однако смирила гордыню девичью. Чай, Борису-то снимала, хоть он женкой ее своей и не сделал. Теперь ее жизнь от Ярослава зависела. Вот и станет ему служить, чтоб с сынишкой не разлучил.

Святослава покорно подошла к сотнику и сняла сапоги.

– Вот и славно, – сказал он ей. – Садись, обедать будем.

Святослава села подле него, где ей было указано, да кашу горячую накладывать стала. Волк же с нее серых глаз своих не сводил. Вон она какая стала! Хоть и пленница, да царскую осанку и подъем головы уже не изменишь. Вон как плавно да величаво кашу накладывает, будто вся в шелках сидит.

На Святославе действительно были шелковые халаты. Она их не сняла еще с той ночи, когда пленницей стала. Волк же дальше пленницу знатную рассматривал да красоте ее дивился. Она и раньше-то девкой была красивой, но сейчас в ней какая-то женственность необъяснимая появилась, манящая да дурманящая. А мудрость, коей все ее лицо светилось, еще больше будоражила. Девок глупых он в своей жизни много повидал. Слишком уж надоели. И теперь от лица умного глаз не мог отвести.

Святослава чувствовала, что сотник ее пристально рассматривает, да глаз не поднимала, боялась.

– Ешь, – только и сказала, когда кашу ему поставила да хлеб отломила.

Волк стал есть, смачно прихлебывая. Ведь почти сутки у него ни крошки во рту не было. Святослава же от такой грубости еле сдержалась, чтоб не рассмеяться. Да, болгары куда цивилизованнее были и опрятнее! Но она сделала вид, что ничего не замечает, и сама стала кашу пробовать.

– Фу! Какая гадость! Да кто такую стряпню приготовил? – нос брезгливо от чашки отворотила.

– Я и готовил, – отозвался сотник озадаченно.

– Ну, оно и понятно теперь, – проворчала девица. – Коли так готовить и далее станешь, всех тараканов потравишь.

Волк думал обидеться, да только и смог, что рассмеяться.

– Вот те на, пленница уже в первый день хозяина своего отчитывает! Что же дальше-то будет?

– Да то, что я сама готовить стану, чай, не забыла еще премудростей кухонных. А если пленницей своей и далее кликать будешь, случайно в еду перца острого подсыплю, чтоб очи твои серые на лоб вылезли да вспомнил, что меня Святославой зовут.

Волк опешил. Не ожидал столь дерзкого ответа от бабы, да еще от невольной. Давно не слышал в сторону свою таких угроз тонких. Но не обиделся, снова рассмеялся. По душе ему дерзость пленницы пришлась.

– Вот такой и оставайся! – сказал напоследок да пошел прочь из избы, оставив Святославу в недоумении.

Так и стали жить. Девица сотнику прислуживала, за Никитой смотрела да играла с ним, а Волк князю помогал в граде захваченном порядок наводить. Пленницу свою Ярослав пока еще и пальцем не трогал. Не хотел девицу без воли к ласкам понуждать, видел, как она его боится и чурается. Решил сотник, чтоб успокоилась она немного да к нему привыкла, а там и полюбятся. Только о том Волк и думал, когда князь его от себя отпускал. Помнил, какая Святослава сладкая да пылкая. Вот и не шел в избу по ночам спать, а с другами своими на седлах высыпался да молодецкую жажду с пленными болгарками утолял, кои для того и были в дружины пригнаны.

***

Святослава же быстро у сотника освоилась, да и сынишка, что рядом был, дух ее поддерживал. Она ловко и по дому в маленькой избе управлялась, и с сыном гуляла, и для Волка одежды стирала да сапоги начищала до блеска. Когда в лагерь выходила, чтоб воды набрать из колодца, дружинники ей уже вслед не хмыкали да не стреляли глазами жадными. Все уже знали, что пленница, самого князя не убоявшись, прямо перед ним убила предателя болгарина, что ее град сдал. Вот и зауважали девицу, что так гордо меж ними ходила. А когда еще и прознали, что она из Киева, еще больше стали почитать да ведра тяжелые до избы носить помогали.

Святослава лишь улыбалась им скромно, но позволяла себе шутить с дружинниками, вызывая у тех смех и улыбки во весь рот. А с Радомиром и Мстиславом вовсе не стеснялась смеяться да подшучивать, искрилась вся, словно солнышко, когда болтала с ними. Волк же только хмурился от созерцания девицы. Искры зависти жгли его изнутри. Не понимал, почему Святослава с другими такая приветливая да жизнерадостная, а когда он к ней в избу ходил, вся чинная была и молчаливая, только по надобности с ним разговаривала.

Стал невольно присматриваться к Мстиславу с Радомиром да глаза щурить, но не приметил с их стороны ни намека на чувства к девице. Просто как други давние с ней общаются. Тогда в чем дело? Почему она с ними одна, а с Ярославом другая? Завидовать он стал товарищам, когда снова их подле Святославы видел. То ей ведра с водой носить помогают, то дрова для печи. Хоть в том чести особой для молодцев не было, что бабе помогают, но за то, как она им улыбается, Волк готов был сам ведра выхватить да в избу отнести. Чтобы и ему Святослава улыбнулась открыто да приветливо, как будто и не было между ними никогда той боли пережитой, что оба в сердцах носили тяжелым грузом.

Не выдержал Волк более, когда снова увидел ее подле друзей сияющей и беззаботной, вошел в избу свою вечером темным, чего не делал ранее, да сел подле печи, якобы обогреться. Святослава с него глаз не сводила, гадала, зачем пришел. Да то немудрено было. Вот и стояла, как вкопанная, ожидая, когда он ей велит на солому пойти да подол поднять. Но Волк сейчас не за тем пришел.

– Ты скажи мне, Святослава, – спросил новгородец после некоторого молчания, а глаза его серые потемнели, – ты моим друзьям улыбаешься, смеешься с ними, как в Киеве когда-то. А почему меня чураешься и со мной неприветлива? Обидел ли я тебя чем за это время? Хоть раз силу применил да принудил?

– Нет, Волк, – ответила Святослава мягко, подивившись голосу его грустному. – Не обидел и не принудил нисколечко.

– Тогда почему со мной ты другая, неприветливая и неласковая?

Девица подумала немного, вздохнула глубоко и ответила:

– Потому что с ними я не чувствую себя пленницей, а с тобой… Трудно жизни радоваться, понимая, что сегодня ты даешь мне волюшку, а завтра сделаешь все, что надумаешь. И слова тебе не смогу сказать, ведь я всего лишь твоя невольница.

– Не невольница ты здесь, – промолвил Волк тихо. – Ни к чему понуждать не стану.

– Тогда отпусти меня и слова свои докажи.

– Не могу, – ответил он.

Однако, заметив, как Святослава ухмыльнулась, добавил:

– Потому не могу, что боюсь, уйдешь ты от меня. Вот и не отпускаю.

Сказал, да встал и нервно ходить по избе начал. Подошел к сыну спящему, улыбнулся. Малец всегда его душу холодную согревал. Затем снова к печи подошел, и тут неожиданно к Святославе шагнул, да так близко, что она аж отпрянула. Но вовремя опомнилась и на место встала, подняв очи свои изумрудные. Волк смотрел на нее внимательно глазами серыми да глубокими, такими близкими и знакомыми.

– Ты бы доверилась мне, Святослава, приласкать себя дала да душу девичью раскрыла, – сказал бархатным голосом. – Помнишь, как хорошо нам в той хижине лесной было? Помнишь, как ты мне тогда поверила и ничего не боялась, как волков лютых всех убил ради тебя одной? Помнишь, как пошла ты тогда за мной, о завтрашнем дне не ведая, но смело пошла, без страха?

Говорил то Волк, в глаза девицы ласково заглядывая. А Святослава от слов его вся, как росинка, задрожала.

– Помню, Ярослав, все помню. И помню, как позором девичьим свою голову покрыла, а ты меня одну с ним оставил. Это тоже помню, – отозвалась горьким голосом.

– Да, виноват я пред тобой, Святослава. Но не вернуть того и не исправить. Мне горя тоже хлебнуть довелось. Не сложилось у меня ни с женой, ни с дочкой. Каждую ночь на луну выл от одиночества. Лишь повстречав тебя здесь да сынишку своего, я будто снова ожил, поняв, что боги мне еще один шанс дают. И делами своими сегодняшними я смогу прошлое поправить.

Вздохнул Волк глубоко от своих признаний. Но тут же голову гордо поднял да блеснул глазами серыми:

– Вот стою я здесь пред тобой, дружинник грозный, коему ни милость, ни ласка девичья были ранее неведомы. Всегда брал, что хотел, да радостно слезами бабскими упивался, в насилии добытыми. Хоть и тяжело мне такое тебе говорить, но знать ты должна, что с духом моим стало. Вот и сказываю всю правду тебе, как есть, не таясь! Ничего в моей душе не осталось от того молодца, что в Киеве тебе руку свою протягивал. Умерло все прежнее, кровью врагов залито да огнем пожарищ выжжено. И Волком меня прозвали за лютость непомерную. Я и сам думал, что в моей душе уже все перегорело, и кроме злости да ненависти, ничего там не живет. Но как Никиту на руки взял, так и согрелось сердце мое после стужи долгой. Почувствовал тогда, что еще теплится глубоко во мне огонек малый. Что есть еще во мне человеческое, лютостью звериной не вытесненное. Вот и стою сейчас пред тобой, всю правду сказывая. И коли простишь меня за прошлое да за жестокости, что другим причинил, я тогда все сделаю, но улыбаться тебя вновь заставлю, как ранее.

Святослава слушала его речи да дрожала, как лист на ветру. А когда закончил Волк сказывать, закрыла лицо руками да разрыдалась. Волк не мешал, понимал, что много у нее на душе горечи накопилось. Знал, что когда баба выплачется, ей легче станет. Но Святославе легче не становилось, а наоборот, еще горше. Ведь на душе ее камень тяжелый был, потяжелее, чем у сотника княжеского. Лишь смогла сказать сквозь слезы девичьи:

– Я давно тебя за все простила, Ярослав, уже давно. Но быть с тобой не могу.

И еще пуще заплакала. Волк сначала не понял слов ее странных. Если простила, тогда за чем дело встало? Подошел к ней вплотную и развел руками ладошки девичьи, от лица убрав заплаканного. Заглянул глазами серыми в ее очи и спросил заботливо:

– Отчего же, Славочка? Раз простила, остальное само собой наладится.

Услышав имя свое, коим только Волк ее называл в моменты нежности душевной, Святослава взвыла истошно, вырвалась из рук его да рухнула на пол, снова разрыдавшись. Волк почувствовал неладное. Так бабы плачут, только когда тайну на душе хранят скверную.

Схватил ее жестко, поставил на ноги пред собою да велел грозно:

– Сказывай, все сказывай!

Святослава вздрогнула от голоса его жесткого и приказывающего, но смолчала.

– Понесла от Бориса, что ли? – Волк решил сам причину ее слез угадать.

Девица отрицательно головой качнула. У Волка сразу от сердца отлегло. Не будет ублюдка от болгарина. Тогда что она скрывает, отчего такая бледная стала да смотрит глазами испуганными?

– Раз не понесла, тогда что? Может, женой нарек тебя по закону, пред тем как сбежать и бросить нам на растерзание?