Птолемей и Таис. История другой любви. Книга вторая

– Но ведь это ужасно и бесчестно – взваливать на меня такую тяжесть!

– Избави Зевс! Никогда и ни за что я не стану перекладывать ответственность за мою жизнь.

«Именно это и происходит. Все всё взвалили на меня. Навалились. Любят. Ни один по своей воле не отстанет. Чего вы все от меня хотите? И никому не интересно, чего хочу я.» Но Таис тут же устыдилась своей вспышки раздражения. Надо быть благодарной. Что она без них?

– Не знаю, может быть, я – Персефона?

Но когда же появится Геро!

Глава 2. Коринф зимой. Конец 338 и 337 гг до н.э.

Когда Таис узнала, что Фокион в составе афинского посольства едет в Коринф подписывать союзный договор с Филиппом, она захотела поехать с ним. Наконец она чего-то пожелала!

Филипп стремился придать своему господству в Элладе законные формы и никто, кроме Спарты, не посмел ослушаться. К условиям союза невозможно было придраться: предусматривалось установление всеобщего мира, запрещалось изменение существующего строя, отменялись смертные казни и политические изгнания – этот бич Эллады. Территории полисов[11 - Город-государство.] для всех участников Панэллинского союза, в том числе и Македонии, объявлялись неприкосновенными. Филипп становился гегемоном-автократом – военным руководителем похода за освобождение греческих колоний в Малой Азии, находящихся под гнетом персов. Для похода на Перса союзники, и афиняне в том числе, должны были выставить воинские контингенты и корабли.

Для обсуждения всех вопросов посольство и направлялось в Коринф. Море было на редкость спокойным для этого времени года, и афиняне рискнули плыть на триере. Всю дорогу Таис, молча, просидела на корме, закутавшись в толстый шерстяной плащ-гиматий. День в Коринфе прошел как в тумане и совершенно не запечатлелся в ее сознании и памяти. Птолемея в Коринфе не оказалось, ну, что ж, значит, так. Она даже не расстроилась, ей все было «все равно». Фокион предлагал Таис пойти с ним на заключительный пир, познакомиться с македонской делегацией. Но у Таис совершенно не было настроения, и она отказалась. Хуже нет, чем не соответствовать месту и событию, и своим кислым видом портить настроение другим.

Фокион вернулся поздно и, думая, что его несмеяна давно спит, сразу пошел к себе. Но она не спала, карусель дурацких мыслей заставляла ее бесконечно ворочаться в постели. Завидя в спальне Фокиона свет и не зная, как по-другому утихомирить возбуждение, она пошлепала к нему. Увидев ее силуэт в дверном проеме, Фокион удивился, отложил свиток, который читал, и, молча, распахнул одеяло. Дрожащая Таис нырнула к нему, первым делом прижала ледяные ноги к его ногам, вяло рассказала о скучном дне, а закончив, безо всякого перехода заявила: «Я хочу тебя». Фокион задержал дыхание, покусал губы, однако быстро прогнал совершенно оправданные сомнения.

На следующий день, рано утром, с балкона Фокионова поместья Таис наблюдала, как делегация македонцев верхом и на повозках направлялась восвояси.

– Впереди на черном Букефале[12 - Букефал – правильное произношение. Буцефал – неправильно. В греческом языке не было буквы «ц». Произношение с «ц» появилось под латинским влиянием. Сравните: кентавр и центавр. Имя означает «быкоголовый».] царевич Александр, – пояснил Фокион. – Жаль, что ты с ним не познакомилась. Он интересный парень и очень мне нравится. Я уверен в его большом будущем.

В сером туманном воздухе процессия шагом тянулась вдоль заиндевелых полей и темных озябших рощ. Жухлая, покрытая инеем трава, хрустела под копытами. Рассветный воздух пах зимой. Голые черные ветви деревьев создавали неповторимые по красоте и грусти узоры на фоне бледного небосклона. По пригоркам сонно бродили черномордые и черноногие овцы. На полях еще дремал ночной туман.

– В Македонии сейчас снег, Александр вчера рассказал. В горах чуть не по пояс…

– Я никогда не видела настоящего снега, как жаль…

– Счастливая, ведь это удовольствие у тебя еще впереди. Это очень красиво, тебе понравится. Все белое и чистое, поразительная тишина, черные стволы деревьев, запорошенные ели. Вечером небо кажется розовым, и ночью не бывает совершенно темно.

За ворота усадьбы Фокиона вышли работники и рабы, переполошившиеся при виде македонского отряда. Всадники еще немного проехали через поле и скрылись в лесу.

Остаток этого серого, холодного дня Таис провела в доме: сидела перед очагом, пила теплое молоко с медом, отрешенно рассматривала языки пламени и ни о чем не думала. Вечером приехал Фокион, и первое время им было тяжело вместе, а потом в нем снова взяла верх слабость, а в ней – жалость. Два одиноких человека унылой, неприветливой зимой…

– Ты не просто хандришь, девочка моя, ты больна. Ты уже третью декаду такая горячая. Что с тобой?

Фокион подробно рассказывал о переговорах, трезво описывал истинное положение вещей, делился впечатлениями о Филиппе, этом бесстрашном рубаке, хитром политике и щедром, компанейском человеке. Его планы освобождения греческих городов Ионии[13 - Территория на побережье Малой Азии, населенная греческими колонистами и подвластная Персии.] от персов обещают немалые выгоды и отвечают интересам всех эллинов, как бы они ни делали вид, что это не так.

Потом, после ужина читал ей вслух, в том числе Алкея:

«Дождит отец Зевс с неба ненастного,
И ветер дует стужею севера;
И стынут струйки дождевые,
И замерзают ручьи под вьюгой.
Как быть зимой нам?
Слушай: огонь зажги,
Да, не жалея, в кубки глубокие
Лей хмель отрадный, да теплей
По уши в мягкую шерсть укройся».

Таис усмехнулась совпадению настроений, а Фокион принес вино прошлого года, и они последовали этому так кстати пришедшемуся совету. Таис впервые в жизни напилась допьяна.

Ночью же ей снилось, что она беззвучно и легко скачет на Букефале, почему-то обнимает незнакомого, чужого человека – Александра и с умиротворенной улыбкой прижимает голову к его плечам, а вокруг тихо и торжественно падает снег, и так ей хорошо! Так невыразимо хорошо! Блаженное тепло и покой царят в ее душе и теле, и не будет им конца и края…

Прошла зима. Ожила божественная Персефона, а вместе с ней и Таис. Жизнь потекла по старому руслу – с Геро и остальными членами «семьи» Таис. Лишь с прекрасным панкратистом Мидасом пришлось расстаться. Таис в первый раз удалось сказать безжалостное «нет». Отвергнутый бедолага, пытаясь заглушить душевную боль, с рвением отдался тренировкам, готовясь к олимпийским победам на славу родного полиса. И Таис почти вернулась к своей прежней жизни. Старалась радоваться каждому новому дню. С обязательной улыбкой вставала на рассвете, ложилась на закате. Она была дома, в кругу своих близких, и это немало. Это было то, что было всегда, а будет… – да все еще будет!

Отметили Великие городские Дионисии с их соревнованиями певцов и музыкантов, театральными представлениями. Благодаря знакомству со многими хорегами[14 - Современные продюсеры.], Таис и Геро удавалось присутствовать даже на комедиях, куда женщин из моральных соображений обычно не пускали. Таис обожала театр, знала многих актеров и жалела, что женщинам невозможно заниматься таким интересным делом. Как, впрочем, и многими другими интересными делами. Иногда ее бытие гетерой казалось ей похожим на актерское ремесло. «Какую роль играю я в этой комедии или трагедии под названием „Моя прекрасная жизнь“? Моя ли это роль? Я правильно живу, я на своей стезе?»

Наступило лето. На полях зазолотились колосья, среди волнующегося моря ржи пламенели маки, носились суетливые ласточки, в дубовых рощах куковали упрямые кукушки. А когда на небе взошла собачья звезда Сириус, установилась ж-жуткая ж-жара. Именно об этом жужжали все жуки на ухо Таис, которая почти все время проводила на море, в своей любимой стихии, в сладостном безделии: роскоши, неге и покое… Что надо еще для счастья? Ни-че-го.

Менандр сидел в тени песчаного обрыва и писал. Загорелая, перепачканная песком Таис рыла каналы и водохранилища на берегу и сажала туда пойманных крабов. Так играла она еще девочкой, когда ее семьей была бабушка. Интересно, так, наверное, играют все дети, особенно мальчики.

– Менандр, ты в детстве рыл каналы на берегу?

Менандр не ответил, позвал ее и протянул свиток исписанной кожи: «У меня тут есть кое-что для тебя». Таис обтерла руки об себя, села рядом, привалилась к его груди и принялась читать.

«В начале не было ни мира, ни тебя, ни моря, ни песка.
Дышал туман, клубились облака.
Кто создал нас, как появился мир?
Кто океан раскрыл, откуда ты взялась?
Наверное, тебя принес дельфин или морской конек, и ты,
Раскрыв свои глаза, размером в горизонт,
Рассматривала мир и море, и песок.
И океан был создан для того,
Чтоб путь услать тебе подводною травой.
И мир был создан только для того,
Чтоб сотворить и показать тебя».

– Это очень хорошо, – сказала Таис наконец, чтобы что-то сказать.

Это было больше, чем хорошо, и больше, чем она хотела слышать от Менандра. Извини, Менандр, не надо, я не могу… Прищурившись, Таис смотрела на свои песочные сооружения, и ей привиделось, что кто-то возится там, в песке – белокурый румяный мальчик Эрос с разноцветными, переливчатыми, как опалы, глазами.

В конце жаркого пыльного лета до Афин дошли известия о скандале в царской македонской семье. О разводе Филиппа с Олимпиадой, об отъезде оскорбленной Олимпиады к брату – эпирскому царю, о новой женитьбе Филиппа и его ссоре с Александром. Гадали, пойдет ли Александр на открытый конфликт с отцом.

Таис, как никогда, ждала письма от Птолемея, который, вопреки ее первоначальным сомнениям, аккуратно писал. Так она узнавала подробности из первых рук.

Филипп имел четырех побочных «жен» и столько же внебрачных детей, но его любвеобильность никогда не доходила до того, чтобы лишить Олимпиаду положения царицы и единственной официальной супруги. На этот раз дело обстояло иначе – в сорок пять что-то ударило царя в ребро, Филипп потерял голову, влюбился и женился на молодой Клеопатре, племяннице влиятельного князя Аттала. Аттал на свадебном пире провозгласил тост, чтобы от этого брака родился законный наследник, намекая на то, что Александр по матери – эпирянин. Александр взорвался: «Значит, ты меня ублюдком считаешь, собака?» и в гневе ударил Аттала. Пьяный Филипп разозлился не на Аттала, а на Александра, даже поднял на него меч, но не удержался на ногах и упал. «Этот человек собрался дойти до Азии, а не в состоянии пройти от ложа к ложу…» – презрительно бросил царевич. На следующий день он удалился в Иллирию, землю воинственных соседей или в Эпир, этого Птолемей точно не знал.

Птолемей считал, что Филипп будет искать примирения с Александром, потому что любит его. Хотя странно: почему он так оскорбил сына, которым всегда гордился. «Сына, ищи себе другое царство, Македония для тебя мала», – часто повторял он. Кроме того, Александра любит армия, и с этим Филипп должен считаться. Птолемей не сомневался, что Александр никогда не начнет войну против отца, для этого он слишком благороден. В Александре Птолемей был уверен больше, чем в Филиппе. Но он знал, что Филипп в трезвом состоянии никогда не поступит нетрезво.

Получилось так, как предсказал Птолемей. Филипп долго уговаривал Александра вернуться в Македонию, пошел на многие уступки – услал из Пеллы злополучного Аттала, частично вернул Олимпиаде ее прежнее влияние, в знак примирения согласился отдать родную сестру Александра Клеопатру за ее эпирского дядю – царя Александра, скрепив еще и таким образом две династии. Страсти улеглись, но трещина осталась, о прежних доверительных отношениях не могло быть и речи. Александр по-прежнему находился между матерью и отцом – двумя огнями, которые воспылали еще ярче. Когда уходит любовь, часто приходит ненависть.

Новые недоразумения не заставили себя ждать. Зимой вышел следующий скандал: на этот раз в связи с намерением Александра, – не серьезным, больше провокацией, – жениться на карийской принцессе, которую сватали за Арридея, сводного брата Александра. Филипп же усмотрел в этой шутке злой умысел и дурное влияние друзей и отправил их в ссылку. Птолемей, от которого Таис узнала эту историю, выбрал местом ссылки Афины.

Так они увиделись снова спустя полтора года.

Таис была дома, отходила от аборта. Динон, виновник ее состояния, чувствовал себя последним негодяем, и Таис приходилось утешать его больше, чем ему – Таис. Ничего нового, таковы мужчины – хуже детей. В таком виде застал ее Птолемей.