Десять/Двадцать. Рассказы

«Стоп-стоп-стоп», – он поднял руку. – «Я начинаю о чём-то догадываться». Он встал и полез на полку, достал фотоальбом и, порывшись, вынул фотографию моего деда.

«Этот?» – он, не выпуская из своих рук, показал карточку мне, затем поглядел на неё сам и отложил в сторону.

«Жаль, что ты не можешь мне о нём рассказать», – он попытался изобразить огорчение и даже манерно вздохнул.

«Почему это?» – не видел причины я.

Сева сделал удивлённое лицо, посмотрел так, будто я был младше его, а не он меня, и ему приходится объяснять тривиальные вещи.

«Тебе лет восемнадцать, так? То есть в сорок втором тебе было около года, когда…»

«Стоп-стоп-стоп!» – теперь уже сказал я (тут мне впервые показалось, а чем дальше, тем чаще я стал замечать, что перенимаю интонацию, жесты от моего младшего родственника). – «Стоп. Ты считаешь, что он погиб на войне?»

«А то нет?» – он усмехнулся, словно я отстаивал какую-то глупость..

Пришлось рассказать ему правду.

«Жаль», – протодушно выслушав меня, ответил Сева и снова поработал в носу пальцем.

Впрочем, это мало его опечалило, он небрежно бросил фотоальбом на кровать и протянул мне руку:

«Краба», – попросил он и сильно пожал мою пятерню, абсолютно по-мужски, с характерным коротким замахом, а другой рукой тут же хлопнул по плечу, точно прибил на нём насекомого.

«Садись», – указал он мне на кресло.

Я уселся и решил поменять интонацию разговора. Всё-таки я уже совершеннолетний человек, а пришёл к подростку.

«Уроки делаешь», – кивнул я на письменный стол.

«Нет, стихи пишу», – без капли застенчивости ответил Сева.

«Стихи? И получается? Хотелось бы слышать», – я вальяжно устроился в кресле.

Сева пожал плечами, взял тетрадку, открыл её на произвольной странице и прочитал какую-то белиберду под названием «Полёт-2», я даже не разобрал большинство слов. Там было вроде «светоморф стратопадал пал» и тому подобное.

«Слушай, парень, что это было?» – среагировал я. – «Мой тебе совет: кончай с этим вздором и пойдём, проветримся».

«Я пытаюсь освоить технику Крученых», – пытался скорее не оправдаться, а пояснить свою позицию Сева.

«Да уж, техника кручёная, ничего не скажешь?» – отметил я.

«Алексея Крученых», – терпеливо поправил Сева. – «У того, правда, полностью отсутствует цветовая передача в буквах и слогах, а у меня же всё на своих местах».

Я глядел, ничего не понимая.

«Вот, гляди», – начал он, – «есть буква «А»: серая, мышиного цвета; буква «Б» краснеет багрянцем; «В» уже незаметно розовеет; становился чёрным, как уголь, буква «Г»; ну, и так далее. Буква «У», к примеру, звенит золотом. В стихотворении все цвета сливаются в сплошную картину. Понял?»

Я честно и отрицательно покачал головой.

«А ещё я неплохо рисую», – признался Сева.

«Если так же неплохо, как пишешь, – валяй, показывай».

Он достал из-под вороха бумаг карандашный рисунок, полностью составленный из разноцветных равнобедренных треугольников.

«А это что такое?»

«Портрет моей матери», – представил картину Сева.

Я пренебрежительно и размеренно прыснул, как паровоз, спустивший пар, и отложил лист.

«Слушай, друг, морочь голову кому-нибудь другому, а?»

«Нет, ты неправильно смотришь», – воспротивился Сева, и начал, несколько волнуясь, торопливо объяснять:

«Нужно расслабить глаза, нужно, будто смотришь в никуда взять, и медленно отводить листок от лица».

Он снова протянул мне картинку с треугольниками. Я послушался и сделал, как он велел. Действительно, на некотором расстоянии я начал различать в этих разноцветных примитивных геометрических фигурах объёмное лицо Фаины Раневской.

«О, Господи», – пробормотал я. – «Слушай, а ты действительно чокнутый. Бросай-ка это дело, и пойдём на воздух».

Сева послушно накинул пиджак и мы вышли. Правда, прежде я попросил:

«Слушай, подари мне этот рисунок. На память…»

Сева пожал плечами, вернулся к столу и несколько небрежно протянул мне листок. Я сложил его вчетверо и положил во внутренний карман. И да, мы вышли. Женщина, которая ранее впустила меня, продолжала петь под гитару:

«Найдёшь жениха по любви без калыма…»

Мы шли по тенистым аллеям городского парка, и я всю дорогу рассказывал о своей жизни, стараясь скорее отвлечь себя, а не Севу от его странностей. Говорил, что живу один; у меня есть кот, которого зовут (тут я запнулся и соврал): «Сеня»; что работаю на литейном заводе сборщиком, а скоро должны призвать в армию. У меня есть красивая девушка на три года младше меня, и что она, пока в школе каникулы, работает билетёром в кинотеатре, поэтому можно будет туда ходить бесплатно, но, правда, не к началу сеанса, а после того, как все рассядутся, и погасят свет. Что у меня много друзей-хулиганов, а пара-другая и вовсе рехнувшиеся. Что бабка моя умерла два года назад. В последнее время та пристрастилась настаивать некую траву под названием морозник, хвасталась, что снова обрела девичью талию, но, к сожалению, потеряла аппетит. Я даже как-то пошутил, что вскоре она станет моложе меня. Но бабка не успела достичь этой цели: три последних месяца она полностью отстранилась от пищи и затем отдала Богу душу.

«Жаль», – посочувствовал Сева.

Мы подошли к кинотеатру, когда сеанс уже начался. В очередной раз показывали «Большой вальс». Моя девушка Люся уже ждала нас возле чёрной портьеры, завешивающей вход. Я представил ей своего дядю, а он, сделав какой-то нелепый комический реверанс, поцеловал Люсе руку. Девушка засмеялась. Кое-как мы нашли три свободных места в середине зала возле прохода.

Я видел это кино уже раз пять или семь, не знал только того, с чего всё начинается, впрочем, не узнал и в этот раз. Недолго я крепился и ёрзал в кресле, ибо вскоре заснул под знакомые до оскомины любовные перипетии Штрауса и оперное подвывание Милицы Корьюс. Долго ли я плутал в паутинах дрёмы, но очнулся от лёгкого смеха Люси, которая пыталась сдерживать в ладошку смех, в то время как Сева тихо бубнил ей на ушко что-то исключительно смешное, махал на экран и на пальцах к тому же что-то параллельно изображал, словно показывал фокусы. Воистину, все неприятности подкарауливают нас в тот момент, когда дремлет наш разум. Но поскольку провидение не раз предупреждает нас об опасности, прежде чем огорчить, то я не придал этому никакого значения. Осознал я это несколько позже. Короче говоря, мы в хорошем расположении духа вышли после сеанса на белый свет, и Севастьян попрощался.

«Стой!» – я окликнул его. Севастьян обернулся.

«Заходи сегодня к шести». – Я назвал адрес.

Севастьян стал отнекиваться, ссылаясь на то, что он обещал сегодня постирать бельё.

«Жаль», – почему-то теперь уже сказал я.

«Какой хозяйственный парень», – фоном заметила Люся.

«Впрочем, я приду», – неожиданно быстро поменял решение Сева. На этом и договорились.