Купола в окне

Раздался клич медсестры:

– На уколы! – и мы со Светланой Ивановной остались вдвоем.

– Маришке – тридцать два, она четыре года назад схоронила мужа, – торопливо осведомляла меня Светлана Ивановна, – жаль ее, такая хорошенькая, молодая. Похоже, у нее то же заболевание, что и у вас с Валентиной («ага, вот имя третьей соседки!» – подумала я). Но у вас дети, у тебя трое, у нее двое, а у Маришки деток нет…

Если честно, Маришка меня занимала мало, Валентина интересовала меня куда больше. Когда отправились на ужин, я пристроилась к Валентине. Она была ниже меня ростом, такой же комплекции, как и я, то есть средней. Волосы у нее были чуть курчавые, каштановые, до плеч. Чуть скуластое лицо и слегка раскосые темные глаза ясно говорили, что в ее роду были буряты.

Не помню, о чем мы переговаривались по дороге в столовую и обратно, но она явно повеселела. Видимо, в компании двух говорунь ей не давали и слово вставить, она обрадовалась новой собеседнице.

Я сразу почувствовала к ней необъяснимую симпатию, родственность, и впоследствии оказалось, что мы совершенно одинаково думаем, и, не сговариваясь, в два голоса, говорим одно и то же. Много до боли родного, своего, нашла я в ней, кроме одного. Но об этом потом.

Глава третья. Валентина

После ужина я позвала Валентину сходить вниз, посмотреть, что продается в киосках в больничном холле и забросить деньги на сотовый телефон. Прошлись вдоль витрин, выбрались на улицу.

Я улучила момент и спросила ее о муже.

– Нет его у меня, – ответила Валентина, – а детей – двое, сын, институт заканчивает, и дочка тринадцати лет.

– Но он же был, – мне неловко было своей настойчивости, но, раз уж мне допрос устроили в палате, и я все честно выложила, и тут как бы имела право тоже знать… На самом деле никакого права нет и быть не может. Не ответит – и не буду больше совать нос не в свои дела.

– Больно об этом говорить, – Валентина наклонила кудрявую голову, – отец моего Ромки бросил меня, когда я была беременна. Получается – нагуляла…. Студентами были, мне тогда и восемнадцати не исполнилось…

– Он же знал о ребенке?!

– Знал. Сказал, что, может быть, и не его…. Испугался. Я домой вернулась, к маме с папой.

– И не пытался найти, узнать?

– Нет.

– Ну и Бог с ним! – воскликнула я, – В старости останется один-одинешенек, некому будет чашку воды поднести! Прости его, он сам себя наказал.

– Я и простила, – Валентина выпрямилась, посмотрела на меня кроткими карими глазами, чуть улыбнулась.

– А дочка? – я почувствовала холодок в груди – снова нарушаю границы…

– Дочка – от другого. Заставил меня жить с ним короткое время, я его боялась. Он очень красивый был…

– О дочери знает?

– Нет, нет, заезжий, ничего не знает и не узнает никогда. Второй раз оказалась в ловушке.

– Детей Бог дает. Иначе бы не было у тебя дочери.

– Да, да. Замуж я ни за кого не собиралась. А доча – домашний ребенок, ласковый, скучаю по ней …

И Валентина засветилась вся. Когда улыбалась, становилась неимоверно симпатичной, залюбуешься…Мы с нею обошли вокруг больничных корпусов, и разговаривали без умолку, и смеялись, и совершенно другой вернулась она в палату.

– Что, женихов там нашли? – лицо Маришки, в обрамлении красных прядей, ширилось в улыбке, – Ишь, какие явились довольные!

– Какие тут, в кардиологии, мужики, – хохотнула Валентина, – Одни кощеи бессмертные…

– Ну не совсем кощеи, – Маришка щурилась, – Вон рыжий кот, из седьмой палаты, гладкий да сытый, по коридору ходит, в палаты заглядывает.

– Котяра тебя приглядел, – встряла в разговор Светлана Ивановна, и снова они с Маришкой перешли на диалог. Но теперь Валентина не осталась в стороне, вставляла реплики. Разговор перешел на другие темы, и я включилась в общие пересуды, хотя и чувствовала некий холодок слева и справа. Зато от Валентины шло тепло, и я перестала жалеть, что попала в эту палату.

На другой день мы с Валентиной спустились в холл. Оказались у газетного киоска, набрали газет – «толстушек», и я углядела в уголке стопку газет монархического «Союза Русского Народа».

– Дайте мне газетку, вон ту, – и знакомое издание оказалось в руках.

– Зачем ты ее купила? – лицо Валентины, исказили отвращение и ужас, – Это же русские фашисты, черносотенцы!

– Что ты о них знаешь…, – вздохнула я, – Между прочим, черная сотня – это самые преданные императору люди были. Их люто ненавидели большевики, и оклеветали, измазали грязью, как могли. А они любили Россию побольше нашего…

Валентина все еще не могла прийти в себя от потрясения.

– Ты читала, как была казнена Царская Семья? – упорно продолжала я, – Даже сына Алексия не пожалели, а ему было почти столько же лет, как твоей дочке…

– На сегодняшний день, – помолчав, продолжила я, – Это самое честное издание у нас в области. Здесь пишут то, что ты больше нигде не прочитаешь… Вот, власти собрались сносить старинное кладбище, где похоронены умершие в гражданскую войну от сыпного тифа и туберкулёза. Решили построить стадион для студентов! Сейчас свернут захоронения, и вся зараза попадёт в реку, оттуда – в питьевую воду горожан… Чисто с медицинской точки зрения бы поостереглись бы… Я уж не говорю о моральной и религиозной…

– Да я не против церкви, – выдавила, наконец, Валентина. Далее толкнула ответную речь о нерадивости и корыстолюбии священников.

– Среди них разные бывают, просто настоящих ты, видимо, не встречала.

Валентина промолчала. Наконец, решив, что в наше свободное время каждый может верить, во что хочет и читать, что ему вздумается, перевела разговор на другое. Поделилась, что обожает фантастику. Мне нечего было возразить, я сама её раньше читала взахлеб…

Глава четвёртая. Церковная лавка

В этот же день мы с Валентиной добрались до буфета, который был в другом корпусе. Нужно было идти по переходу, ориентироваться по стрелочкам «Буфет». По пути мы разглядывали разные таблички на дверях и бумаги на стендах. Тут я и углядела объявление, что по будним дням с десяти утра до пяти вечера работает церковная лавка. Валентина на скромный листочек не обратила внимания, а я, помня ее аллергию на церковников, не стала ничего говорить.

Впереди было два нерабочих дня, и я с нетерпением ждала понедельника. В понедельник же обрушилось – анализы в семь утра, после завтрака – физиокабинет, лечебная гимнастика, массаж… Быстро расправившись с этими процедурами, спрятав косынку в карман, я отправилась в церковную лавку.

Дверь была раскрыта, я подвязалась косынкой и замялась у порога. Перекрестилась три раза и вошла. Малюсенькое помещение, скорее подсобка, а не комната. Узкая, тесная, ни окна, ни вентиляции. В таких обычно хранят швабры-коробки… Но ярко горят лампы дневного света, на стенах – иконы, родные, знакомые лики… Горят свечи в двух подсвечниках и на Кануне. На столике разложены иконки, масло, свечи, крестики… В шкафу – книги. Угол до потолка забит пустыми пластиковыми бутылями – в них привозят святую воду. Вода – в пластмассовом бачке, сверху – кружки и ковш.

Работница церковной лавки показалась мне старой. Позднее я разглядела ее и оказалось, что она чуть старше меня.

В тот, первый, раз я обошла все иконы, перед каждой помолилась. Поразил меня лик Святителя Николая. Совершенно живыми, добрыми и внимательными глазами так поглядел он на меня, что я смахнула слезу. Были там прекрасные иконы Спасителя и Богородицы, Луки Войно-Ясенецкого и других святых, но когда я брела по коридорам до палаты, очи Николая Угодника так и стояли перед глазами, так и смотрели в душу.

Крещение я приняла около десяти лет назад.

Заболела лет на пять раньше, и все эти годы искала средство, которое сразу и навсегда избавит меня от свалившейся болезни.

Хотя на самом деле первая атака ревматизма была в шестилетнем возрасте, тогда я неделю ползала на коленках, больно было на ноги встать. Вылечили вроде, а исполнилось тридцать – и болезнь обрушилась, захватила целиком, я оказалась в таком же состоянии, как Маришка сейчас. Только к тому времени у меня, слава Богу, было уже трое детей.

Когда оказалась в «клиничке» первый раз, ходила, как и Маришка сейчас, скрючившись, держась за стенку, и на душе был мрак. До неба встали слова: «Болезнь – неизлечима, вас ждет инвалидность». Около пятнадцати лет прошло с тех пор, и кто бы подумал, что я буду благодарить Бога за эту болезнь? И кто бы мне сказал, что душевные раны болючее физических…

Все курсы лечения тогда я благополучно прошла, а болезнь осталась. Продержавшись какое-то время на работе, уволилась, и с головой ушла в самолечение. Читала многочисленные талмуды, к тому времени на лотки хлынула волна всяческой «целительщины», попросту – чертовщины. Чем только я не занималась! Заговоры не читала, нет. Зато обливалась ледяной водой, не ела мяса несколько лет, делала физические упражнения и йоговские «асаны», пила мочу и голодала по субботам… Углубилась в оккультную литературу, и дом заполонили книги всевозможных целителей и оккультистов… Слава Господу, вытащил меня из этого дерьма. До сих пор отмываюсь…