Каба́

– Налажу. Руки не доходят.

– Надо продуктов купить,– напомнила мама.– Впереди на углу Пятерочка, давай туда.

Отец послушно двинул машину.

Игорь любил пассивную езду. Если уж продолжать говорить о ритмах, то пассивность – это как раз его частота; всегда была. Ну, по крайней мере, насколько он помнил. А помнил он не сказать, чтобы особо много. Вернее: мало чему из того, что он помнил, он мог доверять. И в ложную память и в эффект Манделы он не верил. Это просто корректировка. Кто-то корректировал его память. Кто-то корректировал память всех.

Он любил пассивное наблюдение. Если бы ему предложили стать частью матрицы – лежать себе в барокамере, подключенной к мировому компу,– он бы счел, что он достиг дверей рая. Ранее – он знал! – люди, подобные ему, мечтали оказаться на необитаемом острове. Вдали от людей. Вдали от докапывальщиков. Либо, наиболее продвинутные,– пионерами на вновь открытой планете. Для современного человека все это – кислые способы, однако в прошлом люди ничего не знали о компьютерах и о клиповом мышлении, и одиночество в их случае решало большинство проблем. Сейчас же необитаемые острова и планеты не подойдут. От своих клиповых мозгов не убежишь. Только матрица. Такие дела.

Во время семейных поездок наслаждение Игоря было устойчиво-прерывистым, как азбука Морзе. Не ритмичным ни с какой стороны. Если у него был выбор – ехать или сидеть дома,– он однозначно тянул руку за «дом». Семейные поездки подразумевали, что их в салоне будет трое. Замкнутость пространства создавала все условия для докапывания, и мама разворачивала интенсивную деятельность. Она была докапывальщицей, она стала докапывальщицей с некоторых пор, и тут уж ничего не поделать. Машину она не водила, хотя права у нее имелись, просто не хотела. Так, круги иногда нарезала вокруг квартала, чтобы совсем не потерять навыки. Так что мама сидела на пассажирском сиденье и раскрывала ему, Игорю, всю философию про будущее. Его, Игоря, будущее.

Иногда ему казалось, что он уже в матрице. Иначе как объяснить тот факт, что он по жизни спотыкается только о тех людей, кто озабочен его будущим. Речь о взрослых, ровесники не в счет. Есть исключение – дядя Радик, папин друг, которому плевать на его будущее, а также на будущее всего человечества и Вселенной в целом, если у него самого сохранится курево и карты. Все остальные – они были очень обеспокоены. Большинство учителей, если не все. Тренер по дзюдо. Друзья родителей. Сами родители. Случайные прохожие – таки да, были такие случаи, и далеко не один. Что-то там присутствовало, в будущем, о чем нельзя сказать прямо, только окольно, намеками, отговорками и страшилками. Думай о будущем, Игорь, говорили они. Ну какого рожна ты опять филонишь от тренировок, это же для твоего будущего, говорили они. Игорь, опять четверть с тройками закончил, совсем о будущем не думаешь, говорили они. Игорь, ты опять витаешь в облаках, соберись, подумай о своем будущем, говорили они. Что это, если не компьютерная программа? Живые люди не могут так себя вести. Живые люди анализируют происходящее и себя самих. Живые люди меняются согласно реалиям. Если они понимают бессмысленность и бесперспективность долбежки про будущее, они перестают заниматься долбежкой про будущее. А принимаются заниматься другими долбежками. Про прошлое, например. Как-то так.

Вдвоем с отцом ехать было прикольнее. Раньше батя часто брал Игоря с собой по делам – просто так, за компанию. Отец занимался установкой пластиковых окон (в этом Петров угодил точно в цель). У него имелось собственное, давно сформированное ИП, и лично он, конечно, монтаж не производил, на то были штатные работники. Но замеры снимать он всегда ездил лично.

– Первое впечатление, Игорюнь,– объяснял он.– Есть первое впечатление по телефону, и первое впечатление от личной встречи. Они все решают. Снимать замеры – это бесплатная услуга на рынке, и клиент может позвать десять таких кентов, как я. И нужно оказаться лучшим кентом среди всех остальных кентов, чтобы тот перезвонил и заказал. Так что я никому не доверяю ездить к клиентосам на первую встречу. И трубки сам снимаю.

Иногда отец молчал всю дорогу, и Игоря это, конечно же, не напрягало,– напротив. Он погружался в пейзажи, проплывающие мимо. И хотя это был родной городок, где давно можно гулять с закрытыми глазами, настолько все было знакомым, Игорю все равно нравилось смотреть. Картины за стеклом успокаивали его клиповый мозг. Они текли – величаво и размеренно. И конечно же, стекло было опущено до упора. Никаких простуд. Мамы рядом нет. Будущее – под угрозой.

Он ловил лицом встречные токи воздуха. Ловил запахи – иногда приятные, но по большей части – нет. Ловил нити своих мыслей, которых у него было на сотню калейдоскопов. Думать он любил примерно так же, как читать. Даже во сне он думал. Часто он ловил себя на том, что просыпается и продолжает анализировать какую-то проблему, которую начал разбирать во сне. Иногда ему казалось, что он перестает понимать, где сон, а где явь, все сливается в сплошную стену дождя. Немудрено, что он с приветом, и бродит по ночам, как бабайка, попутно долбясь о пол и стены.

Отец был докапывальщиком более низкого порядка, чем мама. А в отсутствие поблизости мамы вообще забывал о своих функциях, и начинал вести себя как живой человек, каким-то образом улизнувший из матрицы. Больше всего отец любил рассказывать истории. Ему было в кого – бабушка Игоря была знатной рассказчицей. Была… Сейчас ее нет уже, как и деда, но она жива – такая вот матрица. Потому как живы ее истории, которые она рассказывала Игорьку, а значит – жива какая-то ее часть.

Но и отец не терял лица. Оказался достойным продолжателем рода. Дома Игорь с отцом почти не общались: тот убегал чуть свет, возвращался поздно. Обычно, за исключением выходных и каникул, посидеть допоздна Игорю выпадало редко – мама блюла. Так что отца он почти и не видел. В редкий выходной отец тупо залипал на смартфон. Его не дергала даже мама, не говоря об Игоре. Все прекрасно понимали, что отец вымотался. Ему нужно отдохнуть.

Общение приходилось как раз на салон автомобиля. Истории отца Игоря завораживали, порой почти так же, как истории бабушки. Они были… ненавязчивыми. В них отсутствовало докапывание в любой его форме, истории отца не требовали от Игоря вообще никакой реакции, как подчас требуют истории, рассказанные каким-нибудь словоохотливым пнем. Как-то: смеяться в нужном месте, качать головой в нужном месте, восхищаться в нужном месте, поддакивать в нужном месте, чувствуя на себе взгляды словоохотливого пня, взывающие к твоей реакции. Истории отца ничего не требовали. Они… струились.

– Прикинь, Игорюня, я в семь лет стал знаменитым, хоть мне и не поверил никто. Да я и сам сейчас не верю. Хех. Мы тогда в Москву двинули, я и мать с отцом. Так, урывками помню. Ну побродили по центру, помню. Даже не саму Красную Площадь, а подход к ней. ЦУМ помню, потому что там предки долго рылись, а я чуть не уснул. Метро помню. Потом поехали куда-то. Куда – не помню, куда-нибудь на периферию. Вылезли из метро, увидели киоск с мороженым, решили мороженого схавать. Там два мужика крайними были в очереди, ну мы заняли за ними, стоим. Одного мужика вообще не помню, а второго – да. Даже не его самого, а усы его помню. Усы мне понравились, я подумал, что прикольные. На самом деле, фиг знает, усы как усы, просто я шкет тогда был…

Мужик увидел, что я на него пялюсь, подмигнул и «козу» показал. Ну и я начал чего-то к нему цепляться, заигрывать с ним. И, помню, друган его подключился, мы поприкалывались, потом они с родителями разговорились, пока очередь ждали. А потом какая-то тетка подошла со стороны. Я так и не знаю до сих пор, с ними она была, или просто тетка с улицы, и попросила разрешить ей нас сфоткать. Я тогда даже не задался вопросом – а на фига нас фоткать? Я почему-то подумал, что эта тетка с нами в поезде в Москву ехала, а теперь случайно встретила и решила сфоткать нас. Прикинь! В Москве типа случайно встретила!

Ну в общем сфоткала она нас, а потом мы мороженку купили и разбежались. А через несколько месяцев бабушка притащила домой «Комсомольскую правду» и ткнула мне в нос первую страницу. И я сразу же вспомнил усатого, это тех двух мужиков тетка фоткала, не нас совсем, нас там и не было на снимке. Но кое-что было, в этом и весь прикол! Рука моя. Рука попала в кадр, я свою руку сразу же узнал. Рука попала, а весь остальной я – нет. Я даже помню разревелся. И как доказать пацанам, что это я и есть, у меня на руке ни шрамов, ни часов, ни браслета, ни фига? А доказывать было чего. Потому как те два мужика в очереди – это Толя Соловьев и Саня Баландин, космонавты. А их фото сделали как раз перед тем, как они отправились на станцию «Мир» в 1990 году.

– А где сейчас эта газета?– спрашивал Игорь.

Отец обреченно махал рукой.

– Сгорела через пять лет. В соседнем подъезде у дяди Вовы пожар был. И на нас перекинулось. Как раз на родительскую комнату, где та вырезка из газеты лежала. Там тоже все сгорело. Вообще, подозрительный пожар был, я тебе не рассказывал разве?– И тут же, без перехода, начинала струиться новая история.

Особая, почтительная область была посвящена деревенскому фольклору. Прабабушка Игоря жила в деревне в 30 км от города, и отец с дедом и бабушкой часто там зависали, особенно летом. Добирались на дедовском Урале с люлькой, этот мотик застиг и сам Игорь. Только во времена Игоря Урал уже подрастерял свою мощь и все больше пылился в металлическом гараже за домом. Но пару раз, когда дед выкатывал мотоцикл, чтобы дать, по его выражению, просраться, Игорь получил свою порцию кайфа. Воспоминания об этих поездках он берег пуще, чем собственную жизнь. Потому что в этих воспоминаниях сохранялась жизнь чужая, жизнь деда. Пока жива память, дед тоже жив.

Тем более, Игорь уже давно удостоверился, что в его памяти кто-то бесцеремонно копается и вырезает куски. Все, что он мог, – вцепиться в самые ключевые воспоминания, чтобы самому не превратиться в Летучий Голландец.

– Прикинь, Игорюня, если бы мы на час позже выехали в тот вечер… По-любому Чужак бы нас поджидал где-нибудь на дороге. Я вообще не знаю, чего тогда предки копошились так долго, мы после 10 вечера только стартовали. Или отца на работу попросили выйти в выхи, и он только вечером вернулся, не помню уже. В общем, к деревне подъезжали, когда темень вокруг. Сейчас там вдоль дороги фонари, все чин-чинарем. Ну ты сам видел. А тогда… Хех. Топор можно было на темноту повесить, он бы и висел. Если вот так остановиться на дороге, да фару у мотика погасить, да на 10 шагов отойти – назад уже дорогу не найдешь. Кранты по-любому. Заплутаешь в темноте и в яму навернешься.

Мне, пацану, конечно, в кайф было в темноте ехать. Впереди только свет от фары, вокруг – темнота, я в люльке сижу, ощущения – как в космосе. Я как раз об этом подумал и башку задрал, чтобы на звезды посмотреть, в деревне они яркие, не такие, как в городе. Ну и увидел Чужака, как он падал. А потом и предки увидели, потому что света резко добавилось, как будто фонари включили. Только фонарей там не было, я уже говорил. Он над нами пролетел как раз. Мы о Чужаке тогда не думали. Вообще решили, что самолет падает, потому что он горел, этот объект в небе. Или нам казалось, что горел. Такая светящаяся блямба, как будто солнце падает. Свалился где-то в лесу, с той стороны деревни. Нам по первой показалось, что прямо в деревню и упал, мы издалека не поняли. Мать причитать начала. Типа, не дай Бог, на чей-то дом сверзился. Хотя если бы это был самолет, и он упал бы на деревню, там одним бы домом не обошлось. Еще я тогда о метеорите подумал, но решил промолчать, потому как мать охала, а батя губы закусил и тоже нервничал. Я уже сам им поверил, и когда мы к деревне подъезжали, я думал, там горящие руины будут. А еще подумал – пацан, фигли! – что фигово все это, потому как жрать охота, а если деревню разбомбили, то где пожрать?

Подъехали – деревня как деревня. Мужики, кто как раз курил в этот момент, или в тубзик шел, или просто во двор вышел, тоже видели хреновину в небе. Улетела в лес, там и упала. Взрослые выпили, обсудили, и решили, что не самолет это ни фига, а точно метеорит. Я с пацанами скорешился, и мы договорились завтра идти этот метеорит искать. А через два часа, когда все уже спать завалились, собаки завыли.

Псы в деревне лают – привычное дело, никто уже не обращает внимания. Сам, наверное, помнишь. Одна загавкает, и все за ней. Но в ту ночь никто не гавкал. Выли, как припадочные. Никогда не слышал, чтобы они так выли. Даже я проснулся, хотя вымотался, смотрю – а родители не спят. Сидят и вслушиваются. Я особо не испугался и снова заснул. А еще через час кто-то в двери долбиться начал. Не в смысле – в нашу, а во все двери. Утром уже выяснили, что в каждый дом этот Чужак долбился. Только никто ему не открыл. И мы не открыли. Ну его нафиг. Я уже во второй раз проснулся и, когда батю с ружьем увидел, вот тогда уже испугался. И не спал больше. Так и шастал этот Чужак из дома в дом, долбился. Спрашивали «кто?» – молчит. А чего он скажет? Чужак – он и есть Чужак. По-любому он на этой горящей штуковине к нам долбанулся. Вышел из леса и к нам в деревню попал.

А наутро канул. И не приходил больше. И собаки не выли в другие ночи. Ты прикинь, Игорюня, и мы ведь с пацанами назавтра поперлись в лес, штуковину ту искать. Хотя все ночью и собак слышали, и долбежку того придурка. Только никто не решился предложить, типа, давайте не пойдем. Стремно было, что другие зачмырят. А я сейчас думаю – никто бы не зачмырил, все бы только обрадовались. Но мы все равно ничего не нашли. И не наткнулись ни на кого. Даже если чего там и упало – не было уже, мы все облазали. Может, назад улетело, фиг его знает.

Это были истории, не обязательно связанные с детством. Они могли родиться на пустом месте – вчера, сегодня, сейчас. Отец выходил вечером в магаз за пивом, а когда возвращался, то Игорь с мамой узнавали, что вот сейчас он столкнулся с челом, которого не видел уже больше 10 лет, и с которым однажды вышла прикольная история. Или он возвращался с работы, и Игорь с мамой узнавали, что только что отец стоял в пробке, и пока он стоял в пробке, он увидел, как на другой стороне улицы грабят инкассаторов. И на следующий день на Яндекс.новостях впрямь появлялась заметка об ограблении. И Игорь с мамой удивлялись даже не тому, что отец постоянно попадает в какие-то переделки, а тому, что в видеоновостях не показали крупным планом его машину и его самого, кукующего в пробке, – с его-то «попаданием» на сенсации.

Как-то раз отец с друзьями поехал на ночную рыбалку. Отец по натуре был рыбаком-одиночкой, и предпочитал рыбачить в деревне в однюху, даже Игоря с собой не брал. До поры до времени Игорь усматривал в этом некую тайну; повзрослев, скумекал, что батя просто хочет глотка одиночества. Поездки с дружками на рыбалку, да еще и с ночевкой (с пивом), были у него не особо в почете, он лучше пиво дома попьет. На крайняк – в сквере на скамейке, когда темно. Гопников отец не боялся, потому как за плечами – первый разряд по боксу и служба в Чечне во время второй чеченской. Из спорта отец оставил на память сбитые костяшки пальцев, из службы – крючковатый шрам на лбу от осколка.

Но периодически папа поддавался уговорам дяди Саши, его партнера по работе, пару раз компанию им составлял и Игорь. Дядя Саша всегда верховодил поездкой – он «знал место», где «клюет часто, как швейная машинка», и все больше «кашалоты, а не рыбы, зуб даю». А еще можно бухнуть. Они поехали компанией в несколько человек, каждый на своей машине. Дядя Саша ехал впереди, показывая дорогу, замыкал колонну отец Игоря. Стартовали в пятницу после работы, ничего удивительного, что отец был вымотан донельзя. А еще сумерки вокруг сгустились, незнакомая дорога, и, когда ехали через лес, GPS начал глючить, и отец его отключил. А через какое-то время немного отстал и сбился с пути.

– Я еще километров 10 был уверен, что правильно еду. Думал, сейчас нагоню их, и газу поддал. Хех. И умотал черт-те куда. Когда сообразил, остановился, снова навигатор включил и на телефоне карту. Короче, свернул я, помнил я эту развилку. Мне и показалось, что все направо свернули, а они походу прямо поехали. Я думал развернуться, а потом смотрю – мне проще еще немного вперед проехать, потому что моя дорога идет кругом и снова возвращается на ту прежнюю. Получалось, что я кругаля дам и вернусь на ту же дорогу, только километра за два раньше. Все равно получалось быстрее, чем разворачиваться, и я поехал.

Пока я не вырулил, куда надо, машин вообще не было. Ни сзади, ни спереди. Мне бы уже тогда на измену присесть, но я ни о чем таком не думал. Да и устал я, мне бы быстрее до места доехать, пива выпить и дрыхнуть. Когда я вернулся назад, где уже проезжал, я и увидел того мужика перед собой. И сразу как кольнуло: какая-то фигня, что-то не то. Пригляделся – а это моя тачка впереди пилит. Не похожая тачка, а реально моя тачка. Я ее фарами сзади четко высветил, и номера мои, и на бампере сзади вмятина – та, которую мама поставила. И водила один. Вот и ехал я эти 2 километра позади самого себя. И машин опять же других больше не было. Только мы двое. Ни сзади, ни навстречу – ни одной тачки.

Я-то понимал, что это я сам там впереди еду. И я понимал, что это бред, я переработал походу, и ну ее к хренам эту рыбалку, раз такие глюки мерещатся. Я бы развернулся и удрал, но меня смущало, что тачек больше нет, а еще не так уж поздно, чтобы их совсем не было. Как-то стремно было разворачиваться. А потом я увидел, как этот тип впереди поворачивает направо. Ну, там же, где я по ошибке повернул. Я, конечно, прямиком мимо этого поворота. И через сто метров на обочине – пацаны все с тачками, меня дожидаются.

Ну я не стал особо базарить, сказал, колесо проколол, запаску ставил. Они такие: а трубу чего не брал? А хрен знает, чего я трубу не брал – не было звонков. Ни одного. Хотя потом смотрю: пропущенных куча. Отмазался, типа в салоне оставил, пока колесо менял. Ну пацаны меня причмырили за это дело, что сам не отзвонился, не предупредил, они же волновались, где я пропал. Я и сам понимал, что стремная отмазка, но какую уж выдумал. Я повинился, сказал, что устал, не подумал, с меня пивасик, и все такое. Уже ночью, когда все по палаткам разошлись, и мы с Саней вдвоем остались, я ему рассказал все, как дело было. Понял, что все равно не засну, пока не расскажу. Да и нужно было кому-то рассказать, к тому же пива уже вдарили.

Я думал, он ржать будет с меня, а он как-то вылупился на меня, пока я рассказывал. И говорит: так была машина. Тот же Хендай, грит, как у меня, свернул с дороги, и они хотели уже ехать вдогонку, потому что решили, что это я был. А тут через секунду другой я подъезжаю. Так что никаких призраков, никаких глюков. Только пацаны не знали, что у тачки той и номера мои, и вмятина моя, и за рулем тоже я сам походу сидел. До сих пор не могу понять, что за хрень тогда была.

Короче говоря, даже если убрать всю мистику и тени на плетнях, отец умел приковать внимание.

Припарковались на стоянке у Пятерочки, в это время суток здесь хватало свободного места.

– Игорь, ты с нами?– спросила мама.– Или в машине посидишь?

– В машине,– буркнул он. Куда ему сейчас рисоваться со своим светофором в поллица? Плюс к этому, он ненавидел магазины-супермаркеты. Магазины-супермаркеты были одним из мест, где концентрируются докапывальщики. Те любили общественные места, как кот свой лоток, и бежали туда по любой, мелкой или вовсе надуманной, причине. Чтобы докопаться, не иначе. Стоит только задержаться у любого стеллажа, разглядывая полки с продуктами, тут же рядом формировался докапывальщик. И принимался совершать свои излюбленные дебильные ритуалы, напоминающие те же танцы с бубнами: заглядывать через плечо, нескромно наваливаясь сзади, теснить в сторону с истовым желанием подцепить какой-то жизненно важный в эту секунду продукт – сок там, или яйца, или хрень на палочке. Игорь в свое время проводил десятки экспериментов с этим, и сделал несколько выводов. Первый: докапывальщик всегда найдется, даже если свободного пространства в магазе – как территория Китая. Второй: если уж докапывальщик тебя выбрал, он не успокоится. Стоит тебе перейти к другим полкам, он вновь окажется рядом, со своими танцами. Третий: если же не задерживаться больше нигде, то докапывальщик теряет к тебе интерес, и либо ищет другого, застывшего у полок, о которого можно потереться и потолкать его. Либо спешит к кассе, если другого подходящего не находится. Потому как у кассы он гарантированно может потереться и потолкать кого-нибудь. Не обязательно собой. Тележкой может потолкать – еще круче эмоции.

Так что Игорь посидит лучше в машине. Оно ему надо?

Отец, открывая дверцу:

– Тебе купить чего?

– Арахис купи соленый? Большой пакетик.

– По-любому!– Он подмигнул, и они с мамой отчалили.

Игорь отжал стекло до упора и подставил лицо ветерку. Он был домосед, так-то, этот Игорь. Но монастыри его не привлекали, и запереть себя «в будущем» в четырех стенах он тоже не планировал. Он любил улицу. Самобытно, по-игоревски, но любил как-то. С другой стороны, что тут такого уникального, если бро любит гулять один? Не в компании, не в шайке, не в банде, а в самом что ни на есть одиноком одиночестве. Ничего особо самобытного, – так, предпочтения. Многие чуваки его возраста приходят из школы и до следующего утра носа не кажут, залипают на мониторы часами напролет. Он-то хоть гуляет.

Раньше он тусил во дворе возле дома время от времени. Было там, как правило, безлюдно и идеально для его философских ритмов. Алконавты, опять же, не собирались. Детская площадка во дворе, возведенная в мезозойский период, даже издали излучала опасность, как Припять. Так что не только дети, но даже алконавты суеверно крестились. А если бы нашлись не суеверные, шансов кирять во дворе у них все равно не было. Отец Игоря с соседями доступно бы объяснили алконавтам, куда надлежит следовать нормальным алконавтам, когда их посылают на русские три.

Предавать огню и мечу посыпанную ржавчиной площадку не торопились. Местные мамочки и детишки взяли за правило растекаться по соседним дворам. Туда, где с игровыми площадками обстояло бодрее. Или бодрее шли дела у управляющих компаний. Так что во дворе игорева дома особо никто не задерживался – шмыг в подъезд, шмыг из подъезда, и пока. Игорь был единственным исключением, чем весьма нервировал маму. Особенно своей странной расположенностью к площадке, где никто не играет. Площадка состояла из ржавых качелей весьма ненадежного вида, ржавой горки-убейся-нафиг, и за компанию ржавой же дугообразной лазалки. Такие повсеместно наводняли дворы в советские времена, и в их дворе она сохранилась. Игорь тащился от лазалки. Висел на ней, сидел на ней, ходил по ней и вокруг нее, иногда лупил по ней палкой – для форсу. Порой кто-то возникал, какой-нибудь соседский мальчишка, или просто бесхозный пацан, и некоторое время они тусили вместе. Потом расходились, и дальше дело не шло. Игорь не рвался завязать партнерство. Его случайные уличные товарищи – тоже. Современные будни.

Мама устраивала порционные головомойки по этому поводу.

– Не играй там,– говорила она.– Тысячу раз уже сказано, Игорь, ну когда ты повзрослеешь? Ржавое все, гнилое. Если на голову не рухнет, так поранишься и заразу занесешь. Оно тебе надо? Совсем о будущем не думаешь. Нормальные дети в соседний двор ходят, ходи туда.

Игорь не знал, что такого «нормального» в нормальных детях, чего нет у него самого. Предполагал, что это такие дети, которые уже позаботились о своем будущем, а вот он, Игорь, – все никак. Но наверняка он знал одно: детские площадки – они как магазины-супермаркеты. Это же разгуляй-поле для докапывальщиков. Игорь уже в детском саду уразумел закономерность: даже если на детской площадке царит идиллия, и все дети заняты своими делами – кто группами, кто поодиночке,– всенепременно найдется парочка кренделей, которые будут цепляться ко всем, толкаться, портить чужие игры, ставить подножки, отнимать чужие машинки, рушить чужие пирамидки, ломать чужие куклы, и так до бесконечности. И что самое удивительное: никогда Игорь не был свидетелем того, чтобы подобные личности концентрировались где-то в одном месте, в своем кругу, так сказать, в сообществе себе подобных. И докапывались бы друг до друга, становились бы этакими докапывальщиками до докапывальщиков. Пропорциональное распределение по местности сих неблагоприятных граждан навевало на мрачные думы и заставляло поверить в теории заговоров.