Антракт

Всем известен дурной тон служебных романов. Но и эта пагуба не миновала меня в череде влюбленностей и надежд найти, наконец, «простое женское счастье». Стас был признанным гением автоматизации в нашем центре. Его демократичность и простота одновременно притягивали и настораживали: он делал такие немыслимые вещи на компьютере, говорил об этом так обыденно, с легкостью делился знаниями, но никто не мог повторить его программистские кульбиты…

Прелюдия нашего романа была долгой, и я бы, наверно, не решилась на развитие отношений, если бы вокруг Стаса ни витала атмосфера почти свободного от семейных уз человека. Сослуживцы судачили о вздорном характере его жены, говорили, что он выполняет все ее прихоти, а она, как старуха в сказке о золотой рыбке, сидит на берегу моря, пересчитывает дары, бросаемые к ее ногам, и все ей мало. Периодически обидевшись, Стас уходил к маме, и в один из этих затяжных периодов «свободы» и настигло нас празднование Нового года.

Утро следующего дня мы встретили вместе, и Стас стал первым мужчиной моей жизни. Он был несколько ошеломлен этой ролью, но что ему оставалось делать: все было сделано. При всей нетрадиционности обстановки прощания с девичеством я была благодарна ему за деликатность поведения.

Наш роман развивался по точному графику: пока моя мама была в отъезде, Стас приходил каждый вечер. Не помню особо задушевных разговоров с ним: для нас обоих был важнее чувственный контакт. Мы так истосковались по ласке, что могли целоваться часами и ни о чем не говорить. По негласному соглашению, мы не афишировали свои отношения, и, наверно, по наивности, нам казалось, что никто о них не догадывается.

После приезда мамы график наших встреч изменился: в субботу утром Стас приходил с неизменным букетом гвоздик, и за любовным ритуалом следовало совместное приготовление обеда. Когда возвращалась мама, мы вместе обедали и шли развлекаться в публичное место. Как правило, это был кинотеатр. За это время я насмотрелась фильмов на долгие годы, и потому любое посещение кинотеатра, как у собаки Павлова, долгое время вызывало у меня воспоминание о нашем романе.

Конечно, настал период, когда в воздухе начал витать вопрос: а что же дальше? Стасу нужно было делать выбор: или въезжать в новую квартиру, воссоединившись с семьей, или образовывать новую семью. Хотя после нескольких месяцев романа я поняла, что семейная жизнь – это еще более нудный процесс, чем субботние встречи, но семья должна быть, и со Стасом я готова была ее создать. Я понимала, что постоянное проживание с любимым под одной крышей добавит большое количество хлопот. Но как я жаждала этих хлопот!

Я всячески старалась выразить свою любовь к Стасу, и ко дню рождения связала ему красивый жилет. Бедняга, как же он смутился, принимая этот «компромат»! Как же далеко его, наверно, пришлось запрятать, чтобы не объяснять происхождение и не накликать кучу ненужных вопросов! Во всяком случае, на нем я его никогда не видела. А жилет был хорош!

Как вскоре оказалось, вопрос выбора зрел только в моем воображении, а Стас, отбыв приятную субботнюю вахту, потихоньку со своей женой обустраивал новое гнездышко. И как-то постепенно он стал ходить совсем другими дорогами и подолгу со мной не встречался, а когда встречался, резко отворачивался или убегал, если было куда…Очень меня это обижало. Однажды, в порыве задушевной постельной беседы, он бросил фразу: «Мне нужна не женщина, а рабыня». Я посмеялась, потому что никогда не согласилась бы на эту роль. Но он-то, следуя своему идеалу, именно так себя и вел: зачем рабыне объяснять свое поведение? Хотя, иногда мне казалось, что он просто играл роль плохого мальчика, чтобы я разлюбила или лучше, возненавидела, его. Позже, когда страсти улеглись, и он перестал бояться встреч со мной, в разговоре он бросил фразу: «У нас бы все равно ничего не получилось: мы не подходим друг к другу». Наверно, имея опыт семейной жизни, он знал что-то большее, чем я, про эту самую жизнь, про то, как определять, кто кому подходит.

Так и закончился наш роман, но глухая обида на весь мужской род поселилась в моей душе. Кажется, она еще где-то далеко сидит и сейчас, хотя через некоторое время я поняла, что наше расставание – действительно благо для нас обоих. Ведь, если бы я вышла за него замуж, я бы лишилась самого счастливого года моей жизни, в котором были Париж, Камчатка и Иван!

Его амбициозная жена заставила его сделать карьеру, едва не закончившуюся большими неприятностями и риском для жизни. Но цель достигнута: они живут на берегу теплого моря, Стас по-прежнему видит единственную цель в своей жизни – содержание теперь уже приумноженной семьи. Он перенес инфаркт, и панически боится душевных переживаний. Наше безобидное интерактивное общение сводится к банальным вопросам двух инфарктников: как самочувствие сегодня, соблюдается ли режим, какие препараты употребляются и какое давление комфортное. И теперь, не боясь последствий, иногда он позволяет себе выражать свои чувства, посылая мне интерактивные же поцелуи и нежные объятья.

Максим

Самый безобидный роман у меня приключился с внуком соседей, москвичом, приезжавшим на лето к дедушке и бабушке погреться под южным солнцем. Коллизия этого романа заключалась в том, что Максиму было пять лет от роду, когда он громогласно заявил, что женится только на мне. Общение наше прерывалось только на сон и время, проведенное мной на работе. Мама Максима рассказывала, что, засыпая, он строил план следующего дня, и в нем присутствовал обязательный пункт: Оля придет с работы, и мы будем читать. Под «читать» понималось все: и его сидение на ступеньках в ожидании моего прихода, и полив огорода, и прополка грядок, и игра во всякие игры, и просто фантазирование на разные темы. Но обязательный ритуал каждого дня – чтение «Маленького принца» Экзюпери. Мы очень медленно двигались по повествованию, потому что буквально на каждое предложение задавалась куча вопросов и приводилось много примеров из жизни типа «когда я был на планете….».

Потом у нас добавился еще один ритуал: питье чая с гренками. Гренки жарились тут же в тостере, и нажимать педаль тостера обязательно должен был Максим.

В нашем романе не обошлось и без сцен ревности. Однажды его бабушка пришла ко мне выяснять, какие такие гренки тут жарятся и почему внук ничего не ест в ожидании этих волшебных гренок.

Однажды мы поливали наш сад, облились и испачкались, и мне захотелось просто прийти домой и лечь спать. Но в планы Максима это не входило. Я стала фантазировать, почему мы сегодня не можем жарить гренки и читать книгу. Настырности моего кавалера не было предела. Наконец, я привела последний аргумент: «Максим, ты чумазый, в таком виде домой не пойдешь, а уже поздно, и надо спать». И ушла, уверенная, что отбилась от назойливых домогательств. Через несколько минут он стоял у двери моей квартиры, дубася в нее, чисто вымытый, причесанный и одетый в красивую одежду. Открыла дверь моя строгая мама, известив Максима, что я уже сплю.

«Покажи, как она спит» – невинно потребовал он. Я быстро юркнула в постель, дабы не дискредитировать себя и маму. Он зашел в мою комнату, грустно сел на пол у дивана, посидел несколько минут, пошептал что-то невнятное и ушел, строго наказав маме известить меня, что, мол, приходил Максим, умытый и причесанный. Мама пыталась предложить ему гренок как компенсацию за несостоявшееся свидание. Он гордо удалился.

Потом появилась в нашем дворе девочка Света. Не желая изменять нашим вечерним бдениям и желая общаться и со Светой тоже, Максим стал приводить к нам в сад Свету и всех ее друзей. Общение получалось бесшабашное и веселое, и в нем не было места для «Маленького принца». А вот в выходные дни Максиму приходилось туго: и со мной хочется пообщаться, и со Светой погулять… Однажды он вежливо и боязливо предложил мне: «Пойдем к Свете…». «Нет, дорогой» – сказала я, «иди один». И он, бедняга, понурив голову, ушел. Его бабушка, наблюдая за его метаниями, мудро заметила: «Победила молодость…»

Через несколько минут Максим со Светой уже оголтело носились по двору.

Сейчас Максим уже взрослый юноша. Мы больше не виделись с ним, а с его бабушкой часто перезваниваемся.

Почему «Антракт»

Сначала у меня родилось название повествования, а потом уже желание «взяться за перо». Это было время новогодних праздников. Два месяца назад умерла моя мама, и меня посетила постоянная, самая верная подруга – бессонница. Бесконечными зимними ночами я вспоминала свое детство, всю свою долгую жизнь, и это был такой калейдоскоп образов и событий, что справиться с ними я не могла, и, чтобы остаться в здравом уме, надо было замедлить свои воспоминания. Так родились первые главы о детских годах.

Фактически прожив детородный период жизни в поисках смысла жизни и настоящей любви, я вынесла из него единственное, самое горькое сожаление – отсутствие ребенка. Слишком большое количество «но» и стремление к идеалу помешало исполнить предназначенное женщине от Бога – продолжить род. Но ведь и эта миссия в руках Всевышнего, значит, Господи, к тебе мой вопрос: «Почему же ты развел меня с тем самым единственным, с которым предназначено плодиться и размножаться?» И еще один вопрос к тебе, Господи…Я подозреваю, что ты мне всю жизнь пытался доказать, что нет идеала, особенно среди мужчин. Теперь я это поняла…Но одного элементарно, статистически приличного, и, главное – свободного от семьи и детей, мог поставить на столбовой дороге моей жизни? Неужто бы не удержала я его, такая красавица и умница? А какие бы детки были хорошенькие! Нет ответа…Прости меня, Господи, за упреки! Не обижаюсь я на тебя! Значит, так надо…

Недавно я умерла. А потом, через семь дней, снова вернулась в этот мир. Никаких видений, коридоров и прочих атрибутов загробного мира я не видела. Может, «нестыковочка» произошла, и не меня там ждали…Короче, не успели подготовиться к встрече должным образом. Но я не в претензии…Оказывается, здесь, на этом свете, у меня много родных, друзей и подруг и просто хороших людей, и они дружно ринулись меня отвоевывать! И отвоевали!

Может быть, это и есть тот самый антракт длиной в пятьдесят дней и ночей лежания в больницах, в сознательном и бессознательном состоянии, который интуитивно был мною предугадан. Нет, во мне не открылись сверхъестественные способности и реальность вокруг не изменилась. Появилось ощущение зыбкости того, что держит меня на этом свете: одно мгновение, и вселенная уже существует без меня.

Гораздо дольше возвращаться обратно: через боли, страхи и бесконечное количество раз задаваемые вопросы: почему, зачем, для чего, почему я и надолго ли ?

Какая она будет, жизнь после антракта?

Где-то есть город, в котором тепло

Москвичи удивлены тому, как резко у них потеплело. Собираются метеорологи мира на конференции и строят гипотезы этого явления. Господа! Слушайте сюда! Потеплело у вас потому, что масса народа, жившего в Средней Азии, ринулась на свою историческую Родину в отчаянной надежде обрести человеческое существование. И отчаяние их от того, что тяжело покидать тот благословенный край, населенный немного наивными, но очень комплиментарными людьми, взращенными на чинопочитании и уважении к большому белому брату, которое неистово выбивает из умов и сердец новый правитель на потребу новому времени. А надежда их в том, что авось не отмахнется от них Россия как от назойливых и нежданных гостей, которые приехали незваные, вопреки тому, что никто не собирается их различать в сонме жаждущих лучшей жизни. И стоят они на общих основаниях, вместе с настоящими иностранцами и иноверцами, в очередях к строгим блюстителям порядка, которые, выработав привычку допускать чужую проблему не ближе самой дальней пуговицы на мундире, смотрят на них сквозь призму своей значимости и роли вершителей судеб. Ах, как молниеносно пролетают девяносто дней разрешенного пребывания на русской земле! И снова наступает день, когда русский человек снова становится нелегалом. И опять надо покупать в подворотне миграционную карту, задавая глупый вопрос продавцу о ее подлинности. Или ехать ночным поездом в Киев, всю ночь показывать свои ненужные никому документы то одним пограничникам, то другим, потом перекемарить на скамеечке на Крещатике, и опять в дорогу, чтобы получить право снова девяносто дней ходить по московской земле. Меняются положения и законы, но от этого не становится понятнее, как же легально обрести это самое данное от рождения право: русскому жить на русской земле.

В том краю, откуда мы приехали, была очень короткая зима и ооооочень длинное лето. Говорят, зима там становится суровее, и в этом году ее поведение было гранично с катастрофой. Так что, все правильно: тоскует земля о своих утраченных детях. И, как бы ни было грустно, возврата обратно нет.

Недавно я покупала фрукты в палатке и склонилась к окошку продавца. На меня вдруг пахнуло Азией, базаром с его смешанным ароматом фруктов, овощей и теплой пыли, которые до спазма в горле навеяли воспоминания. В воспоминаниях было солнце, прозрачный на солнце виноград, баклажанная икра, пожаренная на хлопковом масле, – основное блюдо почти круглый год. И еще – райхон (в цивилизованном мире он называется базиликом), растущий в каждом огороде и используемый местными жителями мужеского пола в качестве парфюма в виде веточки, кокетливо заложенной за ухо. И еще – запах только политой и еще не остывшей от раскаленного солнца земли. И еще – розы, раскрывающие свои лепестки до самой сердцевины, с острыми шипами, но отчаянно благоухающие.

О, благословенная земля, многострадальная Азия! Как по-разному ведут тебя правители к великому будущему! Наверно, без борьбы жизнь не построишь. Тем более, жизнь целого народа. Правитель нашей покинутой земли решил бороться с беданой, маленькой птичкой, афганским скворцом – символом мусульманского дома. Борьба эта санкционирована постановлением правительства и носит директивный характер. Прочитав это сообщение в Интернете, мне вспомнилось мое далекое детство и борьба с бедолагами-сусликами. Боже, неужели каждое поколение должно пройти через свой абсурд?

Моя Москва

“…тяжелее всего уезжать нам оттуда, где жить невозможно.” И.Губерман

Миражи

Десять лет назад мартовским днем, исчерпав весь запас аргументов, почему я должна оставаться стареть в нелюбимом, но привычном городе, неумолимо превращающемся в мусульманское государство, я стала собираться в дорогу – в Москву. В тот момент самым неразрешимым оставался вопрос, сколько же времени мне понадобится на адаптацию и обустройство, чтобы забрать маму. Она держалась очень мужественно, но я навсегда запомню момент нашего прощания: поцелуй, улыбка сквозь слезы и вздрагивающие от рыдания плечи – последнее, что я увидела из окна машины.

Слушая истории известных людей, обретших свой успех в зрелые годы, я понимала, что начать жизнь с нуля в сорок восемь лет, не имея ни таланта, ни амбиций, ни тыла, ни денег, а только страстное желание реализовать свои нерастраченные знания, от которых распирало душу и голову – это авантюра, которой свет никогда не припомнит, потому что, во-первых, не зафиксирует это событие, а, во-вторых, разве это событие – идти на заклание своими ногами…Истории это неинтересно.

В переломные моменты жизни на пути неизвестно откуда появляются какие-то предсказательницы, от которых страстно хочется услышать, что свершится чудо, встретится любовь, которая станет опорой в этом странствии. Но моя предсказательница сказала, что я пролью столько слез, что океан мне покажется лужей. Ах, Боже, поплакать? Для меня это обычное дело. Я забыла, какой город я собираюсь покорять – Москву, которая, как известно, слезам не верит…

Моей подруге, встретившей меня в аэропорту, я с энтузиазмом рассказывала про два варианта трудоустройства: компания с многообещающим названием Sterling Group по протекции Эда и как запасной вариант – ученик мамы, бизнесмен, имеющий бизнес в Подмосковье.

Мудрая Алочка, приютившая меня на своей съемной квартире, спокойно сказала мне, что могут возникнуть трудности с легализацией: я для России – иностранка. Мое счастье, что я не знала, какие эти трудности и как долго они будут продолжаться: открой мне кто-нибудь хотя бы часть тех терний, сквозь которые придется пройти – собрала бы я свои пожитки и вернулась…Хотя, куда было возвращаться? В те трущобы, в которые за сорок лет превратился наш когда-то цветущий пасторальный городок? К маме, которая уповает только на меня как на спасение меня же самой, и мои успехи на новом месте? Да и то, чем я занималась последний год в маленькой фирмульке, не могло меня больше удовлетворять ни в профессиональном, ни в финансовом плане. То есть, дороги обратно не было. Денежный актив составлял такую сумму, что она даже не отложилась в сознании. Но я точно помню, что у мамы остались сто долларов – НЗ, который я обязалась регулярно пополнять.

На следующий же день мы начали с запасного варианта – поехали к бизнесмену. Нас очень радушно встретили, мы задушевно понастальгировали по своей прошлой жизни и так же душевно меня напутствовали на свершения в новой жизни. По совести сказать, я не попросилась к нему под крылышко, потому что эту просьбу он сам отмел рассказами о положении иностранцев в их деревне. Пока на жизнь в бараке с гастарбайтерами я согласиться не хотела.

Ну что же, остался надежный стерлинг! На следующий день я купила проездной на общественный транспорт: надо было экономить деньги до первой зарплаты. Но стерлинга тоже не случилось. Основная причина отказа – паспорт иностранки.

Долгих полтора месяца моим постоянным местом пребывания стало интернет-кафе на последнем этаже Детского мира: я рассылала резюме на вакансии и с трепетом ждала ответ. За это время я побывала и на обучении туристическому бизнесу, и на бизнес-семинарах, которые всегда заканчивались одним – предложением сделать денежное вложение в светлое будущее. Меня спасало только одно – отсутствие оных. А верить в светлое будущее очень хотелось! Ну, а предложений начать работать в МЛМ было столько, что мне стало казаться, что это – единственное, чем можно заняться.

Была одна большая проблема – свободное время до следующей поездки в интернет-кафе. И я стала изучать Москву. Иногда я забредала в такие уголки, что жалела об отсутствии путеводного волшебного клубочка. Была буйная солнечная весна, и это спасало от депрессии. Расстояние, которое я прошла за это время, наверно, не меньше протяженности МКАД. Я влюбилась в Москву, и, мне даже показалось, что она меня приняла. Но только вот с работой не складывалось.

Отражения

Однажды я шла по проспекту Мира на очередное собеседование. Навстречу шел молодой человек в длинном плаще как будто с чужого плеча, с длинными светлыми волосами и необычайно бледный. Поравнявшись со мной и потупив взгляд, он попросил денег. Я отдала ему всю мелочь из кармана и едва сдержалась, чтобы не добавить несколько бумажек из кошелька. Возможно, это был наркоман. Но я-то позиционировала его положение на свою бездомность, безработность и, по сути, ненужность никому, кроме своей мамы. Страх на мгновение охватил меня от зыбкости грани, которая отделяла нас друг от друга. Собеседование в очередной раз оказалось пустым.

В грустной задумчивости я выходила из вагона метро, пробираясь сквозь недружелюбную московскую толпу, и вдруг меня за руку схватила девушка с криком «помогите!» «Господи» – подумала я – «не много ли за один день. Наверно, меня сегодня зовут мать Тереза». Но рассуждать было некогда, потому что девушка повисла на мне, потеряв сознание. Оглядевшись вокруг, я поняла, что на помощь никто не спешит, а стоящие рядом отводят глаза и отворачиваются. Дотащив до скамейки, согнав с нее сидящих и положив девушку, я попыталась справиться своими силами, но ничего, кроме того, что зовут ее Алла и едет она с работы, от нее не добилась. Я бросилась к дежурной по эскалатору с просьбой вызвать скорую помощь, на что получила ответ, что это в ее обязанности не входит. Дежурная по станции все-таки вызвала скорую помощь, выразив при этом недовольство, что нечего тут падать в обмороки: выходи на улицу и падай там.

Моя подопечная все это время лежала почти бездыханная, и моим предложениям помогать себе растиранием мизинца на руке не внемлила. Наконец, пришел доктор. Красивый, как Аполлон. Циничный как патологоанатом. Но, о чудо, наша больная ожила: стала внятно отвечать на вопросы, достала и показала страховой полис. Я пыталась сделать ему замечание по поводу суровости его обращения с больной. На это мне было отвечено, что сейчас он вызовет милицию, и тогда будет неизвестно, чья она пациентка. Вдали уже замаячил постовой, и тут уже задрожала я: потребует мои документы, и «пациентов» у него уже будет двое! Доктор, как Иисус Христос, строго приказал девушке встать, и она встала и пошла вслед за ним в сопровождении постового. Осмелев, я попросила его помочь донести вещи девушки. «Не беспокойтесь, гражданка» – сказал мне постовой. Увидев лояльность в его глазах, я встала рядом с ним на эскалатор и до выхода из метро просила помочь девушке. Что за проблема приключилась с девушкой, для меня осталось загадкой. Но еще большей загадкой явилось то, что именно меня дважды в день выбрали из толпы.

Третий случай оказался не таким трагичным, но именно он подтолкнул меня на действие, которое привело к положительному результату: я нашла работу.

Десять лет назад место упокоения Матроны Московской не было таким культовым, как сейчас, попасть к ней было как нечего делать, без всяких очередей и паданий в обморок. Жила я в то время в нескольких остановках от этого места. В апрельский день я шла от метро после очередного фиаско по трудоустройству. Вдруг меня стремительно догоняет довольно молодая женщина и без предисловий начинает рассказывать о своих женских бедах, о бедах своих подруг и родственников. Я в недоумении смотрю на нее с немым вопросом: «Я-то чем могу помочь?». И тут, не дожидаясь моей реакции, она интересуется, не к Матроне Московской ли я направляюсь. «Нет» – говорю я, «Но Вы на правильном пути». Практически доведя ее до ворот обители, я пошла своей дорогой.

Через несколько дней я пошла к Матроне сама. Будучи материалисткой, ни глубоко, ни близко в душе я не верила в чудо. То есть, вообще в чудеса, произошедшие с кем-то, я верила, но со мной за достаточно длинную жизнь ни одного чуда не произошло, не произошло оно и ни с одним из моих родных и близких. И как-то идти к Матроне мне было не очень ловко: вроде и ее, и себя я обманываю. Но пошла. Деталей посещения не помню, но чувство отчаяния, которое прочно поселилось во мне, я ей принесла. Ни знамения, ни озарения на меня не снизошло. Через несколько дней я нашла свою первую работу. Спасибо Матроне!