Вибрация

Идти становилось сложней, а связь пространства и времени менялась. Они не заметили, как пересекли мост и оказались возле развилки трамваев. Художник, обнаружившись в отдалении, сел в один из них.

Они побежали, не обращая внимания, что трамвай отходит. Он удалялся…

…медленно…

…приобретая цвет и увеличиваясь в размерах…

…красная железная субстанция.

Очнулись уже в вагоне. Как они туда попали – добежав до следующей остановки, или трамвай сам вобрал их в себя, в памяти не отложилось.

К ним подошла женщина в оранжевом жилете и предложила билеты. Они ее не заметили. Оба смотрели на спину сидящего впереди человека в берете. С каждой проезжаемой остановкой, на которой он почему-то не выходил, они все больше ненавидели изобразительное искусство.

– Улица Сердобольская, – объявило радио.

Спина с беретом поднялась и направилась к выходу. Они выпали следом. Дальше было уже не до осторожности. Произнеси сейчас кто-нибудь это слово, они бы его не поняли.

Главное было не останавливаться.

Они шли за двигающейся в такт спиной, на фоне которой приближалось большое обшарпанное здание. В середине дома огромным втягивающим провалом зиял проходной двор. Им было туда.

Что делать дальше, оба знали. Перед самой аркой Шнур побежал. Описав эллиптическую дугу, он с мимикой, достойной театра кабуки, будто бы что-то вспомнил и обернулся. Берет шел навстречу.

Теперь нужно было что-то спросить. Незначительное, но важное – такое, что должно отвлечь внимание незнакомца. Но что именно, он забыл. Он помнил только последнее – Голубь, когда сворачивали с Невского, предупреждал: не спрашивай то же, что в прошлый раз. А что он спрашивал в прошлый раз?..

– …Мужик…

Он вытянул руки и двинулся на человека в берете. Но почему-то прошел мимо. Его необъяснимым образом развернуло, после чего человек, оказавшийся рядом, внимательно посмотрел ему в глаза. А потом наступил на ногу и толкнул.

Раздался хруст. Шнур не сразу понял, что это ломается его собственная ступня. И сразу же появились огни.

В момент, когда спина его, руки и голова налетели на вытащившего НОЖ Голубя, он почувствовал боль. Но закричать не успел – боль была слишком парализующей, чтобы оставить что-то на крик. Вместо крика было другое. Огни, зародившись отдельными вспышками, стали складываться в орнамент. И он вдруг понял, что такое искусство. В чем его главная, ни с чем не сравнимая сила. Оно сильнее денег, страха и даже такой бесконечности, как наркотик. Любой кайф исчезает. Деньги кончаются, а если их много, владельцы их все равно когда-нибудь умирают.

Искусство же вечно. Оно всегда будет в выигрыше.

Прежде, чем потерять сознание, он увидел огромную разноцветную вспышку. Это была самая яркая и абстрактная живопись, которую он встречал когда-либо в жизни.

Потом ничего не стало.

МУЗЫКА

От судьбы не уйдешь.

Неизвестно, кто сказал это первым, но вердикт, прозвучав однажды, считается непререкаемым. На нем лежит печать вечной мудрости. Даже если находятся опровержения, обратной силы высказывание не имеет.

Доказательства обратному между тем всегда были и будут. Что бы ни говорили фаталисты и дураки, но судьбу изменить легко. Надо лишь думать, ничего не бояться и всегда стоять на своем. Три этих фактора – и жизнь не в чьих-то, а ваших руках.

Но на этом возможности не заканчиваются. Самое удивительное, если к имеющемуся добавить еще и фантазию. Тут уже открываются целые горизонты…

Впрочем, есть вероятность, что это тоже судьба.

Через несколько лет. Север.

– Наташа Панова! Наташа Панова, отвечай!..

Траулер малого класса «Наташа Панова» считался невезучим. Биография его, стандартная поначалу, с конца 90-х шла по замысловатой траектории. Напоминала она синусоиду, но настолько неправильную, словно рисовали ее на нетрезвую голову или во время качки.

Изношенный до крайности, он был единственным судном, которое удалось приватизировать не хозяевам флотилии, а одному из ее капитанов. Тут же и изгнанному за подобную наглость из всех промысловых контор.

Получилось это случайно. Траулер шел на списание, а других мест работы у капитана не было. Пришлось стать судовладельцем и начальником самому себе.

Независимость не так хороша, как кажется. Выяснилось это сразу – оплата стоянок, топлива и многое из того, что раньше не приходило в голову, стало вдруг главной заботой. Под мзду попадал даже сам лов рыбы. За все надо было платить. Так продолжалось годы. Время шло, а ничего не менялось. Намаявшись в полубраконьерах от всевозможных поборов, запретов и квот, капитан со временем загрустил. А загрустив, начал слегка попивать. Неприятности от этого не исчезли, но видимость их уменьшалась. Не лучший, но выход. Только вот дозы и продолжительность приема на грудь каждый раз приходилось увеличивать.

Выручало это достаточно долго, но закончилось тем, чем и должно было – во время очередного ремонта капитан уже не просто поддал, а серьезно запил. А выйдя через пару недель на фарватер, обнаружил, что команда его работает на других судах.

Но сбежали не все, один человек все же остался. Причем из тех, кто производил не самое нужное впечатление – радист. Он был бестолков, неуклюж и носил очки. Во всем кроме радио проку от него было мало. Он даже по палубе не умел нормально ходить, не то что справляться со смежной работой, обычной на малых судах. Хотя радистом, надо признать, был от Бога: при поломке связи или другого электричества мог не только менять сгоревшие блоки, но и проводить полноценный ремонт – по старинке, с паяльником и приборами. Заподозрить его в повышенной стойкости и прочих брутальных вещах как-то не приходило в голову. В жизни часто так и бывает – качества эти обнаруживаются у самых неожиданных людей.

И такого вот неожиданного обнаружил на судне мучащийся от похмелья капитан. Но это было еще не все. Радист не просто остался, как бесплатное приложение к покинутому кораблю. Именно он и придумал спасительную комбинацию, в результате которой траулер получил работу, команду и новое имя – «Наташа Панова».

Наташей Пановой звали бухгалтера военно-морской базы, находившейся неподалеку. Капитан, пересекавшийся в молодости с этой задорной женщиной, проникся ей в свое время настолько, что даже подумывал о неуставных отношениях. Остановило пылкие замыслы лишь чувство солидарности к ее мужу, такому же как и он мариману. Или что-то еще, он не помнил подробностей.

Вспомнить о тех временах заставил радист, задавший за ужином простецкий, казалось бы, вопрос:

– Нет ли у нас знакомых на военной базе?..

В ближайшие выходные, прихватив с собой коньяка и самый яркий из веников, продававшихся в цветочных рядах, капитан отправился к Пановой в гости, где весь день распевал с ней и ее мужем, здоровенным мичманом, ужасные морские песни.

Спевка закончилась удачно – в понедельник он уже подписывал у командира базы договор на поставку военным рыбы. А корабль в благодарность за спасение вместо безликого полустертого номера, служившего маскировкой для незаконного лова, получил имя, вызвавшее массу толков на берегу – «Наташа Панова».

Слухи, прочем, не имели отношения к действительности – фамилия, выведенная на борту, была у спасительницы траулера до замужества.

С тех пор их никто не трогал. Экипаж по совету все того же радиста набрали из итээров закрывшегося неподалеку завода. Бывшие инженеры оказались единственными, кто не гнул пальцы веером перед приемом на работу. Странность, которую капитан замечал в них и раньше. Почему эти люди никогда не стремились к заработкам, для него всегда оставалось загадкой. И жены у них были такими же…

Работники из новичков оказались что надо – малость чудаковатые, но покладистые, за деньгами действительно не гнались, любили природу и профессию схватывали не то чтобы на лету, скорей как-то по-своему, теоретически что ли, но дело в общем двигалось. Настолько, что иногда даже удавалось поймать с ними рыбы. Вся эта публика так понравилась капитану, что позднее он взял двух совсем уж интеллигентов – филолога, чтобы ругаться с иностранными судами, и художника – корабль давно требовал покраски.

Последнее было ошибкой.

Художник оказался авангардистом, известным в узких кругах своей плодовитостью. С легкой руки этого гения судно за короткий срок приобрело такую раскраску, что не хватало только гирлянд на мачте.

Как на грех, на военной базе, где происходили художества, случилась в это время инспекция. Первое, что она увидела на сером фоне базы и столь же серых эсминцев – разукрашенный, как попугай, гражданский объект.

Командиру базы, человеку серьезному и не склонному к завихрениям, пришлось нести перед обалдевшим от увиденного адмиралом какую-то околесицу: первое, что пришло в голову – о празднике Нептуна в связи с юбилеем… и прочими днями Севера. Военные к подобным вещам привычны, у комбазы вышло довольно складно, и адмирал проглотил эту ахинею не морщась – за двадцать лет проверок слышал и не такое. Из любопытства он даже приблизился к разукрашенному кораблику. Но там уже были предупреждены, и с борта донеслось заунывное и нескладное:

– Возьмемся за руки друзья-а-а-а-а-а…

Адмирал поморщился от занудности гражданского блеяния и выяснять подробности не полез. На этом все обошлось. Но после отбытия инспекции комбазы лично проследил, чтобы траулер вышвырнули с территории, пообещав утопить его при первом же появлении на горизонте.

В течение месяца военные питались консервами и мерзлой картошкой. На деле обстояло не так, продукты в довольствии и магазине, конечно, были. Но морякам, а особенно их женам, привыкшим к дармовой рыбе, перемены пришлись не по вкусу. Загрустили даже приписанные к базе коты, понесшие главный урон в рационе и демонстративно преследовавшие командира своей прогрессирующей неухоженностью. Что, кстати, доказывало – у этих бестий определенно есть разум. Он и сам себя чувствовал не в своей тарелке. Но не шел на попятную и только закручивал гайки.