Божественная карусель

Шевронский оставался иронично невозмутим. Зубров сперва несколько растерялся, но абсолютное спокойствие соседа помогло ему вновь приступить к исполнению обязанностей ведущего:

– Господа, господа, мы перешли к бурным дискуссиям. Между тем собрались для проведения пресс-конференции.

Гул постепенно затих.

– Газета «Дейли телеграф». Господин Шевронский, бессмысленность соперничества с вами даже для ваших недругов настолько очевидна, что вряд ли есть смысл выдвигаться кому-то еще, даже ради дополнительной возможности еще разок заявить о себе. Не считаете ли вы возможным проведение безальтернативных выборов?

– Нет! Не считаю. Россия – государство демократическое и выборы будут проходить обязательно на альтернативной основе.

– Да найдут они парочку послушных претендентов. Только кто их будет всерьез воспринимать? – опять прервал спокойствие голос из зала. Но теперь уже Зубров контролировал ситуацию:

– Я попросил бы всех присутствующих воздерживаться от эмоциональных выпадов и ограничиваться только вопросами к Олегу Константиновичу.

– Газета «Известия». Олег Константинович, внешне ваша жизнь воспринимается как цепь последовательных триумфов. Могли бы вы поделиться какими-то трудностями, оказавшимися скрытыми от глаз внешних наблюдателей?

Шевронский выдержал паузу:

– Да. Предвкушение победы на предстоящих выборах мне отравляет одно воспоминание. Об ошибке, совершенной еще двадцать пять лет назад, но последствия которой будут омрачать, видимо, всю мою последующую жизнь. Омолодить свою жену я не сумел. Когда меня после успешной операции везли из клиники домой, я всю дорогу по-юношески волновался – узнает или не узнает родная старушка? Узнала! Она ведь меня именно таким и полюбила! И, конечно, именно таким помнила. Анастасия Николаевна сама должна была ложиться в клинику на следующей неделе. Мы мечтали о том, как после ее операции отправимся отдыхать на какое-нибудь море, где будем только друг друга любить и бездельничать. Эйфория захлестнула меня и… Погубила Анастасию Николаевну. Она скончалась прямо на операционном столе. Не были учтены некоторые особенности женского организма человека для такого возраста. Все последующие операции проводились уже со знанием всех этих тонкостей и заканчивались более чем успешно. Но то были последующие… И проходили они без моего участия. Я уже не интересовался работой. Мои достижения потеряли тогда для меня всякий смысл. Впервые, ощущая себя молодым, я постиг страшное содержание красивого слова «депрессия». Основным предметом моих размышлений стал поиск способов ухода из жизни. Меня удержало тогда лишь религиозное убеждение о великой греховности самоубийц и отсутствии для них облегчения в том мире. Я боялся, что если уйду из жизни добровольно, то там мне все равно не разрешат встретиться с Анастасией. Расстройство психики было настолько глубоким, что сотрудники клиники стали подозревать – не является ли оно одним из побочных последствий операции. Однако все обошлось. Энергичные и профессиональные действия психиатров и психотерапевтов постепенно вернули меня к жизни. Да и отсутствие подобных последствий у других оперируемых однозначно свидетельствовало о другой причине моей болезни. Операция, сделанная мне, была тут ни при чем, – Шевронский не стал объяснять журналистам, что своим выздоровлением он обязан прежде всего своему заместителю по научной работе. Однажды утром тот вдруг вырос в кабинете заведующего лабораторией белкового синтеза и, бросив на стол какую-то папку, почти приказал: «Смотри». Ситуация была более чем нестандартной – обычно зам по науке вызывал для любой беседы к себе и разговаривал всегда очень деликатным тоном. Завлаб открыл папку, просмотрел, направил удивленный взгляд на вошедшего.

– Читай вслух, – опять потребовал зам по науке.

– Мои страданья – нестерпимы,
Видать, грехи – неисчислимы…
Ужель я столь жестоким был?
Не помню… значит, подзабыл!

К Тебе взываю, Всемогущий,
Избавь от му?ки в день грядущий!
Когда терпеть не хватит сил,
Мне станет мил покой могил!

Молю Тебя – меня прости,
К греху меня – не допусти…
Себя я выбора лишаю,
Тебе свою судьбу вверяю.

– Ну и что? – спросил хозяин кабинета.
– А ты продолжай.
– В душе враждуют два начала…
Победы каждое желает!
Душа от этих дрязг устала
И постепенно погибает.

Великий грех – с собой покончить,
Его свершаем все же мы,
И… хочет кто или не хочет,
Но побеждают силы тьмы!

Служитель Света все ж обязан
Стараться жить, хоть мир не мил!
Что ж, попытаюсь удержаться…
Вот только бы хватило сил!

– Как ты думаешь, что это? – теперь уже задал вопрос вошедший.

Завлаб пожал плечами:

– Стишки. Причем не в моем вкусе.

– Это написано шефом. Нашел в его бумагах, которые он мне передал на время своего отсутствия. Видимо, по рассеянности вложил туда и это.

– Надеюсь, ты не стуканешь ему о моем личном впечатлении? Вообще-то, очень хорошие стихи. Последнее можешь передать.

– Ты ничего не понял. Это депрессия. Причем уже достаточно глубокая.

– А ты что, психиатр?

– Не я. Моя жена… Депрессия – страшная болезнь, которую шеф, пока мог, выдавливал из себя вот так, – кивнул в сторону папки, – на бумагу. Сколько дней его уже нет на работе?

– Ты меня спрашиваешь?

– Почти две недели… Срочно едем к нему.

– Успокойся. Я уже сегодня говорил с ним по телефону.

– Ну и?

– Чувствуется, что человек болен, но… жив. Да ты сам можешь поговорить. Связать? – стал набирать номер.

– Не надо. Надо ехать. Причем срочно.

– Слушай, из-за фантазий твоей жены…

– Уважаемый завлаб! На этот раз я сказал не для обсуждения, а для исполнения. Немедленно в мою машину.

– Понял. Еду.

Уже подъезжая к роскошному особняку директора, зам по науке не выдержал:

– Если его состояние – неизбежное последствие проделанной ему операции, то перспективы нашего Института весьма призрачны…

– Не каркай…

Все двери здания оказались открытыми. Коллеги переглянулись. Зам по науке, поднимаясь с завлабом на верхний уровень особняка, удивленно заметил: «Нигде никакой прислуги». Наконец, вошли в комнату, где первой бросилась в глаза петля, привязанная к люстре. Под ней кресло. Рядом с креслом телефон. В кресле скрюченный, трясущийся, постанывающий человек, поджавший под себя ноги. Услышав шум входящих людей, человек медленно поднял голову. В неухоженной внешности с трудом узнавался Шевронский…

Но все это было давно позади. А сегодня преуспевающий академик продолжал давать пресс-конференцию.

– Газета «Таймс». Господин Шевронский, все понимают, что ваше могущество обеспечивается монополией на «Средство Макропулоса». Сколь значительна доля усилий и средств, уходящих на обеспечение секретности работы Института и клиники?