Долгая дорога в дюнах

– Найдется и погорячее. Все знакомы с моим другом, Рихардом Лосбергом?

– Здравствуйте, наследник, – первым подошел к нему Фрицкаус. Как ваши дела? Не тяжела ноша?

– Говорят, своя ноша не тянет, – пожимая протянутую ему руку, улыбнулся Рихард. – Хотя, признаюсь, со стороны все казалось проще.

– Господа! – громко и торжественно проговорил Крейзис. – Нам повезло – на днях господин Лосберг по своим коммерческим делам отправляется в Германию.

Крейзис беседовал с Артуром:

– М?да, дело о пожаре… Точнее, о поджоге. Состряпано оно волостными пинкертонами довольно неловко. Все было бы значительно проще, если бы не один казус – на всех допросах вы упорно отказываетесь отвечать, где были в ночь перед пожаром? – Он выдержал паузу, потом спросил доверительно: – Может, хоть мне скажете?

– Нет. Этого сказать я не могу.

Адвокат с явным любопытством посмотрел на рыбака:

– Послушайте, Банга, вы осознаете свое положение? Вам предъявлено обвинение в поджоге. Дело пахнет тюрьмой. Каторгой! Вы можете понять?

– Но это же чепуха. Я не сумасшедший, зачем мне поджигать дом?

– Тяжело с вами, – вздохнул Крейзис. – Зачем поджигать? Да мало ли зачем? Обвинительная версия как раз и строится на мотивах мести, ревности… Фактов-то у них нет. Свидетели – липа! Врут вразнобой. И вот вы собственной рукой подсовываете им один-единственный, но вполне веский аргумент. Как мне вас защищать? Из чего прикажете кроить алиби? – Он поднялся, прошелся по тесной каморке, пробормотал сердито: – Черт вас за язык тянул! Могли бы вообще сказать, что спали у себя дома.

– А что бы это изменило? – пожал плечами Артур.

– Тогда выкладывайте начистоту. Есть кто-нибудь, кто может подтвердить, что вас в это время действительно не было в поселке?

Артур не ответил.

– Куда вы так поздно уходили из дому? Где были почти до утра? Почему явились в артель перед самым выходом в море?

Артур молчал. Может быть, даже не слышал. Он снова был там, на старой мельнице, в мягкой копне пахучего сена.

– …Молчи, молчи… – тревожно и радостно шептала, прижимаясь к нему, Марта. – О чем мне жалеть? Я твоя жена… Твоя… На всю жизнь.

– Марта, любимая… – он бережно касался губами ее широко распахнутых глаз.

Летели над ними рваные облака, трепетным призраком, обманчивым маяком их недолгого счастья мелькала в просветах луна…

– Благородство проявляете? – услышал он откуда-то издалека голос адвоката. – Какую-нибудь девчонку выгораживаете? Смотрите – дорого оно вам обойдется. – Крейзис пронзительным взглядом впился в лицо подследственного.

– Что вы меня пугаете? – угрюмо огрызнулся Артур. – Должны же в самом деле разобраться? Если человек не виноват…

– Разберутся! – усмехнулся Крейзис. – Упекут за милую душу годков на десять. А то и на двенадцать. Судебная машина, молодой человек, штука громоздкая – ее запустить легко, а остановить – не подступишься. Сомнет кого хочешь! Пока я могу помочь – торопитесь, цепляйтесь… Потом сам президент вас не вызволит.

Артур невольно поежился. Может быть, и в самом деле до его сознания впервые дошла вся безнадежность положения. Несколько секунд сидел он молча, добела сцепив пальцы, потом проговорил хрипло и категорично:

– Я не могу… отвечать…

Крейзис как-то странно посмотрел на своего подзащитного, закрыл папку, поднялся из-за стола.

На улице, неподалеку от входа, его поджидал Рихард. Заметив Крейзиса, нетерпеливо бросился навстречу, без всяких предисловий спросил:

– Ну как?

– Можешь не беспокоиться, ничего лишнего. Во всяком случае, ничего из того, чего ты боишься, он не сболтнет.

– Откуда ты взял, будто я чего-то боюсь? – покраснел Лосберг.

– Брось, Рихард. Я же не только твой приятель, но еще немного и психолог. В подробности не лезу, но суть схватываю намертво. Так вот, запомни – этот… Не то что на каторгу – на костер пойдет. Молча. Так что – спи спокойно.

Рихард судорожно сглотнул слюну, отвернулся:

– Что же все-таки можно сделать? – глухо спросил он.

– Во всяком случае, до суда доводить нельзя – обратного хода не будет. Попробуем подключить Рудольфа. Не волнуйся, сделаю все, что могу. – Прищурился иронически: – А в принципе… вот таких… – он кивнул в сторону тюрьмы, – я бы не только на фонарях вешал – я бы их топил… не подпуская к берегу!

С печальным криком тянулся в небе запоздалый журавлиный клин. Марта, запрокинув голову, провожала взглядом улетающих птиц. Коляска медленно катила по той же, обсаженной вязами, дороге. Так же дремал на козлах пьяный Петерис. Только вязы теперь стояли голые, осенние, почерневшие.

– Знаешь, я тоже становлюсь приверженцем деревенской идиллии, – сказал Рихард, заботливо поправляя плед на коленях Марты. – Куда приятнее вот так, не спеша, прокатиться на лошадке.

Она чуть заметно поморщилась – быть может, его голос мешал ей слушать затихающие вдали журавлиные крики.

– А главное, для тебя эти прогулки – просто чудодейственны, – бодро продолжал Лосберг. – С каждым днем ты как будто рождаешься заново. Тебе не холодно?

– Нет, – тихо ответила она.

– Кстати, как ты думаешь: а не отправиться ли нам куда-нибудь в путешествие? Мне кажется, тебе это было бы полезно. И доктор советует. Так как?

– Да, я бы с удовольствием, – задумчиво отозвалась Марта.

– Вот и отлично! Я уже написал в Мюнхен. Ты не возражаешь? Мне кажется, этот город тебе понравится – в нем есть что-то общее с Ригой.

– Можно и туда, – вяло согласилась она. Низко, почти к коленям, опустила голову, через силу выдавила из себя: – Но ты должен выполнить одну мою просьбу, последнюю.

Он весь напрягся в ожидании.

– Ты должен помочь Артуру. Иначе я не смогу уехать.

Рихард проглотил комок, отвернулся.

– Меня незачем просить, – сухо отрезал он. – Я и так делаю все, что в моих силах.

Глава 6

– Вы никогда прежде не бывали в Германии? – обернулся дядюшка Генрих, добродушный толстяк, к Марте, сидевшей на сафьяновых подушках его роскошного лимузина. – Вам чрезвычайно повезло, что вы начинаете именно с Мюнхена.

– Держись, Марта, сейчас тебе придется выслушать целую поэму о Мюнхене, – насмешливо вставил Рихард.

– Да, Мюнхен – это и есть настоящая Германия. Добрая, старая… Мы еще тут побродим с вами. Здесь найдется на что взглянуть… Какая архитектура! Семнадцатый век, пятнадцатый. А наша глиптотека – уникальнейшее собрание скульптур! А театр?..