Земля чиста, вода светла

Они прошли совсем недалеко по узорчатому коридору к большой двери, и Женя сказал:

– Я тут живу. Можно сказать, это мой замок.

Дверь отворилась в большой круглый зал, в центре которого росло золотое дерево. Ему захотелось вокруг побегать, но Женя сказал, что «потом» и «еще надоест». И добавил:

– Вот главное, смотри, через дверь, что мы вошли, никогда не выходи один. А тут играй сколько хочешь.

– Ладно. Женя, а ты на небе родился или на земле?

– Тут. Так, маленький, вот твое помещение.

Женя открыл перед ним дверь и мягко подтолкнул вперед.

Там было красиво и светло. Потолок светился мягкими золотыми и серебряными узорами, стены были белые, впереди – огромное окно, за которым ночь с далекими-далекими звездочками. Сбоку какое-то сооружение с блестящей лестничкой наверх, стол, белый стульчик. Он подбежал к окну, потрогал, посмотрел:

– Женя, мне показалось, что это окно!

– Это экран. Сейчас он показывает то, что снаружи города. Вот погоди, город повернется, и ты увидишь и солнце, и планету. Окна тут быть не может, потому что мы глубоко в середине. А вообще этот экран будет нам показывать все, что мы захотим.

– Когда?

– Завтра. Обвыкнись сначала. Голова не болит?

– Нет.

– Смотри, вот эта лесенка наверх ведет в кроватку. Не побоишься спать наверху?

– А я залезу можно!!

– Лезь. Ботинки сними.

Он забрался наверх и обнаружил белые одеяла и подушки. Пахнет чистотой. Ничего интересного. Сообщил оттуда:

– А Утеха вышивала на подушках только дурацкие цветки…

– Ты что, ревешь там?

– Нет…

– Не реви.

– Я не реву.

– Ну, слезай. Няньки у тебя не будет. Я только сегодня с тобой так долго, чтоб ты привык… У меня много работы, поэтому часто будешь сидеть один, но если что – нажимай вот эту кнопку и зови меня. Понял? Сам будешь о себе заботиться. Всех забот – играй да учись.

Он слез и спросил:

– Женя, я золотой кит почему?

– Умный не по возрасту – наследственность сказывается. Интересно будет воспитать тебя, как надо. Ты… Просто подарок. Поэтому я и взял тебя под присмотр.

– Ладно, – согласился он. – Я замучился сидеть с нянькой. Буду подарком. Что надо делать?

– Учиться много и многому… Кстати… – Женя встал, открыл ящик стола и вынул белые листы и карандаши. – Ты любишь рисовать?

– Иногда люблю, когда дождь…

Он забрался на стул с колесиками, взял красный карандаш. Вторым, в левую руку он взял изумрудный, самый красивый. Нарисовал траву с тенями и низкое солнце, как вчера, потом взял желтый и оранжевый и стал рисовать облака. Женя спросил тихонько:

– А ты всегда двумя руками рисуешь?

– Так лучше. Женя, тут нет такого цвета, какого была лошадь…

– Ты пока порисуй, чем есть. Малыш, вот что… Рокот твой мне покоя не дает. Ты не забоишься один? Про кнопку помнишь? Я пойду, проверю, что там слышно о твоем Рокоте и принесу еще карандашей.

До того, как вернулся Женя, он успел дорисовать лошадь. Загрустил. Нарисовал волшебного барса. Перестал понимать, хочется ли жить на небе, где нет лошадей и барсов, и быть подарком и золотым китом. Вот если бы Рокот был настоящий брат, а не «вроде бы», тогда, может, и не захотелось бы, а так… Тут интереснее, чем сидеть и видеть небо только в квадратике меж четырех стен. Он посмотрел на экран и потер лоб: да тут и вовсе неба не видно!

Женя вошел – беспокойный, резкий, совсем не такой, каким уходил. Заглянул через плечо:

– Хорошо рисуешь как. Малыш, а ты Рокота только вот тем утром видел?

– Да. …Женя. А вдруг он убился…

– …Почему ты так думаешь?

– Он хотел от вас в обмен на урожай людей волшебную бомбу, чтоб взорвать, и все стали друг другу свои.

– По сути верно. Но это не бомба, а… Устройство такое. Он его включил, да. Машина мира. Она работает, излучение идет, война в горах останавливается, наступает мир. Сгорела соседняя башня, не та, где машина. Но сам-то он пропал.

– Что?

– Пропал твой Рокот, малыш.

– Пропал?

– Исчез. Никто найти не может.

Глава 3. Леденцы

В карете было холодно, а за мутным окошечком в дверце видно только серый туман да еловые лапы. Карета, баюкая, покачивалась. Клонило в сон. Рубашка какая-то большая, хоть кутайся, почему-то обгорелая, дымом от нее пахнет, а с руки сползли к запястью бурые от крови бинты. Зачем бинты, если рука целая, вот? Бинты тоже пахли дымом. Он вспоминал клубы дыма в безучастном небе, поднимал голову и смотрел на черный стеганый потолок – в башне потолки тоже, наверно, теперь черные… Где?

Хозяйке не нравилось, когда он смотрел вверх. Она брала за руку, и от жути прикосновения обвисшей кожи, в перчатке которой шевелились тонкие кости, он тут же слабел и засыпал.

А когда просыпался, все так же лезли из тумана еловые лапы, порой глухо царапающие карету. Душно. Наверно, снаружи и неба-то нет. Ничего нет, только туман. Шевелиться нельзя. Бинты сползли с тонкой руки, упали. Ступни не доставали до пустых больших башмаков на полу. В голове горький, удушливый дым. Почему он одет в одежду с большого мальчика? Но ведь это его одежда… Рубашка льняная, в прожженных дырах, черные штаны, там в кармане должен быть… Что? Надо проверить, что там в кармане – но он не мог двинуть рукой. Даже пальцами шевельнуть не мог. Почему он хочет кричать, но молчит? Где солдаты? Где братья? Где… Где тот, кто… кого надо найти… Где он сам? Как его зовут?

Хозяйка сердилась и снова брала за руку… Лапы елок беспомощно скребли снаружи, не в силах остановить карету.

– Помогите!… Помогите!! – кто-то слабо ударил по стенке снаружи. – Там разбойники!