Антракт

Отступление

Сергеи закончились. А важно ли, как звали остальных мужчин, оставивших след в моей жизни? Помнится, в одной из пьес застойного периода героиня называла всех своих ухажеров Аликами. У меня так не получится: каждое имя – это комната в музее моей души. А интерьер каждой комнаты неотделим от имени его обитателя.

Иван

Когда мне было двенадцать лет, в нашем городе случилось сильное землетрясение. А так как в то время мы жили в самой великой стране под названием СССР, то за считанные месяцы воинами Советской Армии был построен целый город деревянных домиков, в один из которых мы вселились. Дома были все одинаковые, деревянные, и располагались квадратно-гнездовым способом. Удобств там было минимум, а уж об архитектурных изысках даже и не заикались. Дома были трех типов: двухэтажные одноподъездные восьмиквартирные, двухэтажные двухподъездные двенадцатиквартирные и коттеджи на одну семью. Так вот только двенадцатиквартирные дома имели ванные комнаты. Остальным счастливым обладателям жилья для соблюдения гигиенических процедур построили в центре города баню. Конечно, народ как мог, стал обустраивать себе помывочные места. Никогда не забуду архитектурное решение, увиденное мной в доме Ивана. Ванна стояла на кухне у стены, а закрытая крышкой, служила семье столом. Как организовывался процесс помывки: откуда наливалась и куда выливалась вода, я от оторопи даже не стала выяснять.

У нас-то, слава Богу, была ванная комната с нормальной ванной, но только вода нагревалась электрическим титаном, и постоянной нашей заботой было вовремя включить и, тем более, вовремя выключить этот самый злополучный титан. А уж трагедий с перегоревшим титаном несть числа! Вскорости появились в нашем городе дома – калеки: с одним уцелевшим подъездом после взрыва очередного титана. Где там задумываться о судьбах мира, когда надо постоянно помнить о включенном титане если он не перегорел, или найти кого-нибудь, кто принесет и заменит сгоревший элемент, и вода в титане снова угрожающе зашумит…

В те времена было популярно военно-патриотическое воспитание школьников, и в нашу школу приезжал на встречу с пионерами бывший узник концлагеря, ставший впоследствии писателем. Он в приватной беседе признался, что наш городок всколыхнул в нем переживания тех лет: очень похожи двухэтажные деревянные строения на бараки концлагеря.

Поначалу на самом деле было голо и серо в этом деревянном царстве. А через много лет мой случайный ухажер, попав в наш заснеженный городок, воскликнул: «Да тут у вас как в Шушенском!».

Сейчас городок утопает в зелени, домики наши совсем обветшали, зато по периметру выросли дорогие особняки. Для того, чтобы произошли эти метаморфозы, понадобилось почти сорок лет.

Шутка Антона Семеновича Макаренко

С Иваном мы учились в одном классе. Был он рослым мальчиком в бирюзовой рубашечке, на которой очень ярко выделялся пионерский галстук. И смотрел этот мальчик на мир слегка исподлобья грустными синими глазами. Он, пожалуй, был первым и единственным в школе, кто хорошо пел, аккомпанируя себе на гитаре. Девочки нашего класса и школы сразу включили его в актив тех, кому хочется строить глазки и бороться за дружбу с ним. А он, как водится, никому не отказывал.

Глазки я ему не строила и смотрела на мир тоже слегка исподлобья и еще более грустными глазами. К двенадцати годам на основании прочитанных книжек у меня сложился стереотип отношений между полами. Он заключался в том, что женщину надо добиваться. Исходя из этого постулата я себя и вела. В те времена были популярны диспуты о девичьей гордости и мужском достоинстве. В общем, я была апологетом девичьей гордости. Спасибо, товарищ Макаренко, за мою счастливую женскую судьбу!

Смутно помню приглашения на свидание через друзей от имени Ивана. «Почему он сам не пригласил?» – задавала я принципиальный вопрос и на свидание не шла. Но, несмотря на гордость, мир для меня разделился на две части: тот, в котором живет Иван, и остальной мир.

У Ходасевича есть стихи, в которых ни разу не звучит слово «любовь», но они точно отражают состояние проецирования любого события на единственную личность:

«Путник идет, опираясь на посох –

Мне почему-то припомнился ты.

Едет коляска на красных колесах –

Мне почему-то припомнился ты.

Вечером лампу зажгли в коридоре-

Мне почему-то припомнился ты.

Чтоб ни случилось: на суше, на небе или на море –

Мне вспоминаешься ты».

Другие девочки имели другую харизму в жизни, и за Ивана разыгрывались нешуточные бои. До меня докатывались слухи о счастливицах, побеждавших в этих боях. Моим страданиям не было предела!

В общем, наши игры во взгляды продолжались всю школьную жизнь. Нас связывала активная общественная жизнь: подготовка школьных мероприятий, походы, вечерние прогулки. Общались мы только в присутствии посторонних, но никогда – наедине.

Однако, все наши одноклассники, да и мы сами, знали, что влюблены друг в друга. Что нам мешало сделать шаг навстречу друг другу? Наверно, проклятые комплексы. А даже юношеское либидо не победило их…

В то время была очень популярна профессия офицера: почти все наши немногочисленные мальчики готовились к поступлению в военные училища. Иван уезжал в Питер учиться на подводника.

Понимая, что наше расставание неизбежно, я преодолела свою дурацкую гордость и пришла провожать его на вокзал. Прощание получилось сухое. В общем, чувствовала я себя Пенелопой, которая саму себя обрекла на ожидание суженного, который не требовал от нее клятв верности, ничего не обещал, а тем более уж, вернуться.

Приезды Ивана на каникулы оборачивались еще большим страданием для меня: приедет, попоет, посмотрит долгим грустным взглядом, пригласит потанцевать, обнимет пару раз, как будто невзначай, и снова уедет в свой Питер.

Мы закончили учебу, началась взрослая жизнь, увлечения, и только иногда где-то в глубине души забьется воробышек, так и не вырвавшийся на свободу. А имя этому воробышку – любовь к Ивану.

Как-то случайно я встретилась с его мамой, которая рассказала, что Иван служит на Камчатке, и у него есть жена и растет сынок. И в доказательство этому показала фото счастливого семейства. «Значит, не судьба» – сказала я себе и забыла его. Так мне показалось…

Иногда мы все-таки встречались. Во время отпуска он приходил в гости в окружении друзей, с женой и ребенком. Моя мама, зная мою долгую несостоявшуюся любовь к Ивану, с сочувствием смотрела на меня и горевала о моей нескладывающейся семейной жизни, гладя по головке чужого внука. Мы прониклись взаимной симпатией с женой Ивана. Мама сказала, что мы похожи с ней. Это же подтверждали многие.

Доктор Живаго и Париж

Прошло много лет. Начались времена смутной демократии. Однажды Иван пришел на нашу тусовку один. Был славный вечер: мы много пели и веселились. Его много расспрашивали о жизни на Камчатке, об ее климате и природе. «Интересно бы там побывать» – искренне сказала я, известная любительница путешествий. И опять он посмотрел на меня долгим грустным взглядом.

По дороге домой нас как будто прорвало за долгие годы напряженного молчания: мы говорили обо всем и поняли, что нам безумно интересно друг с другом. Перед моим домом мы простояли еще несколько часов.

Потом начались письма. Сначала мы писали друг другу о прочитанных книгах, о своих мнениях на одни и те же события жизни. Мы так подробно обсуждали «Доктора Живаго» и ассоциировали себя с главными героями. Мне иногда казалось, что читаем его вместе вслух и проживаем жизнь Лары и Юры: в конце восьмидесятых годов ассоциации с годами начала двадцатого века были более чем прямые.

За два года переписки у нас собрался солидный архив. От письма к письму мы все больше открывались друг другу в своих чувствах.

Впервые в жизни я была уверена, что люблю. Расстояние, разделяющее нас, не мешало мне быть счастливой: мой воробышек вылетел из клетки и щебетал на весь мир.

Наверно, когда человек счастлив, вселенная благоволит к нему: ведь он излучает только положительную энергию в ноосферу. Вот и мне она подарила тогда нежданный подарок: двухнедельную поездку во Францию. В сказке, в которую я попала, мне не хватало моего любимого. Я каждый день записывала впечатления дня, чтобы потом поделиться с ним.

Когда я прилетела из Парижа в Москву и позвонила домой, мама мне сообщила, что Иван приехал в наш город, пришел к ней и, стоя на коленях, просил моей руки. На ее вопрос «А как же семья?» – он ответил, что мы любим друг друга всю жизнь и жить в разлуке больше не можем. Это было чистой правдой.

После встречи в аэропорту мы не расставались ни на миг. Мы боялись разнять руки: а вдруг это сон, и мы проснемся каждый в своей прошлой реальности.

Как-то Иван мне признался, что давным-давно, еще будучи школьником, он утром пришел ко мне, и я, сонная, открыла ему дверь. И тогда он загадал, что когда-нибудь он первым будет будить меня поцелуем. Ритуал утреннего поцелуя не нарушался никогда на всем протяжении нашей недолгой совместной жизни.

Больше всего я боялась встречи с его мамой. Но меня вдохновляло то, что с моей мамой у Ивана сложились великолепные отношения: он сразу стал называть ее мамой, хотя всю жизнь знал как строгую учительницу. Земли под ногами я не чувствовала, когда мы шли здороваться. Меня успокаивало только то, что Иван крепко держал меня за руку.

Мама Нина, тезка моей мамы, обладала природным тактом и добротой. Она сразу назвала меня доченькой, и мне стало немного легче: укоризненных взглядов я бы не выдержала. В нашей семье не были приняты ласковые прозвища, и для меня было внове, что меня моя новая мама называет Зоренькой. И все-таки чувство вины перед брошенной семьей всегда было со мной.

Так прошел счастливый месяц, и Ивану нужно было возвращаться на Камчатку. Он решил увольняться со службы, но инерция бюрократической машины и его принципиальность были так велики, что ему чинили массу препонов, вплоть до обвинения в хищении и порче дорогостоящего имущества. Но мы же – Лошади по гороскопу! Он закусил удила и несся по этой непроторенной дороге, все руша на своем пути. Как надолго мы расставались, было неизвестно. Но он взял с меня слово, что через месяц я приеду к нему посмотреть на камчатскую экзотику. И я дала слово: мне очень хотелось посмотреть, где прошли годы разлуки со мной у моего любимого.

Камчатка

В советские годы Петропавловск-Камчатский был закрытым городом, и попасть в него было сложнее, чем за границу. А мне надо попасть еще и на военную базу. Но какие препятствия могут быть для влюбленных! Правда, в последний момент я засомневалась в успехе и целесообразности своего путешествия. А потом одернула себя: а как же жены декабристов добирались до своих возлюбленных! Неужто мне слабо? Окончательно убедила меня моя подруга, сказав: «Леля, как бы ни сложились ваши отношения, эта поездка останется с тобой навсегда». И я представила, как мы, гуляя в старости по красивой аллее, вспоминаем наши авантюрные приключения.

Долетела я до Хабаровска, погуляла по набережной Амура, а ночью, взбудоражив весь персонал гостиницы и перебудив постояльцев соседних номеров, приехал Иван. Два дня из отведенных десяти у нас ушло на доставание билетов на самолет до Петропавловска. Утомленные невероятной жарой, отсутствием воды в гостинице и комарами размером со стрекоз, мы, наконец, погрузились в самолет. «Наконец-то закончились наши мытарства» – с облегчением сказала я и увидела насупленного Ивана. Причину своей озабоченности он не объяснил.

Меня поразил своими масштабами и разнообразием летательных средств на аэродроме аэропорт Елизово. Подобное я видела через много лет на аэродроме Хитроу. От восторга перед открывающимися за окном красотами у меня захватило дух, и происходящее внутри самолета для меня исчезло.

И только когда мы вышли в город, Иван признался мне, что его беспокоило на протяжении всего полета. Оказывается, прежде, чем позволить пассажирам выйти из самолета, пограничники должны проверить разрешение на посещение этой закрытой зоны, которого у меня, конечно, не было и быть не могло. Тех, у кого такого разрешения нет, оставляют в самолете и возвращают обратно в Хабаровск. Почему не было этой проверки на нашем рейсе? Может быть, потому, что было воскресенье. А, может, все потому же: вселенная помогает влюбленным.

А теперь надо было меня завезти в закрытый военный городок. Приятель, который обещал нас встретить, не приехал. Морем нельзя: у меня нет разрешения. Таксисты отказываются: далеко. И через эти препоны нас провели высшие силы! Наконец, оказалась я в доме моего любимого на берегу Авачинской бухты Тихого океана. На неделю я стала затворницей в этом городе: как въезжать, так и выезжать мне из него было нельзя. Увы, не побывала я ни в Петропавловске, ни в Паратуньке, ни в долине Гейзеров. Но каждый день я встречала на пристани сходившего со стапелей катера своего любимого. И каждый раз при его появлении щебетал воробушек моего сердца.

В будние дни я с радостью и наслаждением занималась домашними делами, гуляла по окрестностям и готовила ужины. Для меня мир замкнулся на одном человеке, а когда в один из дней в дверь позвонили, и незнакомая женщина попросила передать Ивану, что его где-то там когда-то ждут, я приняла это за чистую монету и с радостью передала ее просьбу. Теперь-то я понимаю, что это были мои смотрины. Вероятно, долго обсуждалась рубашка и шорты Ивана – одежда счастливой женщины, которые были на мне. Вечера пролетали бессовестно быстро, неумолимо приближая день моего отъезда.