Бурное

Улыбались, дарили лучших коней, рассыпались в похвалах уму и смелости Карахана, а при отъезде посылали ему в спину злые колючие взгляды. Поэтому Карахан подъезжая к кочевьям, закрывал своё сердце и мысленно доставал меч из ножен.

За хорошую службу каган пожаловал Карахану земельный надел – икту. Жить бы да радоваться, множить стада, восседать на почётном месте на тоях, жениться и растить детей. Но всё это было не по нраву Карахану, он хотел сражаться в открытом бою.

Его посадили в седло и вложили в руки палку раньше, чем он научился ходить. Защищать землю предков от набегов пришлых племен – вот в чём видел он своё призвание. Но как-то оказалось, что у него только два пути: либо налоги собирать, либо охранять караваны.

Только перед закатом прибыл отряд Карахана в богатый аул Хакима ата. Карахан спешился и прошёл в самую большую юрту, выделяющуюся как могучий белый бактриан среди одногорбых собратьев.

Карахан чуть замедлил шаг перед резными дверями, мысленно растянул над собой защитный купол. Повесил камчу у входа, и вдруг двери распахнулись, из юрты выскочила юная девушка. Сколько ей, пятнадцать – шестнадцать?

Карахан залюбовался светлой персиковой кожей и разлётом чёрных бровей. Девушка засмущалась, опустила лицо и почти бегом кинулась прочь. Нянька, едва поспевая за ней, неодобрительно зацокала языком.

Карахан забыл не только о защитном куполе, но и зачем он здесь. Чуть отступил, чтобы пропустить девушку и засмотрелся ей вслед. Юбка скрывала её ноги, и она словно мифическая пери парила, не касаясь земли.

Сердце Карахана затрепетало, как трепещет пойманная птица в руках ловца.

– Салам аллейкум, дорогой Карахан, – услышал Карахан из глубины юрты голос Хакима ата.

Будто пригоршня ледяной воды из горного ручья остудила Карахана.

Хаким ата возлежал за низким столом. Кошма из верблюжьей шерсти по стенам и на полу юрты сохраняла ночную прохладу. Карахан поздоровался с положенными случаю почестями, прилёг за стол и повёл разговор о том, что завтра на рассвете хотел бы выехать, чтобы до полуденного зноя вернуться в Тараз.

Хаким ата заохал, запричитал как бабка-плакальщица, мол, до утра не соберёт налог. Сейчас едва ли половина готова.

Почти в каждом ауле Карахан слышал такие речи. Каждый хотел затянуть время, задобрить с тем, чтобы отправить полупустые мешки и полубольной скот. И вдруг юрту как солнце осветило, вернулась девушка, с которой он столкнулся в дверях.

Хаким ата нахмурился и уже открыл рот, чтобы отругать, что зашла не вовремя, но осёкся, увидев, как смотрит на неё Карахан. Жестом поманил к себе и представил:

– Моя дочь Айша.

Девушка потупив глаза проскользнула и присела слева от отца. Она не проронила ни слова, только изредка пронзала Карахана быстрым взглядом. В такие мгновенья Карахан терял нить разговора, забывая, что хотел сказать.

Как вспыхивает искра в сухом саксауле, так любовь мгновенно раздула пожар в сердце Карахана.

Не в силах противостоять Хакиму ата, он дал согласие остаться на два дня. Только бы потушить пламя в груди, уехать, куда глаза глядят. Только бы увидеть Айшу ещё раз и ещё.

Долго перед сном сидел Карахан у реки. В задумчивости бросал камни в бегущую воду. Быстрое течение мгновенно уносило их вниз по течению, иногда камни с глухим стуком падали на мелководье.

Понимал Карахан, что может отказать ему Хаким ата, он – из уважаемого рода, Айша – его единственная дочь. Разве отдаст он свою драгоценную красавицу такому как Карахан. И украсть девушку, как принято в степи, если не хватает денег на калым, или родители против, Карахан не мог, он приехал по делам кагана, не стоило порочить его имя воровством невесты.

Карахан проснулся на рассвете с мыслью, что хотел бы поговорить с Айшой. В ауле Хакима ата несколько десятков юрт, но Карахан ещё вечером нашёл ту, в которой жила Айша с нянькой Бабаджа хатун.

Чтобы прогнать следы сна и тяжелых дум, Карахан набрал в ладони студёную воду из ручья и опустил на лицо. Холод обжёг кожу, растёкся бодрящей свежестью вниз по шее и достал до сердца.

Айша вышла из юрты и как солнце осветила все вокруг. Карахан сравнил её с птицей, прилетевшей ранней весной на голую землю. Только что это? Тёмные тени залегли под глазами девушки, кожа побледнела, брови стали ещё чернее. Видно, и для Айши эта ночь прошла без сна.

Девушка остановилась в четырёх шагах от Карахана и открыто посмотрела ему в лицо. Как будто в самую душу заглянула, подумал Карахан. От волнения у него пересох язык, как если бы он не пил два дня.

– Я видел много девушек, – кое-как совладав с языком хриплым голосом начал Карахан, – но ни одна не волновала мой покой, как ты. Ты для меня теперь как воздух, как небо, как солнце, только про тебя и думаю. Разве может быть жизнь без солнца?

Айша биби слушала, не говоря ни слова. Её щёки зарумянились, дыхание участилось.

– Скажи, хочешь ли стать мне и солнцем, и луной, поддерживать огонь в моей юрте и растить моих сыновей?

– И ты для меня как свет теперь, – сбивчивым шёпотом произнесла Айша, тут же смутилась и оглядываясь сказала, – куда ты, туда и я.

В это время нянька с кувшином показалась на пороге: Айша, зайди в юрту.

Айша обернулась: Бабаджа-апа, сейчас приду.

И замерла, глядя в глаза Карахану. Так и стояли они, не в силах вымолвить ни слова, не приближаясь друг к другу и не расходясь. Пока не пришла нянька, не взяла крепко запястье Айши и не увела её в юрту.

Молва о вспыхнувшей страсти быстро разлетелась по аулу. Молодая жена Хакима ата, подавая утром халат, как бы невзначай обронила:

– Люди говорят, Карахан на рассвете тайно разговаривал с Айшой.

Хаким ата заскрипел зубами: Куда смотрела Бабаджа?

– Старая она стала, я же говорила уже, плохо смотрит. Надо её менять.

Хаким ата ничего не сказал, Бабаджа нянчила Айшу с рождения. Умирая, мать Айши просила, чтобы Бабаджу освободили от всех забот, чтобы она всегда была рядом с их единственной выжившей дочерью. Он поклялся, что исполнит её волю, и клятву нарушить не мог. Да и Бабаджа хатун берегла и лелеяла Айшу как самый драгоценный цветок, лучше няньки не найти во всём Семиречье.

Жизнь в ауле забурлила. Женщины готовили дастархан к вечеру, мужчины коротали время в разговорах, то и дело втягивая густой запах варёного мяса, расплывающийся над казанами.

Какой казах не любит хороший той? Все рады забыть о дневных заботах, вкусно поесть, послушать песни акына и поговорить.

Карахан не находил себе места среди всеобщего веселья. Разум подсказывал ему уехать, не объясняясь, потом заручиться уважаемыми сватами и вернуться. Но сердце его стучало, что медлить нельзя, что Айшу в его отсутствие могут отдать за другого.

Вечером, улучив момент, когда первая порция бараньего мяса была уже съедена, и сытая умиротворенность снизошла на всех за столом, он отозвал Хакима ата на беседу.

– Если ты по поводу жеребцов, то не волнуйся, лучшие завтра утром прибудут с пастбища, – заверил его Хаким ата, поправляя халат.

Хаким ата был уже немолод, седина посеребрила почти все волосы на его голове. Он давно научился оборачивать дела в свою пользу.

Карахан в противовес ему волновался как стреноженный конь, который думает только об одном:

– Хаким ата, я увидел твою дочь и потерял покой. Прошу тебя смиренно отдай мне её в жены. Калым заплачу, какой назначишь. Буду её беречь и баловать, клянусь матерью.

Хаким ата пригладил бороду, приосанился и завёл такие речи:

– Карахан, дорогой, ты уважаемый человек, иктарь, я бы с радостью отдал тебе в жёны Айшу. Когда она только родилась, мы сговорились с Аджамал ата, что дети скрепят нашу дружбу родством, ведь у него сын, у меня дочь. Правда, наши отношения в последнее время охладели, и может такое случится, что пройдёт девятнадцатая весна Айши, а сваты от Аджамала не прибудут. Вот тогда мы вернёмся к нашему разговору.

Перед рассветом воздух прозрачен и невесом. Над землёй стелется дымка, окутывая травы. Лошади как будто парят по степи.

Отряд Карахана едва различимый в утреннем тумане покинул аул Хакима ата еще до того, как показался верхний край солнечного диска.

Хаким ата, проводив Карахана, поспешил в юрту Айши. Бабаджа хатун, высокая еще не старая женщина, сидела возле входа с пиалой в руках. Увидев Хакима, поднялась навстречу.

Он ответил кивком головы на приветствие и хрипло спросил: