Бурное

– Айша спит?

– Спит, я только от неё.

– Иди, убедись, что не выходила.

– Как она могла выйти, если я здесь сижу.

– И все же сходи, – настаивал Хаким ата.

Бабаджа встала с неожиданной для её тела проворством, зашла в юрту и вернулась с пиалой, доверха наполненной молоком:

– Спит айналайн, а это тебе, – няня протянула ему пиалу, – верблюжье с утренней дойки. Если пить утром натощак, старость отступит.

– Примет за верблюжонка что ли, – пошутил Хаким ата, принимая пиалу.

Шесть дней Хаким ата просыпался на рассвете и приходил к юрте Айши, якобы выпить верблюжье молоко, и уходил с тем, чтобы зайти ещё вечером и снова утром. Каждый раз наказывал Бабадже: Смотри хорошо за Айшой, чтобы не украли. Карахан парень хваткий.

Приставил охранника, и всё равно продолжал проверять сам. И сколько бы так ходил неизвестно, только на седьмой день не встретила его Бабаджа хатун. Едва встало солнце, пришёл Хаким ата к юрте, и застал только охранника, который похрапывая, крепко спал, прижавшись спиной к юрте. Уже предчувствуя неладное, Хаким ата разбудил его пинком и вошёл в юрту. Все на местах, как-будто хозяйки прибрались перед гостями, так что даже дух свой вычистили. Хаким ата даже под корпе заглянул, нет никого! От Айши и Бабаджи хатун ни одной волосинки не осталось.

В бешенстве выскочил Хаким ата из юрты, закричал, грозя кулаками в небо: Шесть рек ты перейдёшь, а седьмую не сможешь!

Прибежавшим на его крики людям наказал: Догнать, вернуть!

Айша Биби и Бабаджа хатун оставили позади уже шесть рек, держа путь к Таразу. С непривычки обоим не по себе в седле.

– Няня, я вижу реку, давай напоим лошадей.

– Как скажешь, жаным, – согласилась Бабаджа.

Остановившись, они первым делом огляделись с беспокойством, нет ли погони, и только после этого спешились. Разгорячённые лошади тут же прильнули к воде.

Айша захотела умыться, сняла саукеле и опустила на густую траву у берега. Много раз зачёрпывала она воду в ладони и подносила к лицу, прежде чем успокоила внутренний жар.

Бабаджа уже держала коней за узды, готовая продолжить путь, а Айша всё не могла оторваться от воды.

– Айша, жаным, поторопись, – уговаривала ее няня, – мне кажется, я слышу топот погони.

Айша вскочила на ноги, прислушалась, но только ветер свистел, волнуя камыши.

– Тебе показалось, няня, все тихо.

– Моё зрение все хуже, а слух всё лучше, поверь, они приближаются.

Айша схватила саукеле, надела и почти сразу вскрикнула. Побледнев, отбросила головной убор, и, о ужас, из него показалась змейка и тут же улизнула в траву.

Бабаджа подбежала к Айше и разглядела маленький след от укуса на нежной коже за ухом ближе к шее, там, где пульсирует венка.

С Айшой на руках упала Бабаджа на колени и взмолилась: О, небо, помоги нам!

Кожа Айши побелела как покрытая снегом равнина. Бабаджа провела ладонью по её щеке, откинула рассыпавшиеся косы и ахнула. Шею Айши за мгновенья покрыла красная паутинка как будто невидимый паук сплел сеть под кожей. На двух возвышающихся ранках заалели бусинки крови.

– Няня, мне страшно, темнеет в глазах. Трава и небо черные стали.

Бабаджа припала губами к ранкам, втянула кровь и яд. Но поздно. Из груди Айши послышались хрипы, она закрыла глаза и ушла в забытье.

– Айша, посмотри на меня! Говори со мной, – кричала Бабаджа.

В ответ услышала только шелест камышей и топот копыт. Но что уже Бабадже погоня, если её любимая воспитанница в смертельной опасности.

Приблизившись, один из всадников спрыгнул с коня и подбежал к ним. Верная няня подняла глаза полные слёз, и вздохнула с облегчением, перед ней стоял Карахан.

– Змея, гадюка! – только и смогла сказать Бабаджа хатун.

Карахан бережно поднял Айшу и понёс как надломленную веточку. На секунду она открыла глаза и прошептала:

– О, Карахан, душа моя!

– Айша, Айша биби, я с тобой. Ты только живи! Я отвезу тебя к лекарю, ты поправишься, мы будем вместе теперь навсегда.

Карахан безжалостно хлестал камчой бока коня на пути к Таразу. Конь хрипел, бешено поводил глазами, но летел впереди отряда, хоть и нёс на себе двоих.

Бабаджа хатун изо всех сил старалась не отставать.

Когда вдалеке показались стены Тараза, Айша, до того сохранявшая безмолвие, застонала: – Остановись, умоляю.

Тонкие кровавые ручейки потекли из ее носа и губ. Карахан спустил Айшу на землю, подстелил под голову свой пояс.

Айша открыла широко глаза, как будто захотела впустить в себя небо, вытянулась струной и замерла навечно.

– Айша, Айша, не уходи! – закричал Карахан.

Подоспевшая Бабаджа хатун взяла Айшу за руку. Почувствовала смертельную холодность её кожи и запричитала: О, небо, почему ты не забрало меня?

– Умерла, умерла, – зашептали всадники отряда, – ослушалась отца, так нельзя.

Карахан слышал, но едва ли понимал, что они говорят. Горечь разрывала его сердце, терзала разум. За что небо карает его? На двадцать восьмой весне он встретил свою любовь и, не успев вкусить, потерял. Чем он провинился? Он взвыл раненым волком, закусил камчу и с рыданиями повалился на землю. Всадники спешились, но остались стоять возле коней, опустив головы.

Карахан обезумел от горя. После того, как тело Айши предали земле, он закрылся на несколько дней, ни с кем не разговаривал, не ел и не пил. А когда пришёл в себя, поставил юрту рядом с могилой и созвал искуснейших мастеров. Он продал почти все свои стада, чтобы у Айши была лучшая усыпальница.

Кирпичи для неё готовили по секретному рецепту, добавляя в глину сплав меди, животного жира и золота. Кирпичи звенели при ударе, а когда мавзолей сложили, то оказалось, что в нём можно разговаривать только шёпотом. Если даже вполголоса, то эхо разносило слова на всю округу, и любой мог услышать, кто нарушил покой Айша биби.

В ветреную погоду мавзолей звучал как орган.

Несколько мастеров сидели три года над облицовочными плитками, вырезая узоры. Карахан каждую плитку принимал сам, держал в руках, как будто хотел передать тепло своей любимой.

На четыре колонны мавзолея поставили высокий купол, напоминающий саукеле.

Бабаджа хатун стала хранительницей мавзолея, а когда пришёл её черед отправиться в мир иной, Карахан и Бабадже хатун воздвиг мазар в двадцати шагах от Айши.