Лишний

Глава 6. Взрослые страхи

Алексей, пошатываясь, медленно шёл по промёрзшему насквозь узкому мрачному коридору. Глубокий голубой цвет инея со стен и потолка давил на глаза, вгонял в окружающий холод, подавлял желание двигаться. Лёшка щурился, потирая глаза рукой в чёрной кожаной перчатке. На каждый новый шаг требовались всё большие усилия Лёшкиного вымотанного недавним утоплением тела. Вокруг холод. Волосы и одежда покрылись слоем тонкого льда, изо рта шёл пар, но сам Лёша согрелся и Анне помог. Оказалось, что «Тёплый свет» этот мог источать тепло, не причиняя боль, если не вдавливать устройство в тело со всей силы, а лишь слегка осторожно касаться. Это радовало.

Боль Лёшка переносил плохо. В детстве серьёзно повредил спину. Долго лежал в больнице, долго учился снова ходить, долго было больно. Кстати, на лестнице в подъезде упал. Произошедшее тогда, не помнил. Может, мозг старательно прятал от него детали падения в укромные серые уголки, чтобы не травмировать лишний раз и без того пострадавшее детское тело, может, просто был маленький и не запомнил. Мама говорила, что оступился и не удержался, а она вовремя не среагировала и не поймала. В любом случае больно больше не хотелось. Совсем. Хотелось в тепло, домой, в свою комнату. Но для начала необходимо выбраться из непонятно откуда самому и помочь Ане и… Сашке.

Алексей остановился, глубоко вдохнул, выдохнул, пытаясь уравновесить своё непослушное дыхание. Воздух холодный. Нужно бы мелкими вдохами обойтись, но организм требовал глубоких, снова и снова причиняя боль самому себе. Поддал холода внутрь себя. Мысленно ругая своё же упрямое в груди. Вот, получи ещё вдох ледяного болезненного. Полегчало? Нет. Только мучил сам себя непокорного себе же. Сам себя изводил, издевался над собой, растрачивал на злость ? злость на себя. Остановился, растирая виски свободной рукой ? голова невыносимо болела, возможно, от перебора суровости вокруг.

Впереди дверь в ту самую комнату, что видел Лёшка, когда только пришёл в себя, из которой вываливался в мрачное скупой свет. Обернулся к Аньке: стоит совсем рядом, крепко сжимая его руку, и молчит. Может, боится, может, ждет от него чего-то. Почему молчит.

– Что это было, – стараясь сохранять спокойствие, решил нарушить давящую тишину Алексей. – Там, в том доме. Что за вода? Или мы всё ещё там? Или где мы?

– Это страх Ильи был, – тихо отозвалась Аня, сильнее сжав Лёшкину ладонь. – Само место – заброшенная усадьба, есть вход в Запустенье. Мы все еще здесь. Обычно мы приезжаем к усадьбе и заходим с улицы, чтобы лишний раз не беспокоить Запустенье, не пробуждать Пороки. Но вы с Ильей через знак смогли сюда попасть прямо из Пустоты. Это опасно. Очень. Сначала, Андрей Андреевич проверяет уровень Запустенья и только после даёт разрешение на вход или не дает. Это место воспроизводит наши самые потаенные страхи в реальность. Оно найдёт нас везде по нашим страхам. Достаточно всего лишь мелочи: запах, цвет, звук – и страх поглощает всё вокруг. И всех. Или беги, или тебе конец.

– Или сопротивляйся, – хмыкнул Лёшка, поежившись от колючего холода собственной промерзшей насквозь одежды.

– У тебя получилось, – грустно улыбнулась Аня.

– Сомневаюсь, – выдохнул Лёшка.

– На глазах Ильи утонул его друг, – продолжала Аня. – А он ничего сделать не смог. С берега наблюдал, как тот спастись пытается – не получилось.

– Поэтому, он меня утопить решил, – фыркнул Лёшка, продолжив движение, осторожно шагая, чтобы не хрустеть инеем под ногами. – Или ещё раз посмотреть хотел на смерть? На мою смерть?!

– Нет, конечно, – обеспокоенно оглядываясь по сторонам, ответила Аня. – Илья пока ещё не научился контролировать ни себя, ни свой страх. Он не виноват в смерти друга, но винит себя и боится ещё раз подобное увидеть. Он боится, и страх поглощает его. И всех, кто рядом. Ты ближе всех оказался. Ты мог не выбраться. Но ты выбрался. Ты смог справиться с чужим страхом.

– Ты умеешь подбодрить, – отозвался Лёшка. – Наверное, мне полегчать должно. Но, что-то никак. Скажем, мне просто повезло. Случайность. Чужой страх. Мне бы со своим разобраться, куда уж до чужих.

– Мы все чего-то боимся, – дрогнувшим голосом, произнесла Аня. – Главное, не думать об этом здесь, в Запустенье, не упоминать, не произносить вслух, не призывать свой страх.

– Запустенье находит человека по страху, – задумчиво произнёс Алексей. – А что, если и по-другому можно? По страху найти человека в Запустенье! Точно! Вот оно! Чего твой брат боится?

– Что? – тихо отозвалась Аня, неуверенно заглядывая Лёшке в глаза.

– Анька, чего Сашка боится? – громко выкрикнул Лёшка, в голове его горела одна единственная мысль – он знает, как найти Александра, здесь и сейчас знает, он его найдёт. Сегодня. Сейчас. Только нужен страх – страх этого самого Александра.

– Он… – замешкалась Анька. – Он боится, что никогда больше не сможет… не сможет ходить и…

Аня не договорила, уткнувшись Лёшке в плечо, когда тот резко остановился и замер на месте в дверях той самой комнаты, куда они шли. Он нервно сглотнул и оглянулся на девушку, молчаливым взглядом указывая внутрь. Инея внутри не было, только серость и полумрак. В комнате оказалось два высоких окна в облезших от времени, когда-то белых, что видно по останкам краски, рамах. Стёкла оказались целы и противно побрякивали на сквозняке, но для чего-то сами окна изнутри были обиты драной, обвисающей кусками, давно уже не прозрачной грязной плёнкой. Двери на месте не оказалось, она валялась на полу у дальней стены среди мусора, крошева стен и потолка, кусков плёнки с окна, выломанных ножек от деревянных стульев и скомканной бумаги. Между окнами на полу стояло дряхлое компьютерное кресло, в котором сидел голый манекен без ног и рук, только тело и голова ? голова детской игрушечной куклы с невидящими стёртыми временем глазами, без ресниц и зрачков. Рядом на полу стоял пустой маленький детский пластмассовый стульчик.

Что-то омерзительное, ослепшее, не способное двигаться и просто существовать в реальности, нагло улыбалось бесцветными растрескавшимися пластмассовыми губами. Что-то презрительно усмехалось над незваными гостями. Что-то, как подобие человека, безликая копия, бесцветная оболочка. Подделка.

Лёшка облизнул губы, чувствуя, как тонкая корочка льда тает, стекая в рот. Он почти не дышал. Он не знал, что делать, как и зачем, но знал, что делать что-то нужно. Алексей окончательно запутался и потерялся. И если бы не Анька рядом, подумал бы, что бесповоротно свихнулся. Но коллективного сумасшествия, кажется, не бывает. Он не псих. И он не один. Аня сжимала его руку, она рядом, она не бросила его одного, и он не бросит. Непонятно, что происходит, но и он её не бросит. Вошли сюда вместе, и выйти должны вместе. Должны.

– Все страхи из детства. Взрослые страхи человека – продолжение его детских страхов, так Сашка говорит, – шёпотом произнесла Аня, заставив Лёшку дёрнуться в сторону и оторвать взгляд от манекена с детской головой. – Взрослый человек понимает, что боятся глупо, но снова и снова его сознание возвращает его в детские кошмары, в точку не возврата, доводя самого себя до бесконтрольных приступов паники, до безумия.

Лёшка хотел спросить, что же ещё такое умное изрёк этот самый Сашка, как спиной почувствовал накатившую волну холода, леденящего, казалось, воздух вокруг превращается в кристаллы льда. Позади, в коридоре раздался тихий, приглушённый, монотонный голос.

– Иди ко мне. Иди же ко мне, Алёшенька.

Алексей медленно развернулся и упёрся взглядом в пустой дверной проём, по старым деревянным косякам которого, медленно расползалась паутина черных трещин. Посмотрел вниз: на полу под ногами среди хлама, мусора, пыли и обрывок грязной плёнки с окна – тёмная тонкая идеально чистая трость для ходьбы. Сердце бешено заколотилось, готовое вырваться наружу. Лёшка медленно поднял голову и только сейчас заметил в дальнем углу слева от двери сидящего в неестественной позе человека: молодой парень, руки и ноги полусогнуты, пальцы, кажется, скребли пол и в таком же положении и остались. Тело чуть выгнуто вперёд, голова жёстко упирается затылком в стену, словно парень этот встать пытался, но не успел или не смог. На русых волосах незнакомца те самые стимпанковские очки, что Лёшка видел у парня на фото в телефоне Аньки. Сашка. И трость. Значит, этот Сашка ходить нормально не мог. Значит, не смог встать. Не смог. Лёшку озноб пробрал, становилось всё холоднее и холоднее. И не дышит он, парень этот, и лицо совершенно белое без капли краски, и губы. Как манекен у окна ? бесцветное подобие настоящего. Вот только он, Сашка, настоящий, и он мёртв. Ну, не может живой человек вот так сидеть, не может. Мёртв. Опоздали. Они опоздали.

– Нет, нет! – громко закричала Анька совсем рядом за спиной.

Лёшка хотел обернуться к ней, но не успел. Напротив него – Порок, укутанная в тёмное облегающее женская фигура. Только руку протяни. Алексей не мог оторвать взгляда от чёрной ткани на лице Порока, он не мог пошевелиться, он не мог дышать. Лёша делал попытки втянуть в себя воздух, но они обрывались вздрагиванием и хрипом. Ещё немного и он потеряет сознание, ещё немного и просто задохнётся сам в себе. Порок медленно подняла руку в чёрной перчатке и потянулась пальцами к телу Лёшки. Он видел её, понимал, что нужно уходить, но не двигался. Тело его снова не слушалось, немело, замерзало. Холод больно скручивал всё внутри, и хотелось кричать, но Лёшка не мог. Ни одна Лёшина мышца не дрогнула, когда что-то ледяное пронзило его живот. Он лишь хрипло выдохнул, до боли сжав зубы. Он нервно вздрагивал и хрипел. Силился закричать, но не получалось и… его с силой отбросило назад.

Алексей упал на пол, скрючился от боли и со свистом втянул холодный воздух. Ещё и ещё вдыхал-выдыхал, пальцами зарываясь в колкую пыль и мусор на полу. Он сгребал всё это в ладони, пытаясь подняться ? не получалось. Он кашлял и стонал. Лёшка смотрел на неподвижное тело Саши в углу и понимал, что и они с Анькой сейчас станут такими же, они станут мёртвыми. Застынут в жутких позах, окостенеют в бесполезных попытках вырваться из всепоглощающего непонятно где, иссякнут тепло и краски, отшумит дыхание, отгремит последний удар неугомонного сердца, белолицыми станут, слепыми и безголосыми. Как безликий манекен. Только вместо улыбки ? истерзанное предсмертными мучениями подобие лица. Подделками быть им бездыханными самих себя живых. Они сейчас закончатся.

Рывком Лёшку перевернули на спину, и он увидел Аню. Она, яростно провыв сквозь плотно сжатье зубы, замахнулась рукой, а Лёшка лишь успел прохрипеть:

– Не надо…

Жар пронзил его живот, насквозь прошёл, прожёг снаружи и внутри всё живое трепещущее, вырвался с обратной стороны, неся облегчение. Но не остановился, единожды прогорев до тла. Снова и снова жёг, не жалел слабое плотское. Туда же врывался, куда за секунду до него лёд. Лёшка прогибался вверх, громко вскрикивая. Широко распахнул глаза: над ним нависает манекен без рук и ног с детской головой. Голова и шея приколочены ржавыми гвоздями к стене. Глупая улыбка. Детская голова. Детские страхи. Только глаза пустые и впавшие, без зрачков, без жизни. И Сашка без жизни. И не страшно ему теперь, совсем не страшно.

Лёша всё чаще и чаще дышал. Рядом Анька, а за её спиной Порок тянула руку к её плечу. Девушка резко развернулась и замахнулась «Тёплым светом», только Порок перехватила её руку ниже запястье и вывернула. Лёшка ползком, на коленях, пытался дотянуться до Ани. Он должен был её вытащить, должен. Но не получалось, Анька громко кричала и вырывалась, по коже её руки расползались чёрные тонкие трещинки.

Алексей упёрся одной рукой в детский стул, другой в манекен. Это только страхи. Все страхи из детства. Ведь так Сашка говорит. Говорил. Уже не говорит. Как же больно, а Сашке этому, наверное, ещё хуже было. Разве может живой человек выдержать столько боли и холода. Лёшка вот не выдерживает. Тошнота подступила к горлу и хлынула, она, вода. Противно через нос добавляла, чтобы уж наверняка утопить внутри себя же. Не дождётесь. Захлёбывался, кашлял, стонал. Мерзко и больно. Но не долго. Чуть отпустило и стало легче и дышать, и двигаться. Рывком рванул вперёд, ухватил Аньку за плечи и дёрнул, что было сил назад, на себя.

Рядом окно, и можно просто взять и сбежать отсюда, но как же, тогда Сашка. Он мёртв, но он же был. Был живым, дышал чем-то и хотел чего-то, стремился к чему-то, мечтал, боялся. А сейчас – бросить его здесь среди хлама, грязи и запустенья. Среди Пороков. Среди холода. Выпал он, Сашка из жизни. Вышвырнули его раньше времени из настоящего, в забвение его в полумрачное промёрзшее определили. Швырнули в пыльный обшарпанный угол, смешали с гнилым мусором, погребли в разграбленном склепе. Чтоб не нашли и не забрали. Не отдадут его назад. Не позволят вернуться. Навсегда здесь. Без права снова дышать, хотеть, стремиться, мечтать и бояться. Без права обратно в жизнь. Так не должно быть. Не должно.

Порок, склонив голову на бок, шагнула вперёд. Алексей отпихнул Аню к выходу, а сам, ловко изогнувшись, проскочил под рукой Порока и налетел на стену над бесчувственным телом Саши, но не удержался, рука его съехала по обледеневшей стене, и он с размаху вдавил ладонь с «Тёплым светом» в грудь Сашки. Послышался то ли стон, то ли выдох. Что-то тихое, слабое, блёклое. Лёшка, нервно сглотнув, стянул чёрную перчатку и приложил голые подрагивающие пальцы к шее парня.

– Иди же ко мне, Алёшенька, – раздалось позади бесчувственное шептание.

Порок медленно приближалась. Порок не торопилась, она дома, она на своей территории, а он, Лёшка, нет. Здесь игра по её правилам, а они с Анькой либо проиграют, либо выберутся. Либо все правила нарушат, продерутся сквозь колючее ледяное, вырвутся из пронизанного прахом мерзкого, вернутся в теплое светлое и заберут с собой пока ещё живое, заберут Ключ. Выдернут Сашку из ледяного забытья, выковыряют из отвратительно месива под ногами, отберут у ослепшего с детской головой и наглой улыбкой, что безмолвно сторожит и предвкушает его, Сашкино завершение. Не дождутся. Не закончится Сашка здесь и сейчас. И Лёшка с Анькой не закончатся. Как там Анька сказала: «Вместе вошли, вместе вышли. Никого не бросаем. Никого». И не бросят.

Под своими горячими пальцами Лёша чувствовал холод мёртвого тела и слабый пульс живого. Возможно или невозможно, сейчас было не важно. Пульс был, сердце промёрзшего насквозь человека билось, слабо, еле заметно, но билось. Живой.

Лёшку продолжало мутить, снова и снова выворачивая наизнанку водой. Он терял силы, так быстро, что, казалось, ещё пара минут и не сможет идти. Ну, конечно! Сашка жив, и страх его жив, он слаб и страх тоже, но Лёшка даже сейчас чувствовал, как ноги подкашиваются, как ноют колени и слабеют мышцы. Новый активный страх. И снова Лёшке сейчас достанется от активного чужого.

Он резким движением схватил неподвижное тело Сашки и рывком потащил к выходу. Худой, очень худой, но замёрзший и тяжёлый. И страх Сашкин хуже не придумаешь, когда бежать надо, а ты не можешь – ты боишься, что не сможешь ходить, а ноги, словно понимают всё и перестают двигаться совсем. Тянул Сашу из последних сил, вода так и продолжала вырываться наружу с каждым новым болезненным спазмом в животе. Но Лёшка терпел, выл сквозь зубы от горения внутри, раздирающей на части боли и рвался вперёд.

Порок у двери, туда не выйти. Лёша зажмурился и потряс головой, пытаясь понять, когда же Порок успела переместиться. На плечо ему легла чья-то рука, он медленно оглянулся, дёргался от рези в животе и не отпускавшего холода. Анька: волосы растрёпаны, следы от слёз вперемешку с грязью размазаны по лицу, запястье правой руки в крови, губы и подбородок подрагивали, уставшие глаза наполнялись солёным, готовым в любую секунду вырваться наружу с криком или воем. Но Анька молчала. Солёное за веками застыло и медлило. На Сашку своего смотрела и молчала. Не верила, может, что тот живой. На Лёшку перевела взгляд. Может, ждала чего-то. Только вот чего именно. Не выйти им с Сашкой, вот о чём безмолвствовала. И Лешка о том же думал. Бросить?! Бежать, трусливо оглядываясь?! Сожалеть после, и жалеть. А кого жалеть, Сашку или себя. Себя ненавидеть, презирать, брезгливо в зеркало смотреться. И жить. Не сможет так Лёшка, не забудет, не прости. А если б его, Лёшку вот так бросили?! Каково?! Гнусно, как-то всё это. Гадко. Грязно. Закипело внутри, забурлило, лопалось, рвалось, наружу требовало.

– Страхи, говоришь, это место воспроизводит, – почти без голоса прошипел Лёшка. Он совсем ног своих уже не чувствовал, только боль в позвоночнике тикала, время Лёшкино отсчитывая, давно и старательно забытая боль. Он знал, что делать, не знал только, как именно это сработает и сработает ли вообще. – Из детства говоришь…

– Не надо, – тихо протянула Анька, словно мысли его прочитала. – Лёша, не надо. Только не так.

– А как, Аня. Так только. Я боюсь… – Лёшка до боли сжал зубы, он исподлобья смотрел на приближающийся Порок, крепче сдавил плечо Сашки одной рукой, другой – руку Аньки, которая пыталась вырваться, побольше воздуха втянул и в деталях представил свой самый жуткий сон, из последних сил выдохнул. – Я боюсь лестниц и падать! Отправь меня туда, слышишь?! Где и всегда, в тот чёртов подъезд хочу, слышишь?! Я хочу на лестницу, хочу падать и…

Договорить он не успел. Пол под ногами дрогнул, покрылся широкими трещинами. Порок шагнул назад. Анька продолжала вырываться, дёргаясь и выворачиваясь. Но Лёшка держал крепко. Он не отпустит. Он не оставит её и Сашку здесь. Лёша точно знал, что будет, если задуманное сработает, а оно, похоже, уже срабатывало. Лучше так, чем в руках Порока. Перед ним в полу дыра, ведущая во мрак. Голова мгновенно закружилась, а вместе с ней и стены ободранные вокруг, и облупившийся потолок. Алексей пошатнулся и соскользнул в разлом в полу под ногами. Провалился в вязкую темноту. Не один.

Алексей падал долго и тягуче, словно при замедленной съемке, он ничего не видел, ощущал, как тело полностью отдалось свободному падению, расслабилось, сдалось, не слушалось. Да и некого было слушаться: в голове пусто, ни единой мысли. Тело и мозг больше не хотели сопротивляться, они хотели покоя. Лешке нужен отдых, ему нужен сон. Тихо, как же невыносимо тихо в этом самом затянувшемся падении. И лишь слабое еле слышное эхо рвется сквозь непроницаемую тьму к Лешкиному угасающему сознанию:

– Мы не одни здесь… Мы здесь не одни…

Надрывный кашель совсем рядом выдернул Лёшку из бессознательного. Невыносимо хотелось пить, во рту пересохло, выветрилось в нескончаемом полёте. Чувствовал, как мышцы ног деревенеют, слабеют, как сердце его бьётся все тише и тише. Так не должно быть. Он жив. Он двигается, это не его страх. Он выберется. Упёрся головой в шершавую стену ? ошурки краски шелестят под пальцами рук, медленно осыпаются, прилипая к коже рук, шеи, лица, к губам, забиваются в нос, не давая вдохнуть. Алексею было очень холодно. Под ногами зияющая дыра в пролёте темного подъезда пустого давно нежилого дома, ступени обрушились, оголив железную арматуру. Там внизу пустота и сырость. Как знакомо. Вот этого и хотел. Получилось. У него получилось.