Каба́

Так что Игорь продолжал зависать в одиночестве, а в ответ на выговоры мамы – кивал.

Потом он подрос, его кругозор расширился благодаря книгам, и он вступил в «разведывательный» период своей жизни. Его уже не удовлетворяло торчание на пятачке «пять на десять», ему хотелось большего. Игорь перешел к пешим прогулкам: сперва осторожно, вокруг квартала, но постепенно наращивая амплитуду, он познавал город, в котором жил. Он обнаружил, что под равномерный шаг мысли текут куда радостнее, стройнее; и вдруг выяснилось, что познает он не столько среду обитания – он познает себя самого. Погружаясь в мысли, чувства, воспоминания, Игорь приводил в порядок весь мыслехлам, который в его голове существовал, кажется, еще до того, как он родился.

Как и во всех прочих случаях, картину поганило лишь одно – вездесущие, неистребимые докапывальщики. Пару раз Игорь всерьез оглядывал себя в зеркале. Он пытался определить, что такого в его внешности, либо в его повадках – осанке, поступи, движениях,– что такого, что служит маячком? И докапывальщики всех стран и мастей спешат к нему. Это было загадкой. Но постепенно это перестало быть загадкой. Вот только разгадка мало успокаивала, она лишь прибавила новых головоломок, рангом выше.

А потом Игорь случайно попал в безвременье.

Ну, это только так говорится – безвременье. На самом деле ничего мистического или «нарнического». Он просто школу прогулял. Обычно в школу он выходил на час позже того, как на работу убегала мама. И на сколько-то часов позже отца, – он сам не знал, во сколько батя уматывал, в шесть, может быть, а то и в пять. Мама будила Игоря и отчаливала, дальше он справлялся сам. Ну, прямо скажем, он на всем готовом справлялся: завтрак был приготовлен, одежда выглажена и приготовлена, спортивная форма для физры – приготовлена, кимоно для секции дзюдо – приготовлено. Будущее – видимо, тоже приготовлено, но ему врут, чтобы он не расслаблялся и думал.

Однажды, совсем на пустом месте, собираясь в школу, Игорь вдруг остановился. Перестал собираться в школу. Что его торкнуло тогда, он сам не знал. Как-то внутри все упало, и навалилась дикая усталость, почти уныние. Он осознал, что задолбался: каждое утро – одно и то же. Этот ненавистный путь в ненавистную школу, после ненавистной школы – ненавистный путь в ненавистное дзюдо. Это казалось бесконечным, и Игорь присел на табурет в прихожей и призадумался.

А пришло ему на ум следующее: многие из его одноклассников периодически не появлялись на уроках. А потом, на следующий день – появлялись, говорили, что живот болел, и вопросов больше не возникало. Даже справку никто не спрашивал. Ну а какая справка, продристался – и за парту! Учителя в святой понос верили, остальные – нет. Причем даже Игорь, который не особо вникал в жизнь других, в понос не верил. Позже он понял, что и учителя в понос не верили, пофиг просто было.

А вот Игорь не болел. Ни поносом, ни золотухой, ни ОРЗ. Мама говорила, что он подхватил воспаление легких в три года, когда у них в районе авария случилась зимой, и они два дня сидели без отопления. А Игорь не сидел, разумеется, а играл на полу. Так что на Дэвида Данна в роли Брюса Уиллиса Игорь не тянул, неуязвимым он не был. Но потом, в четыре года – он опять же, не помнил, родители рассказывали,– его в деревне покусал пчелиный рой. И после этого к Игорю перестали цепляться мелкие болячки. Cегодня он полагал, что с удовольствием обменял бы свой лунатизм на грипп, с цикличностью каждые полгода. Лунатизм в какой-то степени оставался царем горы; быть может, это он, а не яд пчел в организме, отпугивал иные хвори.

Как бы там ни было, Игорь справедливо счел, что кичиться своим феноменальным физическим здоровьем негоже, а вот использовать этот дар – гоже. Иными словами, никому (ни сейчас, ни в будущем) не поплохеет, если у него вдруг «заболит живот». Он просто не в состоянии сегодня идти в школу, пропади оно все пропадом. Это называется «край».

Почему он вовсе не остался дома, а двинулся, как опечаленный, куда глаза глядят? И ведь рюкзак с учебниками прихватил, все чин по чину. Тогда он не задумывался об этом. Позже понял, что все дело в старых привычках и в привитом послушании. Даже прогуливая школу, он делал так, словно шел туда. Как будто перед собой оправдывался. Как будто давал себе самому шанс передумать и все-таки успеть на уроки. Но он не передумал. И двинулся вовсе не в школу, а через весь город к другому концу.

И случилось безвременье. Потому как уже через 15 минут школьники рассосались по школам. А вскоре последние трудяги рассосались по кабинетам и рабочим местам. Бездельники же и «самозанятые», что составляли авангард армии докапывальщиков, покуда не наводнили улицы в поисках жертв. Видимо, бездельничали или самозанимались. Дороги по-прежнему наводняли машины, на них безвременье не действовало, но Игоря и не интересовали дороги. Как и главные улицы. Не хватало еще отцу на глаза попасться, или друзьям родителей. Игорь перебирался кварталами, а в кварталах установилось изумительное затишье. Ни человечка, ни Маугли. Ни докапывальщиков.

Стояла весна во всем своем великолепии. Из дома Игорь вышел в курточке, но вскоре снял ее и кое-как запихнул в рюкзак. Он блуждал все то время, которое отводилось на школьные занятия,– впритык до обеда. Тоже самозанимался, можно сказать. Вечером вел себя, как примерный сын и ученик. Особо не отсвечивал, чтобы избежать вопросов. Вечером «учил уроки». Перед сном – почитал. А на следующий день, уже не думая ни о чем другом, повторил свой променад, только другим маршрутом. Теперь он не тратил время на сделки с совестью и прогулял школу, как будто всю жизнь только это и делал. Потому что то, что он осознал во время первой своей широкомасштабной прогулки, было важнее. Это было настолько важнее, что Игорь был готов рискнуть ради повторения всем.

Он познавал город, в котором жил. Он видел лица города, видел его потаенные уголки и секреты – то, о чем город помнит, но люди – нет. Он видел корявый камень на месте старого, снесенного памятника, а вечером в интернете нарыл, что это был памятник Дзержинскому. Видел заброшенные деревянные дома – они до сих пор стояли, пугая своей карикатурной, искривленной осанкой и зияющими пустотами-окнами. Видел граффити на стене, настоящее произведение искусства – Чеширский кот и Алиса. Видел балконы сталинок, увитые плющом, как в сказках Андерсена.

Он познавал себя. В этом безвременье он словно перерождался. Мысли перестали скакать с места на место, немного подивились происходящему, а потом вдруг потекли в ином русле, в ином направлении, плавно и мелодично, и внезапно стала формироваться философия. Игоря философия, она родилась изнутри него. Именно она определит все его будущее, о чем он, конечно, понятия не имел, но интуитивно чувствовал важность происходящих в нем процессов.

Игорь познавал мир. Два дня наедине с собой – без родителей, без учителей, без тренеров, без докапывальщиков – перевернули в нем все. Клиповое мышление вдруг исчезло – оно было чужеродным, оно было насажденным извне, и Игорь вспомнил себя. Что если бы этих дней было больше? Двадцать? Или две тысячи?

Он познавал суть общества, природу докапывальщиков. Потому что у него не будет двадцати дней. Мир вокруг него позаботится об этом. Докапывальщики позаботятся об этом. Они создают школы, дополнительные курсы, спортивные секции, они создают обязанности, они говорят о будущем. Они передают детей из рук в руки, как эстафетную палочку, их цель одна – не позволить ребенку остаться наедине с собой. Они втыкают рекламу повсюду, строго следя, чтобы разум перескакивал, чтобы он не задерживался долго на одном и том же. Они тыкают локтем, трутся у стеллажей с продуктами, тыркают продуктовой тележкой на кассе, сбивают с мыслей. Они отнимают у тебя любимую игрушку, потому что она вредна для твоего будущего, они рушат твою пирамиду, они сжигают твои книги, они ломают твой стержень. Они бьют тебе морду за искреннее высказывание, а если не могут, они троллят тебя в соцсетях. Они никогда тебя не отпустят.

И они дали ему понять. Докапывальщики дали ему понять. Система дала ему понять. Вечером второго дня маме позвонила классный руководитель. Игорь почему-то сразу же это понял, услышав за дверью голос мамы, разговаривающей по телефону. Классный руководитель осведомилась, все ли с Игорем нормально, насколько серьезно он заболел, почему никто не предупредил школу, и когда его теперь ждать. Дедуктивным путем выяснилось, что больничный Игорю только предстоит: после сегодняшних разборок с мамой.

– Игорь, что происходит? – спросила мама прямо, входя в его комнату. Где он, вжав голову в плечи, читал.

Игорь насупился и попытался создать еще более виноватую позу, хотя дальше было некуда. Он не знал, что ответить. Он прогулял, это вскрывшийся факт. Но это же мелочи на фоне того, что действительно происходит. Только вот как объяснить это маме? Как объяснить, что за эти два дня на него снизошло озарение? Как объяснить, что два дня наедине с собой, в полупустом утреннем городе, совершили революцию в его мозгах? Как объяснить, что он понял что-то. Про будущее. В том числе про это гребаное будущее, о котором все талдычат.

Но нет. Об этом лучше не говорить. Маме – в особенности.

– Сколько ты прогулял?

– Два дня,– честно пробубнил Игорь. Она и так знает уже от классухи, что тут темнить?

– И чем ты занимался, скажи, пожалуйста.

– Я гулял.– Он не хотел больше вранья, так что отвечал честно.

– Гулял, значит. Еще одно интересная новость. И где ты гулял?

– Ну… Я просто гулял.

– Понятно. То есть тебе вдруг нестерпимо захотелось погулять два дня, так? Или не два? Если бы я не узнала, сколько ты планировал еще гулять?

Он молчал. Он не думал о том – сколько. Он сжимал в руках букридер, с которого читал. Сейчас он больше всего опасался, что ридер отнимут. Жаль, что мама пришла с разборками не в те часы, когда он «учил уроки».

Но вышло все куда хуже.

– Завтра с утра нас ждут в полиции,– сообщила мама. – Будут ставить тебя на учет.

Накатил ужас. Руки, держащие ридер, стали липкими. Ему захотелось отложить читалку в сторону и вытереть руки об одежду, но в то же время он боялся, что своим движением только привлечет к ридеру внимание мамы. Етижи пассатижи, вот так поворот! Его, Игоря Мещерякова, в полицию?! А что потом?! С другой стороны, чего ты ожидал, шепнула рассудочная часть мозга. Ты, паря, не просто прогулял. Если бы ты просто прогулял, заработал бы щелбан, и делов конец. Но ты попытался выйти из матрицы. А это наказуемо расстрелом. Вот в полиции тебя и нашинкуют, как гуся.

– Мам, зачем в полицию?– заныл он. На глазах появились две слезинки.

– А ты как хотел?– искренне удивилась мама.– Ты, видимо, думал, что можешь делать, что захочешь? Можешь врать родителям, прогуливать школу, шляться неизвестно где, заниматься неизвестно чем. Я не знаю, Игорь, какие у тебя еще секреты. Может, ты куришь втихаря, или что похуже. Вот в полиции и будут выяснять. Раз ты дома скрытничаешь.

– Я не хочу в полицию…– пролепетал Игорь. Слезинка потекла по щеке.

– Это я уже поняла,– сказала мама все тем же беспощадным тоном.– Ты не хочешь в полицию, ты не хочешь в школу, ты ни во что не ставишь родителей. Ты хочешь гулять.

– Я не хочу гулять!– надрывно выпалил Игорь.– Я просто…

Мама подождала продолжения, глядя на него с бесстрастным интересом. Потом, когда поняла, что продолжения не будет, понимающе кивнула.

– Ты просто,– повторила она.– В этом твоя проблема, Игорь. Ты всегда «просто». Ты никак не поймешь одного: детсадовские игры давно кончились. Ты теперь взрослый человек. А взрослый человек должен нести ответственность за свои поступки. Безответственный человек – позор для общества, позор для семьи. Я не хочу сына-позорище. Мы с папой хотим, чтобы ты вырос достойным человеком. Чтобы ты в будущем добился чего-то, а не остался «просто». – Она помолчала. Потом нанесла последний апперкот:– Все равно тебя в школу не примут, пока ты не ответишь за свой поступок, так что с утра пойдем в полицию, и там ты расскажешь про свое «просто».

Она поднялась и направилась к выходу из комнаты. Но в дверях задержалась.

– И тебе еще с отцом объясняться,– сообщила она и вышла, затворив за собой дверь.

Сидя в прострации, Игорь думал думу. Теперь он отложил ридер, с которого десятью минутами раньше читал «Таинственный остров», и вытер влажные руки о домашние штаны, а также утер слезы и сопли. Кажется, влип он по полной. И кого ему теперь винить, как не себя, любимого? На что он вообще рассчитывал: ладно, первый спонтанный променад, еще куда ни шло, но два подряд… Или он реально проверял матрицу: заметят его демарш или нет? Или жизнь будет течь, как и прежде, и в конце концов он, Игорь, выцветет из существования, и о нем все забудут, жизнь будет идти своим ходом, а он так и останется в безвременье? Нет уж, фигушки. Это даже не тюрьма Шоушенк, отсюда и Энди Дюфрейн не слиняет.

Когда Игорь немного успокоился, он начал мыслить здраво. Мама – она такая мама. Это ее задача, заботится о его будущем, и порой мама использует диковатые методы, лишь бы толк был, или хотя бы надежда на толк. Однажды Леха Воробьев, одноклассник Игоря, прогулял неделю. И чем все закончилось? Да ничем, никто не заострял, Леха выдумал отмазку, с которой даже Игорь ухмыльнулся, и все забыли. Марта Точилина, которая была для Игоря путеводителем по музыкальным командам (вернее, путеводителем была ее страница в ВК), как-то тоже несколько дней сачковала. А когда вернулась, даже не попыталась отмазаться, тряхнула черной челкой, пожала плечами и отвернулась к окну. И все, опять же, забыли. Иными словами: еще не было прецедента, чтобы шалопая таскали по допросам. Мама всяко сгущает краски, чтобы Игорь знал, кто в доме хозяин, чьих правил придерживаться и когда наступает время глубокого раскаяния. Какой-то процент беспокойства после маминых угроз оставался, но все же Игорь стал сопеть ровнее. Наиболее очевидной угрозой сейчас для него представлялось возвращение отца с работы.

Ну вот, вернулся тот с работы и – ничего. Кинул что-то в желудок и был таков – на боковую. Игорь даже не слышал из своей комнаты, о чем они с мамой говорят, вспоминают ли его вообще. Выходить, конечно же, опасался.

Наутро, как он и предполагал, ни в какую полицию его не повели. Мама привычно торкнула его, уходя на работу, чтобы он вставал и начинал собираться. И в школе пронесло, хотя тут Игорь на сто процентов был уверен, что будут обрабатывать. Никто – ни слова. Даже одноклассники ничего не спросили. Вот и не верь после этого во всякие матрицы.

Так оно и работает. Ждешь докапывальщиков, – а их нет. А когда не ожидаешь, весь такой расслабленный, – они за ближайшим углом, целая орава. Игорь искренне счел, что ему крупно повезло в тот раз. Везение – это та грань жизни, которой она поворачивалась к нему крайне редко. Так что случай был обречен застрять в памяти. Именно тот факт, что мама больше ни словом, ни взглядом не напомнила Игорю о его гадском поведении, ударило сильнее всего и выбило из него всю дурь. Теперь уж вряд ли он отважится на подобные выкрутасы.

Но лед в сознании, тем не менее, стронулся. И этот механизм уже не сдержать – ни докапывальщикам, ни секциям, ни школам, ни священникам, ни даже родителям. Лед правил и стандартов сломался, вскрылся, двинулся неповоротливо, но неуклонно. Игорь начал думать. Если раньше он думал, то теперь он думал. Правда, если бы он тогда знал, к чему в итоге приведут его раздумья, в какую страну его занесет блуждающая льдина, он бы, вероятно, отстрелил себе половину мозга. Чтобы не думать.

Но он не знал.

Родители вернулись из Пятерочки, загрузили пакеты с продуктами в багажник, уселись на свои места.

– В общем, мы чего решили,– сказал отец вполоборота к Игорю.– Ты походи к этому Петрову. Хуже по-любому не будет.

«Может, и будет»,– мелькнуло у Игоря. А вообще, давно уже решили, еще когда родители оплачивали следующий сеанс. К чему эта филиппика? Видимо, они говорили об этом всю дорогу, пока хавку затаривали, а сейчас вроде как вынужденное резюме. Словно часть Игоря тоже присутствовала при их диалоге.