Купола в окне

Но едва я пришла в себя после «лекарственного гепатита», едва обрадовалась, что Валентина и Маришка поостыли к Саяне, как – новая напасть…

Последний укол в исколотую вену не пошел, и медсестра с каменным выражением лица распорядилась поставить его в мягкое место, что практикантка, неловкая, но исполнительная, и сделала. А я-то, дурочка, куда смотрела! Знала же, что лекарство ставится внутривенно! Ну и получила, снова обезножела на два дня. Ладно, хоть заражения крови не заработала. Тяжелый укол медленно рассасывался. Валентина с Маришкой гуляли без меня.

…К Саяне пришли дочери, и, чтобы не слушать их разговоры, я потихоньку спустилась в холл. Сразу увидела на скамеечке Валентину с сыном – трогательно угловатым парнем, с материнскими глазами, с упрямым ртом, в котором чувствовался характер. Валентина сидела на себя не похожая, растерянная. Я не стала им мешать, вышла на крытую площадку на улице. Дул ветер, раскачивал шелестящие зеленью ветки тополей. Давно такого зеленого лета не было. Трава на обочинах – как в лесу.

Больных в сквере было немного. Холодный сырой ветер всех разогнал. Неподалеку на перила облокотился тот, кого Светлана Ивановна прозвала Рыжим Котярой – толстый, краснолицый мужичок. Он зыркнул на меня голубыми глазками в белых ресничках:

– Что, подышать воздухом вышли?

– Холодно, – отозвалась я, – а у нас в палате посетители, сил нет слушать чужие разговоры.

– А я привык, – отозвался мужичок, – из двенадцати месяцев в году девять провожу здесь.

– Ничего себе! – ахнула я, – Век бы эту больницу не видать, а Вам тут приходится жить…

– Человек ко всему привыкает, – изрек он, – я вон даже курить бросил, – он кивнул в сторону курящих больных.

Вышла Валентина, провожая сына, который был выше ее на две головы, и рядом с ним она казалась совсем маленькой. Прошли мимо, она меня не заметила, так была поглощена своими думами.

– Это же соседка Ваша, – послышался хрипловатый голосок Котяры, – приходите с нею ко мне чай пить вечером. Сосед у меня смирный, тихий, не обидит. А я уж тем более.

– Спасибо за приглашение, мы подумаем, – отозвалась я, и пошла навстречу возвращающейся Валентине.

– Представляешь, – сдавленно проговорила она, – жениться собрался! Завтра невесту приведет, показывать. Встречались, а мне ни слова! – и она расплакалась.

Мы прошли мимо Котяры, он молча посторонился.

Глава одиннадцатая. Выписка

Понемногу все наши знакомые стали выписываться. Как-то под вечер стукнули в дверь, я выглянула, увидела Котяру с пакетами в руках.

– Прощаться пришел, – грубовато-грустно сказал он, – Ну, давайте, не болейте шибко, а я – домой. Жаль, что чай-то не пришли пить. Мы вас ждали.

– В другой раз, – я заглянула в его печальные голубые глазки, и жалость кольнула сердце, – Вас хоть зовут-то как, я даже не знаю.

– Александр, – ответил он, и, повернувшись, зашагал по коридору.

Следующей на очереди была Валентина. К ней привезли дочку, нужно было купить одежду к школе. Дочь – кудрявое создание с небесно-синими глазами. Действительно, красив был отец! Дочка, застенчивая и ласковая, все жалась к матери, а Валентину было не узнать. Она светилась, была абсолютно счастлива. Собиралась торопливо, копалась в тумбочке, сбегала в буфет за коробкой конфет для врачихи. У Маришки уже был готов подарок – кофейная чашка и банке кофе в хрустящей упаковке. У меня подарка не было, я пересчитывала скудные копейки в кошельке – после всех непредвиденных трат на лекарства и обследования едва-едва хватало на билет до дома.

О доме думали все. Маришка по сотовому телефону с кем-то уже активно договаривалась о продаже своей квартиры. Валентина планировала, как, приехав, начнет побелку – ведь сын с молодой женой приедут. И я не могла дождаться момента, когда окажусь в своей тихой комнатке с книжной полкой и тахтой, с иконами на стенах. Валентина взяла мою тетрадь и неровным почерком – руки у нее тоже пострадали от полиартрита, записала свой адрес.

– Пиши! Дозвониться к нам невозможно, я тебе сама буду звонить, когда буду в райцентре.

Валентина переоделась, и после того, как почти месяц ходила только в халате, в брючном костюме она показалась совсем незнакомой. Простились торопливо, без слез. Она уже была не тут, мысленно ехала домой. Дочка глянула на меня синими глазищами:

– До свидания!

Валентина позвонила поздно вечером, слезы душили ее:

– Девчонки, я скучаю по вас! Все, все не плачу, – она всхлипнула, – доеду до райцентра – позвоню еще!

На следующий день уезжала Саяна. К тому времени к нам в палату положили еще одну женщину, учительницу, спокойную и аккуратную. Мы разговаривали с нею, как в палату забежали Саянины дочери, зашла медсестра, врачиха, стало шумно, с этой толпой Саяну и унесло, я с нею не простилась, и она, думаю, даже не заметила этого. И Маришка куда-то ушла. Стало тихо, пусто… Невозмутимая учительница погрузилась в чтение газет – Маришка ей принесла целый ворох. А я отправилась в кабинет, где обитали врачи отделения, нужно было отдать больничную карту. В кабинете сидел Андреич, мельком глянул на меня и уткнулся в бумаги. Так бы вот и сказать ему:

– «Помогло» мне ваше лечение! Едва жива хожу, много лучше сюда приехала!

Хотя он-то тут при чем?! И я спросила кротко, где моя врачиха. Он, не поднимая глаз, только пожал плечами. Я шла длинным больничным коридором и думала о том, что, как обычно, между больными и медперсоналом – непроходимая граница. Пока только единственный человек, «со стороны», который выслушивал меня тут, был отец Константин. В прошлый раз, после молебна о здравии всех болящих, он рассуждал о том, что врачи лет сто назад «вели» больных, а то и целые семьи, многие годы. Знали условия, в которых живет человек, его характер. Осматривали больных, мерили пульс, выслушивали, смотрели язык и пальпировали живот… Получали «тактильную и визуальную информацию» о больном в целом. А сейчас разделились по узким специализациям, один изучает желудок, другой – сердце, третий легкие, словно человек – машина из разных запчастей, а не одно целое. Главное – исчезла доверительность между врачом и пациентом. Остались, конечно, настоящие врачи, но это такая редкость. Я знаю, еще можно разговаривать с молоденькими, не затюканными тяжелой, неблагодарной, низко оплачиваемой работой медсестрами. Они раньше назывались сестрами милосердия – слово-то какое! Да, и еще встречаются чуткие люди в белых халатах среди практикантов. К нам много раз заходила одна коренастая студентка – смугляночка, очень внимательная, часами сидела в палате, разговаривая и с Валентиной, и Саяной… Даже Маришка, с ее профессиональным гонором, была довольна ее заботой. Я рядом с нею словно в теплое море погружалась. Неужели растеряет свою человечность, став врачом? Высушится душа? Если бы наросло новое поколение – верующее, было бы оно терпеливее и милосерднее, и больница бы расцвела. Ведь не столько евроремонты ей нужны, сколько лечение душ и телес…

На встречу с отцом Константином нужно было идти через час. Он приехал, тепло и внимательно исповедал меня и еще одну серо-зеленую от болезни бабушку, причастил нас, и тоска моя как сквозь землю провалилась. Я распрямилась, и боль как будто ушла, или я о ней забыла. На душе было светло, чисто, мирно и торжественно. Пришла мысль, что не нужно так убиваться о душах, встреченных мною тут, в больнице, людей. Как говорил один проповедник, «у Бога для каждого человека свой сценарий» …

Я проводила бабушку до палаты, та на прощанье слезно просила помолиться за нее и сына ее, Александра (и тут – Александр! – подумала я). И я попросила помянуть в молитвах меня, грешную. Какая из меня молитвенница! Но, идя до палаты, я повторяла:

– Господи, помилуй рабов Твоих, – и повторяла имена бабушки с сыном, своих родных, всех моих больничных знакомых…

Вечер был тихим, Маришка уехала ночевать к знакомым, учительница рассказывала о своих внуках, вдруг замолкла и уснула. А я все думала о целом государстве, о целом мире – клинической больнице, где столько всего происходит каждый день, где идут невидимые миру битвы духа, льются слезы горя и радости, умирают и рождаются люди, а Господь всех видит, и всегда рядом с теми, кому плохо. И с маленькой упрямой Саяной – не зря ведь Он послал ей болезнь, и с Маришкой, и со счастливо-несчастной Валентиной, и с Александрами, и со мной… Не оставь нас, Господи…

Монастырские уроки

Глава 1. Сборы и дорога

В середине июня позвонила подруга:

– Поедешь на праздник в монастырь? С дочкой моей, а я сама не могу, бабушка совсем плоха, приглядывать надо.

Дочь у нее, Аня, – старшеклассница, а старшая дочка – монахиня монастыря, куда меня и позвали.

Последний раз в этом женском монастыре я была лет семь назад. Зимой, приезжали группой учителей, с экскурсией. Был там только что отстроенный храм и домик для гостей. Тогда впервые увидела Владыку. Он вышел к нам, паломницам-экскурсанткам, в длинной шубе и круглой шапочке, с длинной белоснежной бородой и палкой в руке, и я восхищённо подумала: «Дед Мороз!». А других образов в душе не было. Откуда они, с нашим атеистическим воспитанием?..

Да, тогда брала с собой пленочный фотоаппарат, снимала все подряд, а благословения на фотографирование не было. Дома проявила пленку, а она – пустая! В этот раз взяла с собой цифровой, и решила: без благословения – ни одного снимка.

Накануне спросила Аню:

– Анют, какую одежду-то можно?

– Две юбки, подлиннее, потемнее, одна – для работы, другая – на праздник. Кофты неяркие с длинным рукавом, косынку…

И вот мы в пути. Четыре часа до города на маршрутке, там – встретили знакомые, проводили до автобуса, еще полчаса езды… Вышли едва живые – укачало по бесконечным забайкальским сопкам и хребтам. Позвонили на сотовый, подъехала машина из монастыря. Так, не сделав и лишнего шага, оказались на монастырском дворе.

Глава 2. Матушка Елена

Я огляделась. Деревянный забор заменили на бетонные плиты. Ворота – в виде арки с куполком, крестом, иконами на входе и выходе. Во дворе, кроме храма и гостевого домика – деревянное строение для Владыки, новое стеклянно-бетонно-пластиковое здание для официальных приемов гостей, хозяйственные постройки – погреб, теплицы, баня, гараж. Вдалеке, за грядками, огородом – ферма и курятник. Кругом – клумбы с нераспушившейся рассадой. Через месяц монастырская ограда будет утопать в цветах.

Навстречу спешила высокая тонкая монахиня в черной одежде и островерхой шапочке поверх платка. Подошла поближе. Настя! Вернее, теперь – матушка Елена. Я вгляделась в её удлиненное, чуть желтоватое, личико с коричневым румянцем, в светло-зелёные глаза, что глядели вглубь себя, и – комок к горлу.

– Обнять можно? – это я, ей.

– Можно, – Настя, то есть матушка Елена, улыбнулась.

И я бережно обхватила ее тельце в ворохе одежды, прижала на мгновение к себе, и отпустила. Будто птичку подержала – настолько легка она и суха.