Каба́

Каба?
Олег Анатольевич Рудковский

На прием к подростковому психотерапевту Виктору Петрову попадает 13-летний Игорь Мещеряков, страдающий лунатизмом. Неожиданно Петров обнаруживает, что его молодой пациент обладает жизненной философией, глубина которой порой даже пугает. В процессе дальнейшего общения Петров начинает подозревать, что вся эта философия, равно как и лунатизм – ширма, за которой скрываются более глобальные и страшные вещи. Содержит нецензурную брань.

Эта повесть посвящена родителям.

Часть 1. Докапывальщики.

Сон разума рождает чудовищ.

Гойя.

Следи за собой, будь осторожен.

Цой.

Глава 1. У Петрова-1.

Он сказал:

– Все, что вокруг нас,– это ритм. Вселенская симфония. Мы дышим, и все вокруг дышит вместе с нами. День и ночь, закат и рассвет, зима и лето, праздники и будни, успехи и неудачи. Также примечательно, что сбой ритма – это тоже своего рода ритм. Нечто, заложенное в структуре, как в организме изначально заложено старение. Так случается, ничего экстраординарного. Предметы ломаются, механизмы выходят из строя, здания ветшают, и ритмы – отклоняются. Иногда по несколько раз на дню. С утра спешим на работу, и в самый последний момент рвутся брюки или заедает молния на сумочке. Или на каждом перекрестке попадается красный. Или же с виду все нормально, все как и всегда, как в любой из дней, но почему-то с утра бесит любая мелочь. В другой раз мы бы и не обратили внимания, а сегодня – бесит. А потом вдруг – в транспорте с кем-то конфликт на ровном месте. На работе комп завис. Что-то не ладится, что-то случилось с механизмом. Мы это видим, да это не просто бросается в глаза, это кричит о себе. Мы видим, но предпочитаем не замечать.

Он сказал:

– А потом, среди дня, тоже на пустом месте – какое-то новое обстоятельство. Что-то резкое и отрезвляющее. Как инъекция. Как пощечина. И после этого день начинает бежать в другом направлении. Так что под вечер мы и не помним, что с утра у нас заедали молнии и компы висли. А если помним, то не до конца верим. Напоминает маятник, не правда ли? Как будто маятник достиг предельной точки, замер на миг, и понесся в другую сторону. Но, как всегда, человек сам все портит. Рвет молнию, если она заела. Пинает системный блок или бьет клавиатуру. А перед светофором, вместо того чтобы притормозить, жмет на газ, чтобы успеть в последний момент. И вот с молнией на сумке это все не так страшно. А со светофором – наоборот. Человек все больше и больше запутывает ритмы вокруг себя, пока не повиснет, как в паутине. Часто такие импульсивные рывки приводят к фатальному концу.

Он сказал:

– Бывают ночи… Уверен, что у каждого… Это обычный вечер накануне, мы идем спать после трудового дня. Все как всегда, и мы устали, наработались. Мы хотим спать. Но не спится, хоть глаз вырви. Считать – не помогает, сигареты – не помогают, капли – не помогают. Но завтра от этого не перестает быть завтра, с утра нам на работу. И мы изо всех сил пытаемся заснуть, чуть ли не гипнотизируем себя. И даже начинает получаться. Мы проваливаемся понемногу, еще минута-другая – и мы окончательно уснем. И именно в этот момент за стеной начинает плакать ребенок. Или соседи врубают музыку. Или сигнализация на чьей-то машине под окнами. Что-то, что вновь сбивает всю дрему. Я думаю – это ритмы. Есть некая точка засыпания, и она предопределена во времени. Может быть, не во все ночи. Может быть, даже далеко не во все. Но в некоторые… Почему-то это очень важно для системы – то, чтобы мы заснули в определенный момент. Или не ранее определенного момента. Потому как преждевременное засыпание именно в эту ночь – оно может что-то испортить. В нас самих. А может, и не только в нас. Может – везде.

Он сказал:

– Согласно «теории струн», мир вокруг – иллюзия. И в какой-то степени это действительно так. Наш мозг нам врет, всем и всегда. Мы видим вокруг цвета, которых не существует. Мозг обрабатывает отраженный от предметов свет и предлагает нам цвета. Мозг у всех людей – разный. Таким образом, каждый человек видит предметы по-своему, иначе. Проникни мы, как в фильмах, в голову ближнего, боюсь, комедии не выйдет. Скорее, триллер, с психушкой в окончании. Предметов, которые мы видим вокруг, не существует тоже. Это лишь колебания, беспорядочное мельтешение атомных и субатомных частиц, которые мы воспринимает на ощупь и визуально. Возможно, вы слышали о так называемом «эффекте Манделы»? Это когда воспоминания большой группы людей противоречит официальной реальности. Когда Нельсон Мандела умер в 2013 году, очень много людей удивилось и заявило, что они точно помнят, что Мандела умер в восьмидесятых в тюрьме. С тех пор таких примеров набралось сотни, если не тысячи, по всему миру. Таким образом, даже события в нашей памяти – ненастоящие, их никогда не было. Как мы вообще можем доверять после этого своим органам чувств, и что есть на самом деле реальность? Что происходит вокруг нас, какие невидимые процессы? Каков этот мир? Мы не знаем. Мы – заложники этой парной составляющей «ритм-мозг». Ритмы изменчивы, и мы изменчивы тоже. Ритм мирного времени не тот, что ритм войны. Кто-то умело приспосабливается и выживает, кто-то – нет. Ритм деревень не тот, что ритм города. Кто-то задыхается в деревне, кто-то, напротив, в городе. А после переезда эти люди вдруг обретают второе дыхание и вторую жизнь. У одного проблемы с молотком и клещами, зато он накоротке с компьютерными программами. Кому-то не дается математика, однако он может без особых напряжений нарисовать картину или сочинить стих.

Он сказал:

– Но, окруженный ритмами, зависимый от ритмов, человек и сам является источником волн. Иногда сидит компания, и беседа свободно льется несколько часов, и всем в этой компании комфортно, никто не думает о времени. А потом вдруг приходит еще один, и беседа как-то сама по себе тухнет. Вроде и не плохой человек, этот подошедший, а как-то не складывается. Это называется «сломать кайф». Обстановка не становится лучше или хуже, она становится другой. Люди вдруг начинают вспоминать, что завтра на работу, что еще хотел к родителям заскочить, что дома надо кран починить. Все разваливается, народ расходится, конец пирушке. Иногда появление в рабочем коллективе новичка меняет всю атмосферу коллектива, вплоть до того, что ломает многолетние традиции. Одна и та же шутка, сказанная разными людьми, воспринимается по-разному. В одном случае мы искренне смеемся, в другом – вежливо улыбаемся. Мы привыкли жить такими понятиями, как «он такой человек», «я к этому не приспособлен», «ну, не судьба значит», «что-то отвело» и так далее. Но на самом деле, это единый процесс. И как любой процесс, он прогнозируем и предсказуем. Мы видим его, он под носом, но предпочитаем не замечать и верить в «судьбу».

Он взглянул на них, помолчав. Мужчина и женщина напротив, на диване в его кабинете. Оба средних лет, мужчина чуть постарше – русоволосый, в футболке и джинсах, в руках тихо позвякивают ключи от машины. Обычная внешность, за исключением крючковатого шрама на лбу. Быть может, последствия детских шалостей или несчастного случая. Женщина – симпатичная, даже яркая, в то же время собранная и хладнокровная. Пока он говорил, она не то что не двинулась, не пошевелила даже бровью. Неподвижный взгляд уперся в сумочку на коленях. Также как взгляд мужчины цепляется на связку ключей. Есть еще третий персонаж с ними – пацан, что сбоку, со стороны матери. Пацан и есть причина этого визита, со всех сторон неудобного. Пацан тоже не глядит ни на кого, а взирает в окно, и, судя по виду, давно высвободил свое сознание из тела и отправил его куда подальше, в какие-нибудь миры Амбера. Очень странно, что не вертит в руках мобильник, это нетипично, стоит сразу взять на заметку.

Правую половину пацанского лица облюбовал синяк. Этакий знатный синячище, из тех, что возникают после поединка с архитектурными конструкциями. Так что пацан навскидку весьма смахивал на гопника, а не на примерного сына. Но он не гопник. Был бы гопником, торчать его предкам сейчас в иных учреждениях. Не гопник, всего лишь проблемы с архитектурными конструкциями. И, судя по всему, с нейронными тоже.

Он сказал:

– Люди восстанавливают сбившиеся ритмы каждый раз интуитивно. Кто-то через спорт. Кто-то через танец. Кто-то через медитацию. Кто-то через алкоголь. Все это – реальные, действенные, проверенные способы. Алкоголь, впрочем, не особо безопасная тропка, учитывая утренние последствия. А также то, что алкоголь, или наркотики, – это, по сути, коммерческий банк. Он все дает исключительно в кредит. Сегодня он дарит тебе расслабление, но заберет с тебя в процентах и по людоедскому курсу. Но, как это ни печально, и алкоголь и наркотики – они выправляют сбившиеся ритмы на первых порах, и в этом их главная опасность. А еще есть люди, которые и не знают ничего такого, они просто расслабляются и относятся к происходящему вокруг философски. И их сбившиеся ненароком ритмы быстро приходят в норму.

Он помолчал. Потом сказал:

– Я полагаю, что сон – из той же оперы. Когда мы засыпаем, мы переподключаемся. Во сне мы перестаем осознавать себя, а значит – нас кто-то правит. Во время гипноза мы тоже не осознаем гипнотизера, но он есть. Напившись, мы перестаем осознавать, что пьяны, но алкоголь руководит нами целиком и полностью. Поэтому очень трудно поверить, что сон – это всего лишь сон. Отдыхаем мы… Я полагаю, во сне наши ритмы синхронизируются согласно общей картине, общему Плану. Чем более человек расслаблен по жизни, тем проще происходит корректировка во сне. Утро для такого счастливчика – радостное, самочувствие – великолепное, а жизнь – удалась. Если же рвать одеяло на себя и пытаться переделать План согласно своему сбитому ритму, хорошего не жди.

Женщина напротив впервые оторвала взгляд от сумочки и взглянула ему в глаза. Ее звали Вероника Мещерякова, и имя ей шло.

– Лекция удалась,– произнесла она ровным, безэмоциональным тоном. Но любой бы заметил, что за этим равнодушием плещется океан язвительности. – А если все же ближе к реальности? Игорь, сядь прямо, не горбись.

Последняя фраза уже относилась к 13-летнему отпрыску, который все блуждал и блуждал себе в иных мирах. Ему, похоже, не нужно засыпать, чтобы перестать осознавать себя, он и наяву может. Объективно, парень сидел достаточно корректно, не сутулился и ноги не задирал. Тем не менее, послушно принял штоковую позицию, что выдавало его внимание, которое он умело прятал за равнодушием. Через три секунды он вновь расслабился. Исполнил все это меланхолично и грустно. От окна не оторвался ни на миг.

Он миролюбиво улыбнулся в ответ, как бы показывая, что кролик в шляпе еще только на подходе, и не нужно так язвить. Затем сказал:

– Впервые с подростковыми ритмами я столкнулся, когда сам был подростком. Конец восьмого класса, школа. В актовом зале только что закончилось формальное чаепитие, впереди нас ожидал поход на дискотеку всем классом. Девчонки пошли наверх в класс переодеваться, пацаны тоже поплелись за ними. Не переодеваться, нам-то ни к чему было, а околачиваться рядом, ловить, так сказать, момент… И вот стоим мы в коридоре, болтаем и прикалываемся, все как положено, и тут из класса, где девчонки переодевались, начинает доносится вой. Сначала не особо громкий, но по нарастающей. Мы даже не сразу поняли, что это наша одноклассница воет в три горла. Ее звали Наташа Мельникова. Как потом выяснилось, у нее порвались колготки. Прямо перед походом на дискотеку. А запасных колготок нет. И без колготок пойти – тоже никак. Она ведь покупала их специально, матери весь мозг вынесла с этими колготками, готовилась за месяц… Ну, вы сами знаете, как у подростков бывает. А тут такой облом, и как жить после этого?

Он слабо улыбнулся. Веселость на его лице отсутствовала. Он сказал дальше:

– Большинство девочек переоделись и вышли из класса, внутри остались только Наташа и парочка ее подружек, которые ее утешали. Поскольку обнаженка внутри закончились, некоторые пацаны тоже просочились в класс, чтобы полюбопытствовать, из-за чего сыр-бор. Наташа Мельникова сидела за одной из парт, возле открытого окна, уперев локти в столешницу и закрыв лицо ладонями, и выла в ладони. Тут пришла учительница и, быстро разобравшись, сразу же разрулила все это ЧП. Сейчас они вместе пойдут в ближайший магазин и купят Наташе колготки на ее, учительницы, деньги. И все, закрыли тему, они даже на дискотеку не опоздают, придут вместе со всеми. Учительница на минутку отошла, чтобы забрать свою сумочку. Мы, ухмыляясь понятливо, стали тоже покидать класс. И тут кто-то, – я даже не запомнил, кто именно, – исключительно из лучших побуждений, не иначе, ляпнул что-то юморное. Что-то, что обычно говорят в таком возрасте приятелю или подружке, когда приятель или подружка оконфузились. «Ну ты и лошара», к примеру. Или «Вот ребятам расскажу, поржем с тебя». Я и не услышал, что там было сказано, но это изменило все. Наташа Мельникова отлепила ладони от лица и уставилась в доску перед собой. Она как будто решила, что ну ее, эту дискотеку, поучу лучше уроки. Она сидела так минуту, пялясь на чистую доску, с красным от рыданий лицом и красными ушами-семафорами, с размазанной косметикой. Потом быстро поднялась, взгромоздилась на подоконник и сиганула в окно. С третьего этажа.

Он покачал головой, словно до сих пор, целую прорву лет спустя, не мог поверить, что это произошло. А может, и не происходило ничего – переоделись и пошли на пляски. Он же сам только что задвигал про ложную память. Как бы то ни было, он верил своей памяти. На этом этапе. Поэтому сказал:

– Можно считать, что ей повезло. Она сломала обе ноги, а в остальном осталась целой. Третий этаж школы – это совсем не третий этаж жилого дома, если вы помните, какие в школах высокие потолки. Так что высота была приличная. Вполне реально закончить жизнь именно в этой точке. Наташа Мельникова не закончила, и, можно сказать, легко отделалась, хотя если в этом уравнении с одной стороны – порванные колготки, а с другой – сломанные ноги, то не особо и легко. И как я понимаю, переломами все не ограничилось. Впоследствии, до самого окончания школы, я помню Наташу Мельникову набегами. Она то появлялась на уроках, то надолго исчезала. Я был в таком возрасте, когда не особо озадачиваешься ближним, если это не твой закадычный друг, а всего-навсего девчонка, к тому же с приветом. И только потом я понял, что «с приветом» – это не совсем метафора, применительно к Наташе Мельниковой. Что-то в ней надломилось. Либо в тот вечер, когда она сиганула в окно, либо это случилось раньше. Ее ритм сбился, и очень серьезно. Я не знаю, как сложилась потом судьба Наташи. Но иллюзий не питаю. В те времена, когда мы учились, не было такого понятия: школьный психолог. Вообще никаких психологов вокруг. Только мы, наедине со своими проблемами.

Теперь голову вскинул мужчина, перестав накручивать связку ключей, как спасительные четки. Его звали Сергей Мещеряков, и это имя ему тоже удивительно шло, если такое вообще можно применить к мужику. В отличие от жены, в глаза он не смотрел, а смотрел на галстук собеседника.

– Я не готов парня в психи записывать. В школе у всех проблемы. Меня вообще на второй год хотели оставить, и ничего, прорвался. И не горюю особо. И прямо об этом говорю, хоть Вика и не одобряет. И лучше так, чем мутузить пацана и комплексы плодить. Нормальный пацан, на мой взгляд, в дзюдо ходит. Одна только проблема с этими ночными бзиками…

Он предостерегающе поднял руку. Сказал:

– Никто никого никуда не записывает. Особенно в психи. Я просто пытаюсь вам сказать, что сбой ритмов у взрослого и у подростка – это далеко не одно и то же. Часто у взрослых ситуация нормализуется сама собой, благодаря внешним факторам. Как я уже говорил, это может быть обычный переезд. Причем не такой кардинальный, как переезд из города в глухую деревню или наоборот. Это может быть просто смена территории, смена одного города на другой. Города – как люди. У каждого тоже свой ритм. И ритм этот – мощнее ритма человека. Так случается, что после переезда человек попадает в свою струю, и, как это принято говорить, встает на ноги. У подростков – не так. Само собой это не проходит никогда. Даже если результат не столь вопиющий, как прыжок из окна школы, этот сбой – он все равно сидит в нем, внутри, на протяжении всей жизни. И если вы прислушаетесь к себе, положив руку на сердце, внутри вас – тоже есть эти блоки, эти узлы, которые тянутся из детства, из юности. С подростками нужно держать ухо востро, и самое идеальное в вашей ситуации – начать с индивидуальных занятий. Все имеет причину. И проблемы вашего сына – тоже. Нужно эту причину найти.

Они молчали. Мужчина разглядывал ключи от машины, женщина – сумку. Парень – двор за окном. За все время он так и не полез в карман, или в свой рюкзак, который болтается у его ног, чтобы вытянуть телефон и проверить свежие новости в сети. Странный тип. В то время как на лице родителей муки сомнения, на лице сына – межзвездное пространство.

– Расскажите подробнее, как это все происходит? Эти ночные хождения?

Сергей Мещеряков непроизвольно покосился на жену. Та не дрогнула, не повела бровью, и смотрела на сумку еще довольно продолжительное время, а ее муж накручивал свои ключи чуть более лихорадочно, чем прежде, ожидая, видимо, от нее активных действий. Она и сама это понимала, потому как на мужа не косилась, а собиралась с мыслями. Потом подняла голову. Ее фразы продолжали оставаться безэмоциональными, ровными, как выглаженная простыня. И оставалось лишь догадываться, какие чувства внутри этой женщины.

– Началось давно. Игорь ходил в первый класс. Все здорово тогда перепугались. Потому что никто ничего не слышал ночью. Просыпаемся утром – Игорь лежит на полу, в прихожке, голова разбита, кровь на волосах, на полу. Засохла уже. Сколько он так лежал, до сих пор не представляю. И был ли он без сознания, или спал, мы не знаем до сих пор тоже. Суда по последующим случаям – скорее, спал. Но не факт. А тогда не до идей было вообще. Я сначала решила, что кто-то залез к нам в квартиру, Игорь проснулся, и грабитель напал на него. Мне просто ничего больше в голову не приходило, и я уже почти вызвала полицию. Хорошо, что все-таки не вызвала.

Она перевела дух. Никто в кабинете не посмел даже откашляться и нарушить тишину.

– Начали его тормошить, он почти сразу очнулся. Смотрит по сторонам, ничего понять не может, как и мы. Поехали в больницу. Скорую вызывать не стали, такси вызвали, а пока ждали, кровь отмыли. Потом уже в такси начали складывать мозаику. В общем, по всему выходило, что Игорь встал ночью в туалет, споткнулся в темноте, упал, ударился головой и потерял сознание. На этом и остановились. О том, что лежал он никак не по пути в туалет, а скорее по пути к входной двери, думать тогда не хотелось. Ну даже если бы хотелось и подумалось, многого мы бы из этих думок не выжали. В больнице тоже держались этой версии. Никто не задавал вопросов, никто не косился, как можно было предположить. Осмотрели голову, смазали ранку – она была мизерной, даже зашивать не пришлось, больше крови и испуга, чем вреда. На всякий случай сделали рентген. Сотрясения нет, все нормально, обычный ушиб. На этом все. Успокоились и забыли.

Теперь пауза длилась дольше. Впервые на лице Вероники Мещеряковой отразились какие-то маломальские эмоции – она хмурилась, глядя сосредоточенно на свою сумку. Ее муж также сосредоточенно теребил ключи. Игорь Мещеряков витал в нирване. Вероника перевела взгляд на сына, словно его вид (или вид его синяка) стимулировал ее память, и сказала:

– Игорь, не горбись. Сядь прямо.

Тот принял штоковую позу. Мать отвернулась. Игорь вновь расслабился.

– Потом ничего не происходило – несколько месяцев, кажется. А когда второй раз случилось, с первым никто и не связал. Это было по-другому, совсем не так. И потом уже больше не повторялось. В ту ночь я проснулась от голоса, и я опять подумала, что в доме посторонний. Потому что не узнала голос, у нас в семье такого голоса не было. Но только я не успела запаниковать, потому что поняла, что голос читает стихи. Так что явно не грабитель тут резвится. Я пошла на голос, посмотреть, что происходит. Голос шел из комнаты Игоря. Сам Игорь стоял лицом к стене, впритык почти, с закрытыми глазами, и бубнил эти свои стихи. Я хотела его позвать, но испугалась. Я вспомнила о лунатиках, о том, что их нужно будить как-то по-особому, как-то правильно, иначе случится беда. Я вообще об этом ничего не знала. Не знала, что делать, просто стояла и смотрела на него, а он бубнил и бубнил, а потом резко перестал, пошел и лег спать.

Она пожала плечами, что скорее напоминало судорогу.

– Что за стихи были?– спросил он.– Вы узнали их?