Купола в окне

– А чего ж ваш Христос терпит, что людей убивают, войны всякие?!

– Это злоба людская войны делает и убийства, а Христос мучается с каждым убиваемым, укрепляет его, и душу его примет к Себе, если человек этого хочет.

– Ну, не знаю, не знаю… – скрипучий голос Саяны помягчел, она замолчала наконец. А я обнаружила в себе мелкую дрожь, которая бывает при таких вот внезапных нападениях. Уж сколько подобного было, а все равно застают врасплох.

К Саяне пришли удивительно красивые дочери, совершенно на нее не похожие. Оказалось, что муж Саяны – татарин, и смесь бурятской и татарской крови породила такую дивную восточную красоту. Девочки много раз наведывались к матери в больнице, и подолгу вполголоса осуждали и обсуждали кого-то. То хозяйку квартиры, у которой жили девочки, то односельчанок. Я изо всех сил старалась не вникать в то, о чем ведут речь гудящие на одной волне голоса, уходила из палаты. Маришка и Валентина, напротив, с интересом вслушивались в долгие разговоры.

Со временем создалось особое пространство, круг, включающий в себя всех в палате, кроме меня. Я сопротивлялась обволакивающему влиянию, которое шло от кровати Саяны. Пространство это взрывала Рита, я просто физически чувствовала приток свежего воздуха. Кстати, на ней, я в первый день заметила, был крестик, и я тихо обрадовалась – наша.

С Саяной мы еще разговаривали пару раз, подолгу, довольно мирно, говорили о том, что хорошего в буддизме. Там и милосердие, и доброта, и сострадание, и пожелание благополучия другим. Но нет самого главного – Христа. Для Саяны это драгоценнейшее для нас Имя было пустым звуком.

Валентина присутствовала при одном из таких разговоров, слушала отстраненно, но очень внимательно.

Я стала избегать разговоров на религиозные темы после одного случая. Речь шла о святых, о том, как православные выживали в сталинских и гитлеровских лагерях. Души их не ломались, они молились за всех и вокруг них люди менялись в лучшую сторону. И вдруг Саяна гордо заявила:

– Один лама был в таком лагере, к нему все начальство ходило за советами, поклонялось ему. Ему дали особую палату, лучшую еду, подарки ему несли, он лучше всех в лагере жил! И у нас тоже есть нетленный труп ламы, он святой.

И я поняла, что невозможно объяснить «пользу» от наших святых, кровью которых полита российская земля, которых убивали все – и коммунисты, и фашисты, а они молились за их души…

Ничего я не смогу доказать, она меня не поймет, да и не в ней дело. Я болела за душу Валентины, которая напряженно вслушивалась в наши «битвы духа». Но без помощи Божией тут ничего не сделать. И я на другой же день принесла из лавки тройную иконку Христа, Богородицы и Святителя Николая, и прикрепила на стену скотчем над своей кроватью. Лики оказались на уровне глаз Саяны, и на следующий день она перебросила подушку к противоположной спинке кровати, теперь я видела только ее черную макушку. Все разговоры мои с нею прекратились.

Зато вдруг «прорвало» Валентину. Я с похолодевшей душой услышала ее рассказ Саяне о том, что ее родная тетка – шаманка, и, когда проводит свои обряды, Валентина ей активно помогает…

Вот оно что! А я гадаю, откуда такое противодействие православию… Но душа ее тянется к истинному Свету. Но выберется ли из ямы? Помоги, Господи…

Саяна в демонском шаманизме – с головой, и дело не в национальности. В православии есть немало уверовавших людей любой крови, и евреев, и бурят. В монастыре я видела буряточку-монашку, батюшка привез календарь, где есть православные митрополиты японцы, негры… В жилах моего крещеного мужа течет кровь русская, бурятская, украинская, в моей родословной, кроме русских, есть мордва, башкиры…

Дело не в крови, а в том, какая религия спасает душу от тьмы. Я верую, что православная. О спасении инославных еще святитель Феофан Затворник писал: «Некрещеных, как и всех вне веры сущих, надо предоставить Божию милосердию. Они не пасынки и не падчерицы Богу, потому Он знает, что и как в отношении к ним учредить. Путей Божиих бездна!».

Господь не насилует души, только зовет к Себе. И нам нужно учиться сдерживать себя, не навязываться, а только молиться. Но сердце кровью обливается, когда видишь, как доверчивые бабочки летят на огонь…

Вот и Маришка все вертелась вокруг кровати Саяны, и не известно, сблизились бы они, как дело ускорилось.

Глава девятая. Маришка

В тот день, когда я наблюдала макушку Саяны, явилась Маришкина мать, как всегда шумная и щедрая – уставила яствами весь подоконник. Сразу уловила, что в палате новый человек, пара реплик – и всё, их с Саяной притянуло друг к другу, как магнитом.

– Чего мы не перепробовали! – Маришкина мама даже поближе перебралась, уселась на кровать Валентины, – Вот, с врачами разговаривала, лекарства не помогают.

– Надо к бабке, – авторитетно вещала Саяна, – я дам адрес, и надо к ламе съездить, взять водку, кусочек сахара…

Маришкина мать слушала сверхвнимательно, полезла в сумку, достала ручку и бумагу, записала адрес, и вдруг обратилась ко мне:

– Надо же попробовать все средства, правильно?

Зачем я ей понадобилась? Из привычки вовлекать в общение всю аудиторию? Или ей действительно хотелось узнать мое мнение?

Я вздохнула, как перед обливанием ледяной водой.

– Я в свое время прошла и бабок, и экстрасенсов, – мой голос был ровен, – до сих пор из этой паутины выбираюсь. Нельзя к колдунам и ведьмам ходить! Вам в церковь надо, креститься, исповедаться, причащаться… Это Бог дает болезнь, Он один и может её снять, если душе полезно будет.

Маришкина мама сразу посерьёзнела, с нее как будто слетел задор и пыл. Помолчала, потом выговорила:

– Все равно надо всё-всё попробовать.

Голос её звучал чуть глуше обычного, а я почувствовала, как расслабилась, напрягшаяся было, Саяна. Она снова забубнила, как хорошо помогают целители, и я вышла из палаты. Оглянувшись напоследок, заметила, каким жалким и скорбным было личико Маришки. Все-таки скрывает горе за детской, беспечной маской, а с душой её – беда…

…Маришка исчезала на два дня, ездила с матерью к какой-то бабке, и вернулась смурная, мне с нею тягостно было находиться в палате. При Валентине и Саяне она шутила, рассказывала похабные анекдоты, жмурясь и растягивая слова, а когда оставались с нею наедине, сразу веселость её как рукой снимало. Потянулась вдруг к моей газете, что лежала на тумбочке. Почитала недолго, отложила со вздохом. Пыталась мне вручить пачку газет из киоска.

– Не, у меня интереснее есть, – я показала ей книгу, что купила в лавке.

Едва положила книжку на тумбочку, как Маришка завладела ею. Я сделала вид, что не заметила, отправилась к умывальнику. В зеркало наблюдала за незнакомо-осторожным, серьёзным Маришкиным лицом. Видно было, что она пытается вчитаться, и, обессилев, закрыла книгу:

– Скучно.

Я ничего не ответила, но почувствовала облегчение. Да, пища моей души такая, на первый взгляд непонятная и странная, сухая и скупая… Знаю, какими сладкими слезами покаяния омывается душа после этих книг, но, пока Господь не коснется сердца человека, невозможно объяснить…

– Знаешь, – бесцветным голосом сказала вдруг Маришка, – Я думаю иногда, что, если болезнь не излечится, я что-нибудь сделаю с собой. Я знаю – как, я – медсестра. А как вы с Валентиной, не жить, а мучиться – не хочу.

– Ты думаешь, со смертью всё закончится? – я говорила тоже спокойно, обыденно, хотя что-то задрожало в душе, – Ничего не закончится, душа будет жить дальше, только в полной беспросветке. Кто тебя оттуда вытащит?! А насчет нас с Валентиной – что ты о нас знаешь?! Мы, может, только жить начинаем! Дети наши внучат нам родят, это радость-то какая! А тебе тоже родить надо. Выходи замуж.

– От того, с кем я сейчас живу, рожать не буду… – Маришка наклонила голову.

– У тебя есть любимый человек? – обрадовалась я.

– Любовник, – Маришка невесело усмехнулась, – богатенький один.

– А жена знает?

– Знает, прибегала ко мне ругаться. А, пошел он, козёл… Я из-за него уехать хочу оттуда.

– Уезжай! – с жаром подхватила я, – А то последние твои молодые силы выпьет, а с женой так и не разведётся.

Маришка выпрямилась, потянулась сладко:

– Ребеночка хочу. Вот подлечусь – и займусь своей личной жизнью. Найду себе молоденького… – игривые нотки снова зазвучали в ее голосе, – Правда, Валечка? – обратилась она к вошедшей. Та улыбнулась так, как только она умела это делать – до того светло и лучезарно, что на душе потеплело. И Маришка легко рассмеялась.

Глава десятая. Прогулки

Наступили теплые деньки, и Саяна стала часами пропадать на лавочке. Вокруг нее всегда кто-то толпился. В основном буряты, но и русский парень все кружил около, пытался завязать разговор. Она похвасталась, что ему очень понравилась одна из ее красавиц-дочерей.

Да и мы стали гулять вокруг корпусов втроем. Самой резвой из нас была Валентина, мы ковыляли с Маришкой следом.

Мы порой и не разговаривали почти. Просто шли и радовались запахам трав, солнышку, соснам и скупым цветам клевера, цветущим кустам шиповника… Тело просило движения, хотя дыхание перехватывало, и ноги уставали от наших походов.

Проходили мы мимо соседнего здания, где обитают роженицы с патологиями, где под окнами на асфальте есть надпись: «Любимая, спасибо за сына!», и мимо морга, и мимо кухни, около которой живут полудикие кошки…

Мы все чаще стали общаться втроем, а в палате нашли новую тему для разговоров – диктовали друг другу рецепты испытанных вкусных блюд. И Саяна подключилась, напряжение между нами как будто спало.