Пристрелите загнанную лошадь

– У меня была коза. В деревне у бабушки.

– Да? – оживился он. – И как ее доить? Вы умеете?

Я пожала плечами.

– Это несложно.

– А где живет ваша бабушка?

– Она умерла.

Эти слова вернули на лицо гостя маску из страданий. Он скуксился, готовый заплакать, и я таки провела ладонью по шелковистым черным волосам.

– Спасибо, Софья, – булькнув горлом, сказал Джеймс Бонд из бывших. – Спасибо.

Та-а-ак. Еще минута и разрыдаемся оба. Я отдернула руку и полезла в сумку за баночкой с картошкой.

Запах, вырвавшийся из-под пластиковой крышки, – жареного лука, тушенки и лаврового листа, – вызвал у нас обоих приступ тошноты.

– Уберите! – взмолился Кирилл и уткнулся носом в душистое кашне. – Уберите сейчас же. Не то меня вырвет.

Ох, и беда с этими неженками!

Да и с впечатлительными Софьями тоже не соскучишься. Поставил бы Тушкоев в палатку нормальный телевизор, ничего бы подобного не случилось. Сидела бы себе Софья у экрана, торговала пивом, не отрываясь от сюжета, и даже ухом в чужие тайны не вела.

А теперь? Теперь на пустой таре сидит перепачканный английский джентльмен, одним видом способный выжать слезу из камня, и имеет аллергию на жизнь.

И скажите мне на милость, что с ним делать?! Одно дело любоваться красивым мужиком через бинокль или со ста метров, другое дело выступать в роли наперсницы через сорок минут после знакомства. Так быстро я даже в электричках не успевала подружиться.

Что же делать? Намекнуть на дверь? Или предложить свое общество как печальный финал беспечной жизни «мальчика из хорошей семьи»? Эх, горе луковое. Лучше бы я выбрала в идеалы более брутальный персонаж. Генрих Восьмой – чем не греза? Мощный, как паровоз, богатый, как Крез, наглый, как танк и такой же непробиваемый. Такой бы жену бить не стал. Пересчитал бы сопернику зубы, ребра и пальцы, жену в угол на всю ночь поставил, а сам – в теплую постельку баиньки. Уже утром на трезвую голову спокойно помог собрать жене чемоданы.

А этот… греза моя. Жену и то случайно прибил.

Разозлившись, я схватила с прилавка зажигалку, взяла из россыпи сигарету и выскочила на улицу – на холод, Софьюшка, на холод. Я боялась стать благородно терпеливой и ввязаться в историю. А у меня через полгода защита диплома и новая жизнь.

Минут пять я мерзла и курила. Из палатки не доносилось ни звука. Печальная тишина окутала субмарину «ООО «Альянс», темень, прореженная фонарями пугала, и мне почему-то показалось, что за переборкой субмарины остался товарищ-матрос. Без надежды, без глубоководного костюма с запасом воздуха, преданный и покинутый экипажем. Ему плохо, он погибает и помощи не ждет. Картинка выписалась темным маслом, лицо подводника белело из темноты иконописным ликом первого христианина.

До завтрашнего утра оставлю товарища-матроса у себя, решила я и вошла в палатку. Вздохнула, посмотрела на гостя и поймала себя на мысли – лукавишь, Софья.

Жалость и, определенно, надежда на роман перемешались в соотношении пятьдесят четыре к сорока шести. Ни одна нормальная российская деваха не вышвырнет ночью на мороз такого красавца. Если кто-нибудь, где-нибудь встретит на своем пути стойкую женщину, выгнавшую пинком за дверь вылитого Джеймса Бонда, позвоните, пожалуйста, где б ни была, приду взглянуть на эдакую особу.

А Кирилл Туполев даже не пытался выглядеть Джеймс Бондом. Он напоминал проколотый воздушный шарик без воздуха. Ему было плохо, он был один, а я… черт дери меня за ногу! Давно не совершала добрых поступков.

– Кирилл, я могу вам чем-нибудь помочь?

– Вы уже помогаете, спасибо, – уныло пробормотал он.

– Да вроде бы ничего особенного…

– Нет, нет, Софья, – горячо перебил Туполев и немного оживился, – уверяю вас, я очень благодарен! Без вас я бы давно чокнулся! Ни с одним из своих знакомых я бы не смог быть так… так… как бы это точнее выразить…?

«Так откровенно малодушен? – предположила я. – Испуган? Натурален?» Кирилл не мог подобрать фразу, выражающую свое унизительное состояние.

Странный народ эти мужчины, поплакал бы как следует, глядишь – и полегчало бы.

– Что вы собираетесь делать дальше? – перебила я.

– Не знаю, – честно ответил он. Мне даже страшно подумать о том, что будет завтра. Поверьте, я знаю, что такое тюрьма.

– Неужто сидели? – поразилась я.

– Ну что вы. Конечно, нет. Но вы помните, что произошло четыре года назад?

– Не помню.

– Из-за этой истории Назар не может вернуться в город… Все так плохо. Неужели вы ничего не знаете?

– Нет.

– Странно. Мне казалось, весь город в курсе.

– Я не весь город. У нас разный круг общения.

– Да, да, конечно. Но все же странно. Я был уверен.

Он встал и закружил на тесном пятачке перед прилавком. Полы пальто задевали ящики, неловко дернув головой, он сшиб с полки стеклянную баночку с сахарным песком и засыпал себя белыми кристалликами. Внезапно в моем госте проснулась жажда деятельности, но от никак не мог выбрать вектор ее направления, – в направлении двери он не стремился точно, кружил, вращался перед прилавком и искал в мыслях некий выход.

Я испугалась, что вращения Туполева наберут обороты и центробежная сила разметает по площади палатку Ибрагима Тушкоева. В зверинец улетят банки с кильками, до купола шапито долетят коробки с «Волшебной фантазией», а пивные банки и бутылки, на радость местным алконавтам, равномерно рассеются по округе в радиусе трехсот метров. Смерч в кашемировом пальто разорит Душмана Аслановича и оставит без работы Зульфию, Раечку и Софью.

Переключатель вращения размещался в голове Туполева-младшего, я поймала полу его пальто, дернула довольно сильно и приказала:

– Сядьте, черт бы вас побрал!

Сахарный песок последний раз скрипнул под подошвами ботинок, Кирилл опомнился и посмотрел на меня сверху вниз.

– Простите, я вам тут намусорил, простите, я просто вспомнил…

– Что?

– Многое. Очень многое. И, кажется… если меня посадят… я тоже повешусь.

– Почему тоже? Да, сядьте вы, в конце концов! Вон, водки выпейте!

– Да, да, конечно, благодарю. – Он схватил бутылку «Путинки» за горлышко и сделал несколько судорожных глотков. Поперхнулся, закашлялся и вдруг рассмеялся хрипло: – Все закономерно! Все стало на круги своя! Брат за брата, око за око. – Он опустился на ящик, занял уже привычное нагретое место, и почему-то погрозил мне пальцем. – Все так и должно случиться. Во всем есть высший смысл! Я только что это понял.

Кирилл безумно выпучил глаза, оскалил зубы в нервной усмешке, и я подумала: «Допрыгались». Вскоре в лечебницу к мадам Мартини доставят сынишку Кирюшу в смирительной рубашке.

Я схватили веник (немного для защиты) и начала собирать в кучку рассыпанный сахарный песок. Но Кирилл перехватил мою руку, дернул больно и заставил сесть. Ему был необходим слушатель, он боялся остаться наедине со своими мыслями и сойти с ума.