Купола в окне

В начале болезнь протекала бурно, горячо. Воспаление охватило все суставы, даже челюсть открывалась с трудом. Более всего досталось ногам – я боялась, как бы никто из домочадцев, проходя мимо, не задел ноги, и рукам – не могла дочери косички заплести, чайник поднять… Сейчас даже не верится, что так все было. В те годы я занялась активно разъезжать по целителям, так и попала в дацан. Это была последняя моя поездка по ламам и экстрасенсам. Тогда произошла удивительная вещь, смысл которой я понимаю только сейчас.

Все вокруг говорили, что на территории дацана находится старенький лама из Тибета. Я вознамерилась его найти. Когда я, изнемогая, начала обход всех строений дацана в четвертый раз, до меня дошло, что ламу я не найду. Кто-то мне не дает это сделать. Тогда я, едва ступая от боли, направилась за ворота, к зданию тибетской медицины. В коридоре слышался нестройный хор детских голосов, в щелку приоткрытой двери я увидела, как бритоголовые мальчишки в халатах повторяют слова на английском языке.

В кабинете директора меня встретил молодой толстый и высокий бурят, на чистейшем русском представился: «Бабу-лама Владимир», и на мои стенания вдруг заявил: «Никто вам тут не поможет. Вам к своим надо».

Каким – своим? Русским, что ли? Да тут, в дацане, русских пасется больше, чем бурят! Он сказал чуть раздраженно: «Вам молиться надо!», и выпроводил меня…

Прошло несколько лет до крещения, и больше того – после, когда до меня стали доходить его слова. Кстати, их повторила и бурятка-целительница из Улан-Уде, которая, взмокнув, пыталась «снять» с меня болезнь. Спокойно проговорила: «Не могу, мне тут ничего не сделать… Богу молись». Кстати, ее устами мне был дан совет сжечь всю оккультную литературу в доме: «Ты уже диагностировать начала. Скоро лечить начнешь. А не захочешь – заставят, ведьмой становишься… Сожги все вот эти книги…». Почему она, служительница падших духов, посоветовала это? Может потому, что заодно приказала уничтожить и православный молитвослов? Но я, ахнув, прижала его к груди…

Глава пятая. Молчание

Попала я в больницу под июньские праздники. Хотя страна сама не знала, что празднует, что значит для нее «День России», тем не менее вечером были слышны раскатистые хлопки фейерверка, пьяные вопли. Не спалось.

Ночью загремела какая-то тележка и, подойдя к окну, мы со Светланой Ивановной увидели, как две медсестры деловито покатили по дорожке каталку в сторону морга. Из-под простыни торчали синие ноги.

Кардиология – не слишком высоко, поэтому можно разглядеть всех, кто ходит по бетонной дорожке.

В основном, это санитарки, что везут тюки с бельем в прачечную, да рабочие – разгружают лотки с едой. Врачи не ходят никогда, а медсестры – только сопровождая покойников. Завтра в обед во дворе ритуального зала, который из нашего окна тоже хорошо виден, соберется похоронный оркестр, взвоет, зазвянькает, и кучка сгорбившихся людей проводит гроб за угол приземистого здания…

Я смотрела на медсестер с каталкой, они замешкались у ажурных железных ворот, и думала – где сейчас душа умершего? Идет следом, или летит, смотрит сверху на свои синие ноги? Тяжко, и понимает ли, что все – закончилось?.. Ничего не болит, свобода и пустота, и не знает, что делать. Еще день-два будет витать около тела, а потом, как бездомная собака, пойдет в края иные, увидит то и тех, что нам видеть не положено. Прими, Господь, несчастную душу…

Я помню, читала книгу одного еврейского писателя. Там еврейские девушка и мальчик умирают в газовой камере крематория. Он описывает ужас, но самое страшное в том, что он – неверующий и не видит в смерти никакого смысла. Не видит, что после смерти душа девушки шагнула к стоящему неподалеку мальчику – он умер раньше её, и услышала его слова: «Ну, теперь пойдем». Они взялись за руки и начали подниматься вверх, изумленные, потрясенные, и абсолютно живые, так как смерти – нет.

Смерти не нужно бояться. Нужно бояться того, где окажется душа потом. Кто ее встретит – самые безжалостные существа на свете – бесы, или Сам Христос. Куда попали погибшие мученическою смертью еврейские девушка и мальчик – Один Господь ведает.

Как-то раз пришлось выдержать атаку нашей местной активистки-коммунистки. Она кричала:

– Покланяетесь своему Христу, а вот одного солдата нашего на кресте тоже распяли гитлеровцы, прибили гвоздями – что вы ему не покланяетесь?..

Я промолчала, хотя сразу можно было бы сказать, что солдат – человек, а Христос – Сын Божий. Я все думала о другом – куда пошла душа погибшего? И вспомнила двух разбойников, распятых слева и справа от Христа. Они приняли одинаковую мученическую смерть, но один спас свою душу от тьмы, а второй отрекся от Жизни, Света, сознательно пошел во мглу.

Так и тот солдатик, так и еврейские дети, так и умерший больной, которого везли на каталке – они сами сделали свой выбор… Во время войны бывало так, что падал подбитый немцами советский самолет, а летчик, коммунист, успевал крикнуть, и радиоэфир повторял его слова:

– Прости, Господи, мою грешную душу!..

И откуда мы знаем, может быть это краткое душераздирающее покаяние оправдывало его жизнь в очах Божиих…

Когда умирают настоящие христианские подвижники, как-то даже отрадно на душе. Уже всем ясно, что отмаялись, и пойдут прямиком ко Господу.

Мы, обитатели больниц, далеко не мученики. Скорби наши слабы, невнятны, до настоящих страданий далеко, это еще не тьма, а слабые сумерки. Но столько знаков вокруг, пока мы живы, столько уроков, предупреждений, а мы не видим, не слышим, и знать не хотим…

Не знаю, о чем думала Светлана Ивановна, душа беспечная, но на другой день она вдруг разразилась речью, несвязной, эмоциональной, главный смысл которой был: «Зачем мы живем?!».

– Вот так жил, жил человек, учился, работал, детей растил, в огороде копался, и – умер. Зачем он жил, и зачем все это, если умирать?..

Говорила это она, сидя у кровати Валентины, ко мне боком. Маришки в комнате не было, вопрос предназначался нам, и Валентина в тон тоже начала вздыхать:

– Детей надо вырастить…

– Детей! – вскинулась Светлана Ивановна, – это ладно, если они хорошие. А то вон, как у санитарки нашей, – избивает ее, деньги отбирает на водку, она уж прокляла его! Сколько стариков по приютам живет, или, заброшены всеми, голодают в одиночестве! А дети за что мрут?

Видно было, что выговаривала это с болью, несправедливость мира давно мучила ее.

А я молчала. Сказать, что все не зря, и за все нужно Бога благодарить? Что человек каждый – не сам по себе, а связан миллионами нитей с родными, нитями, уходящими как в прошлое, так и в будущее? Что и мы тут в одной палате не зря, не случайно собрались? Что нет случая, а есть Промысел Бога о каждом человеке… Они бы с Валентиной стали меня слушать?! Может, и стали бы, но я слишком хорошо знаю, как может «прилететь» за необдуманное миссионерство…

Можно ли общаться – молча? Да, можно молчать и от всего кричащего сердца молиться за собеседников. Что я и делала, и чувство было, что барахтаюсь в полынье, нет сил на берег выбраться, руки скользят. Молилась: «Господи, прости нас, помилуй нас. Дай покой нашим душам, просвети нас светом Твоей истины…». И вдруг – отлетело. На душе полегчало, и в пространстве отодвинулись серость и маета. Светлана Ивановна вздохнула, распрямилась, и сказала уже ровным, без надрыва, голосом:

– Пойду, у Людочки про таблетки узнаю…

Глава шестая. В палате

Едва незнакомка ступила в палату, все сразу поняли, к кому эта женщина. Такое же полное лицо, круглые серые глаза, улыбка пухлых губ, белая шапочка волос. У них с Маришкой были схожи даже прически, от которых лица становились детскими. И одета она была так же дорого и ярко.

– Ну, где тут моя лепешка? – произнесла она зычным голосом, и Маришка пискнула:

– Мама!

Они сидели на кровати, и мать без устали гладила спину, ноги, руки Маришки, а та жмурилась, как кошка.

Вскоре Маришкина мать начала вертеть головой, стараясь навести контакты с обитателями палаты. Светлана Ивановна, которая сгорала от любопытства, словно случайно оказалась у окна, и её желание пообщаться было удовлетворено полностью.

Маришкина мама рассказала, как решительно выгнала мужа, который начал поднимать на нее руку, как одна растила двоих детей. Сейчас она на пенсии, но активно участвует во всех мероприятиях Дома культуры, где много лет была заведующей. Ее часто зовут на свадьбы и застолья. Сообщила, что играет на гармошке и пишет частушки.

Восторгу Светланы Ивановны не было предела, она совсем недавно пела нам частушки своего сочинения, а тут – сестра по духу!

Когда Маришка отправилась провожать свою маму, Светлана Ивановна заахала:

– Какая женщина! И как дочку любит! Как она только отпустила её от себя замуж?

Это и было ее первым вопросом, когда Маришка вернулась.

– Злилась-то как, – ответила Маришка, она раскраснелась, заметно оживилась, – Она не хотела даже разговаривать с нами. А я так любила Ванечку…

Весь вечер она рассказывала Светлане Ивановне, ну и нам с Валентиной, как заболел ее молодой муж, как лечили его разными средствами, а болезнь прогрессировала, и положили в больницу, а ей надо было на сессию ехать. Уехала, а он умер…

Как-то так буднично она это рассказала, как рассказывают медсестры о больных, и мы с Валентиной не могли понять, то ли её горе так глубоко и страшно, что она не высказывает его, то ли его совсем нет…

На другой день мы с Валентиной вернулись с процедур и обнаружили, что Светлана Ивановна, вместо привычного халата, облачилась в брючный костюм и упаковывает сумки.

– Приду к вам, девчонки, через два дня, за документами о выписке. А пока отпросилась, еду домой, вернее – на дачу. Там у меня такая красотища! Фотки привезу.

Она, действительно, приехала через два дня, выгрузила на подоконник банки с жареной картошкой и рыбой:

– Ешьте, девчонки, пока горячее. Фотки вот…, – голос ее погрустнел, – Пока меня не было, зять снял с окон резные наличники, убрал старые рамы. Установил евроокна. Такую красоту испортил.

На фотографиях был дом в прежней красе. Широкие резные ставни, гряды с цветами…

– Все, пропала дача, – причитала Светлана Ивановна, – Мне внаклонку работать нельзя, а дочь с зятем особо не рвутся. Говорят, что морковки на рынке купят. Не любят они землю, на дачу приезжают только отдыхать. А земля ухода требует… В запустении – какой отдых? Продадут они ее…