Птолемей и Таис. История другой любви. Книга вторая

– Может, тебе не повезло встретить достойного, равного?

– Может, – примирительно согласилась Геро. – Может, тебе повезет с македонцем.

– Ну, посмотрим, как он себя поведет. И будет ли писать, как обещал. – Таис скептически подняла брови. – Надеюсь, без ошибок.

Геро по своей сути была лучше приспособлена к бытию гетеры, чем Таис. За ее словами стояли жестокие жизненные уроки, вынудившие ее четко отделять себя от своей работы. Без этого условия любая гетера могла сломаться, опуститься, погибнуть. Пережив не раз предательство, унижения и обман, Геро стала осторожно относиться к выбору тех, с кем ей предстояло иметь дело, и поняла, насколько важно иметь порядочных и влиятельных друзей.

– Значит, ты была бы не против? – поинтересовалась Геро. – И не хватает тебе твоих троих, развратница?

– Своих считай, – отмахнулась Таис.

Солнце клонилось к закату, но уходить не хотелось, хотя оливы и остатки вчерашнего сыра, взятые на море, были давно съедены. Девушки лежали на песке, наслаждались вечерним солнцем, углубившись каждая в свои мысли. Таис размышляла над словами подруги, которой доверяла, как старшей, более опытной и умной. Да, дурацкий у нее характер. Вернее нет никакого. Не могла Таис бросать своих любовников – жалела. Вот и дожалелась, что накопилось их трое – один другого сложнее. Получился запутанный не просто треугольник, а какой-то параллелограмм или трапеция. Скульптор Динон, опекун и благодетель, давал ей работу, часто выручал ее – сироту, да что там – на руках носил! Он стал ее первым мужчиной. Вторым был его друг, политик Фокион, который сейчас пришел к власти в Афинах – умнейший и порядочнейший человек, что при его профессии вообще предположить невозможно. Третьим пришел в ее жизнь милашка Менандр, талантливый поэт и беспечный мечтатель. Все они стали заменой семьи, которой у Таис никогда не было – за отца был Динон, Фокион по возрасту скорее тянул на деда, а Менандр казался братом, которого так хотелось иметь.

Конечно, люди болтали про нее гадости. Не открыто, естественно, ибо боялись влияния Фокиона и известности двух других. Пусть говорят. На то они и люди, чтоб завидовать и злословить. Она-то знает, как ей повезло быть окруженными лучшими и добрейшими из афинян – именно этими тремя.

…Дома ее встретил сюрприз по имени Птолемей. Он сидел на выгоревшей траве, у калитки, и дожидался Таис. Завидев ее, он покраснел и неуверенно поднялся.

– Птолемей?.. – изумилась Таис, не веря своим глазам.

– Я отпросился на пару дней…

– О! – ее лицо просияло улыбкой.

Они весело поужинали на веранде, потом пошли на холм Пникс, где в тот день проходили народные гуляния, и Таис шумно приветствовали. Птолемей сразу понял, что музыка – это ее стихия. Ее просили то спеть, то станцевать, что она с удовольствием и делала. «Я люблю вас, афиняне! Спасибо!» – крикнула она, натанцевавшись, благодаря за аплодисменты. Потом молодые люди долго сидели на траве и болтали обо всем, пока не выпала вечерняя роса. Птолемей провожал ее до дома, и Таис, споткнувшись в темноте, невольно схватилась за него. Он обнял ее быстрее, чем она успела моргнуть глазом.

– У меня мало времени, – было его объяснение.

– А я во времени не ограничена. Ты очень быстрый, я не такая быстрая!

– Если надо, я стану самым терпеливым человеком на земле. Что же странного, если меня к тебе тянет?

О, сколько раз в своей жизни будет повторять Птолемей эту фразу.

На следующее утро Птолемей с Таис отплыли на лодке из бухты Фалейрон на маленький островок.

За всю свою долгую, бурную жизнь – ни во время похода через весь свет, ни в годы царствования в Египте, ни с одной из своих трех жен и многочисленных возлюбленных, никогда, нигде Птолемей не был так счастлив, как эти пару дней на острове, отделенном от мира морем и небом, под которым он любил Таис в первый раз. Многие годы спустя, вспоминая эти бесподобные дни, он становился романтичным и слабым – влюбленным, каким был тогда. Видел вновь, как колышется трава между камнями разрушенного святилища, слышал шелест ветерка в кронах деревьев, чувствовал мягкие губы Таис на своих губах, трепет и томление во всем теле от ее близости. Какое же это было счастливое время!

Он не хотел замечать того, что для Таис поездка на остров имела другое значение. Да, в перерывах между любовью они разговаривали о Македонии. Какая разница, что ей важнее были эти разговоры, а ему – любовь. Женщины любят разговоры. Приходится разговаривать, иначе останешься ни с чем. Он рассказывал о себе, друзьях, Александре, особенно о нем, ведь Птолемей гордился их дружбой и искренне восхищался царевичем, благодаря которому жизнь их компании была такой захватывающей.

Нельзя сказать, что Таис ничего не чувствовала к Птолемею. Он ей нравился, и он был новым мужчиной, новым характером, новым телом – ее манила новизна непознанного. Таис не завлекла его в свои «сети», Птолемей сам опутывался ими – жаждая углубления их отношений. Было бы странно, если бы это было не так!

Птолемей задержался в Афинах на семь дней. Он никак не мог оставить Таис, несмотря на то, что ему грозило наказание за неявку с увольнения. В то же время его тянуло в Македонию, туда, где было его место. Он понимал, что просить Таис поехать с ним бессмысленно, так как ее место – здесь. Неизвестность того, возможно ли их совместное будущее, мучила Птолемея, он любил определенность. Порешили писать друг другу и ждать возможности новой встречи. С тяжелым сердцем Птолемей покинул свою необыкновенную возлюбленную.

Для Таис настали неприятные времена жизни во лжи. Роман с македонцем не остался незамеченным ее мужчинами. Сложные отношения жизни «с тремя» выстраивались постепенно, пока не стали относительно удобоваримыми для всех сторон. Сейчас же, когда появилась опасность извне, все трое дружно объединились перед лицом нового соперника. Пришлось опять все улаживать, так как напряженных состояний Таис не выносила. Сейчас надо было всех успокоить, а затем решить, как жить. Такая вот простая задача для семнадцатилетней девушки. Как поступить: делать вид, что все по-прежнему, то есть врать, или честно нанести удар в сердца тем трем людям, которые делали ей одно добро, и такой ценой купить чистую совесть?

Таис лежала ночью без сна, думала о Птолемее, обо всем, что он ей говорил и что делал, и как делал. Приходилось признать, что делал он это хорошо. Пожалуй, даже лучше всех мужчин, которых она знала. Хоть и говорят бывалые женщины, что молодые мужчины выносливы, но бестолковы, на Птолемея это не распространялось. Он знал толк в делах любви. А главный толк, в глазах женщины, заключается в умении доставить наслаждение ей. Так вот, у македонца это прекрасно получалось.

Потом мысли Таис почему-то перетекли на Фокиона. Вспомнилось прекрасное время в его имении, «на полях», как говорили афиняне, ее попытки доить козу, ночи на сеновале, когда она задыхалась от сладкого запаха подсыхающего сена и любовного возбуждения. Она ясно видела, как молодело лицо Фокиона, когда он смотрел на нее. Она думала, думала и не могла придумать, что же ей делать.

Прошло три месяца, наступила зима. Таис по-прежнему ходила к морю и подолгу смотрела, как набегают на берег темные волны и, разбиваясь о камни, становятся белыми. Их шум завораживал ее. Головастые чайки возились в камнях, смешно убегая от волн, и Таис смеялась безучастно.

Птолемей писал любовные письма, и она не понимала, зачем, ибо была уверена, что надолго его не хватит, и их связь не имеет будущего. Она снова стала хозяйкой своей старой жизни и даже собиралась по весне, когда начнется судоходный сезон, поехать с Фокионом по островам, может быть даже на Крит – почти на край света.

Осень прошла несколько меланхолично, но, благодаря Геро, вполне мило. Подруги путешествовали на мыс Сунион – южную оконечность Аттики, полюбоваться знаменитым белоснежным храмом Посейдона, вознесшимся над синими просторами Эгейского моря. Таис сидела на самом краю скалы, смотрела вдаль и представляла корабль афинского героя Тесея со злополучными черными парусами, которые он забыл поменять на белые, означающие победу. Царь Эгей, решив, что его возлюбленный сын Тесей съеден чудовищем Минотавром на Крите, в отчаянии бросился с мыса в пучину, а море в его честь прозвали Эгейским.

Девушки, как праздные овцы, бродили по холмам, собирали полезные травы и корешки, пестрые осенние листья, каштаны, орехи, переговаривались об обыденных вещах. Переходили из деревни в деревню, ночевали в простых крестьянских домах, порой на сеновале, вместе со скотиной – мекающими козами и барашками. Иногда оставались на одном месте на пару дней, наблюдая, как в театре, незнакомую, заполненную трудами жизнь селян.

Интересной была поездка в Элевсин, на Великие мистерии в храм Деметры. Приехали заранее, чтобы не потеряться в толпе паломников. Смотрели мистерии, в которых разыгрывался миф о богине плодородия Деметре и ее дочери Персефоне. Осенью Персефона покидала мать, живой мир и спускалась к своему страшному мужу богу Аиду в потустороннее печальное «царство теней». Там она томилась в заточении до весны, а потом возвращалась на землю, принося с собой долгожданное пробуждение жизни и природы.

Таис плакала каждый раз. Почему ее так трогала именно эта история? Потому, что у нее самой не было матери, которая бы любила и ждала ее? Или потому, что ее пугала тема смерти и угнетала мысль, что вернуться «оттуда» дано лишь одной-единственной богине и больше – никому? Кроме того, у Таис было особое отношение к Деметре. Бабушка рассказывала ей, что во время праздника Тесмофорий, посвященных Деметре как матери прекрасных детей, малышка Таис вместе с другими детьми была представлена на суд комиссии, выбиравшей самого красивого ребенка года. И им оказалась Таис. Бабушка очень гордилась этим, и Таис, в душе, тоже. Милая бабушка… Уже давно не было никого, ни бабушки, ни мамы, которую Таис совершенно не помнила. А папа вообще погиб еще до рождения Таис.

Потом Геро уехала по делам в Спарту, и Таис загрустила. Дни стали короткими, прохладными, и Таис порой целыми днями не выходила из дому – читала, думала, плакала, спала, снова читала. Иногда возилась в своем маленьком саду или просто сидела, закутавшись в шерстяную накидку, под лучами осеннего солнца, которые уже не грели, но, спасибо, что хоть светили. Как-то Менандр застал Таис за рукоделием – это был признак того, что дела ее плохи, ибо рукоделие она презирала.

– Ты или больна, или влюблена, хотя это одно и то же.

– Я – Персефона…

Однажды Таис забрела в Киносарг – знаменитый афинский гимнасий[9 - Спортивно-учебное заведение.], в портиках которого собирались философы и риторы – она любила слушать их дискуссии. Взгляд ее скользил по лицам беседующих, затем она стала смотреть сквозь колоннаду портика туда, где тренировались молодые атлеты. Там она увидела двух парней, натиравших друг друга маслом. Один из них, вернее, его светлые кудри, привлек ее внимание. Она задумчиво рассматривала его локоны, его красивое обнаженное тело. Это был Мидас, боец-панкратист[10 - Панкратион, панкратий – вид спорта, сочетавший бокс и борьбу. В нем соединялись удары руками, ногами и борцовая техника. Удушение было разрешено, запрещены укусы и выдавливание глаз. Этот вид состязаний ввели в Олимпийские игры в 648 г. до н.э. в честь мифического основателя игр Геракла.], подающий большие надежды. Таис встречала его пару раз на симпосионах, но никогда не замечала его светлых кудрей. Что ей дались эти кудри?..

Оставив риторов их умным речам, девушка пересела на скамью поближе и стала изучать несчастного Мидаса. Остальные атлеты, вдохновленные вниманием известной гетеры, такой же красивой, как и недоступной, превзошли себя в своем усердии. Но она холодно и оценивающе смотрела только на Мидаса. Потом подозвала его жестом.

– Знаешь, кто я?

– Да, конечно, – ответил заинтригованный Мидас. От волнения в его голосе звучал вызов.

– Знаешь, где я живу?

– Да, у Керамика, новый дом с садом.

– Вот в новом доме с садом я жду тебя через час.

Мидас смотрел на нее, онемев, ища подвоха, но не заметил в ее спокойном лице ни тени насмешки. Она поднялась и ушла, оставив за собой облако розового аромата и неуловимый дух женской загадки. Мидас постоял немного, не веря своему счастью, потом быстро пошел к бане, разматывая ремни на руках…

Когда Менандр узнал о Мидасе, он понял, что Таис не влюблена в Птолемея. Но что тогда с ней? Скульптор Динон тоже был обеспокоен: ее привычная веселость исчезла, душа ни к чему не лежала. Однажды за ужином Таис села к нему на колени, лицом к лицу, и неуверенно спросила: «Вы ведь моя семья, ты – отец, Менандр – брат?»

– А Фокион – дядя, – не удержался и съязвил Менандр.

– Детка моя, я не могу тебе помочь, если ты не скажешь, что с тобой, – заметил Динон обеспокоенно.

– Если бы ты меня любил, ты бы все чувствовал без слов. (Заблуждение многих женщин.)

– Конечно, я люблю тебя, – Динон взглянул на Менандра и добавил. – Мы все любим тебя.

Таис же подумала про себя, как ошибается светлокудрый Мидас, думая, что она сделала его счастливым. Он еще не осознал, что все как раз наоборот. Любовь не приносит счастья, Геро права.

– Разве возможно такое: любить и быть счастливым? – спросила Таис.

– Детка, пока я не знал тебя, я не знал красоты, не видел мира. Это я могу тебе сказать, – ответил Динон.