Тот, кого рядом нет

Ирина ждала встречи и боялась ее. Душа не хотела возвращаться к прежней острой боли, ощущению бессилия… Пока жизнь более-менее вошла в прежнее русло. С Юричем отношения установились дружеские, хотя он, кажется, еще не терял надежды на большее…

Игорь приехал в апреле. Встреча получилась совершенно неожиданной.

В тот день она привела своих ребят на библиотечный час. Сиплая библиотекарша проводила беседу так скрипуче, нудно и монотонно, что Ирина удивлялась: как можно с таким голосом работать с детьми?

– У меня от нее ухи болят, – прошептал Артемка однокласснику Ромке. Тот, сморщившись, кивнул.

Наконец дети с облегчением высыпали из библиотеки в школьный коридор, а Ирина нос к носу столкнулась с Игорем.

Сколько раз она воображала эту сцену! Вот, он стоит, а она проходит мимо, холодна, словно английская королева… Ага, королева! Вспыхнула, чуть книги не выронила… Дети ее отпихали, оттолкнули, отнесли от него жизнерадостной волной, и она, оглянувшись напоследок, захлопотала, собирая своих питомцев, поспешила к выходу.

Она не рассмотрела его лица. Так, линия губ, носа… И глаза. Непривычные, напряженные, светлые. То ли заледенели, то ли выцвели. И с душой его, значит, беда…

Ирина шла, потрясенная. Не так, как в тот далекий теперь сентябрьский день. Там было потрясение со знаком плюс, сейчас – со знаком минус. Будто привидение увидела. Вот, значит, каким он может быть.

«Не узнали души друг друга, не узнали» – стучало в голове.

А, может, она все придумала с начала до конца? Но душа не согласилась с этим.

То, что он изменился, не одна Ирина заметила. Галина Гавриловна недоумевала:

– Леонидыч явился-таки. Чудной какой-то, замороженный.

Юрич делился:

– Игорь каждый день в школу приходит. Уроков нет, а шатается по кабинетам, в учительской торчит. Сегодня, ни с того, ни с сего, Зоя Тимофеевна на него оторвалась. Он с ней вежливо так, а она покрылась красными пятнами, и – в крик. Он молча поднялся и ушел.

И все-таки Игорь заглянул в начальную школу. Клавдия Ивановна набросилась с расспросами. Ирина стояла у окна маленькой учительской, скрестив руки.

Игорь был тих и мягок. Нежность его, и голос бархатный, предназначались ей, Ирине, она знала об этом.

Никакой досады или обиды в адрес Игоря не было, и быть не могло. Оно пришел, и она немедленно простила его. Раз не написал – значит не смог. Но отчетливее, чем когда-либо, почувствовала: нечто темное, неподъемное осталось между ними.

Никто не виноват. И пока не хватит у них сил сдвинуть это «нечто», хоть плачь. Надо все оставить, как есть. Время, только время расставит все по своим местам.… Но сколько нужно ждать? Год, два, всю жизнь?..

Он уходил, а она смотрела в окно, как он уходил, неотрывно, пока не скрылся за поворотом…

Закончился учебный год, и она уехала в другой район, в свой поселок, к постаревшим родителям.

Там, в родном доме, почувствовала себя снова маленькой девочкой. Мама, папа, до чего трудно там, во взрослом мире. Не возвращалась бы.… Но секретничала, шепталась с мамой, все о нем, о нем, о нем…

Приехала, и снова – первое сентября, повзрослевшие дети, Юрич, новые соседи – Сурков, Ада.… Все по-другому, а на душе – незажившая рана.

Тогда, в эпоху ожидания письма, Ирина не выдержала, рассказала Галине Гавриловне о страданиях по Игорю. А теперь Сомова разбередила старую рану не столько словами «выброси его из головы», сколько фразой: «Игорек Леонидыч-то, слышала, приезжает… Насовсем… Работать у нас будет, физиком».

Глава 9. События дня

У обитателей четырехквартирного сегодня праздник. Привезли воду! Витя Лазоренко подкатил на водовозе, звучно хлопнул дверцей, ловко ухватил мокрый хобот-шланг и направил в ближайший алюминиевый бачок. Третий день дожидались этого торжественного момента сухие ведра, фляги, бачки и бидоны.

Хлынула алмазная струя, загрохотала посуда. Кудрявый Лазоренко улыбался.

– Ай да Витя, – взмахнула сухонькими ручками баба Поля, – Водички нам привез!

– Да я бы вчера еще, да вот, ремонтировался, – откликнулся Витя, и губы ширились в улыбке, и зубы сверкали белее сахара, хоть «Бленд – а – мед» рекламируй.

Ирина улыбалась, стоя у калитки. На тусклом лице Ады тоже обозначилось подобие радости. Один Сурков стоял на крыльце, сохраняя суровое выражение лица, ждал, когда можно будет унести свои емкости с водой. И первым забрал свои два ведра.

Витя унес Аде бидон. Помог бабе Поле – перелил из ее ведер воду в бак на кухне. И, наконец, весело балагуря, вытирая вспотевший лоб, приволок флягу в Иринину квартиру.

– Вот, – протянула она деньги, – плата до конца месяца.

Улыбчивый Витя внимательно пересчитал деньги, мотнул головой – все правильно, мол, и, гремя кирзовыми сапогами, сбежал с крылечка.

Вечером гостил Юрич.

– Слышали, Ирина Витальевна, что Рудик, этот шут гороховый устроил? – он махнул в сторону стены, за которой весь день стоял стук и грохот.

– Стучит, – поддержала разговор Ирина.

– Я Рудику человеческим языком сказал – надо рамы вставлять, зима на носу. Вста-влять, а он запихал их немытые, и присандалил насмерть! – глаза Юрича совсем позеленели, гневно сверкнули, – Гвозди, представляешь, забил прямо в рамы! Я его спрашиваю – как ты их весной собираешься вытаскивать? И, думаешь, что он мне ответил? Я, говорит, весной их не буду выставлять! Я, мол, весной отсюда уеду!

Юрич перевел дыхание, и продолжал уже более мирным тоном:

– Я думаю это он так, из вредности, настроение у него худое. Между нами говоря, дисциплинка-то у него… того… У меня, каюсь, тоже шумновато бывает. Но я так, как он – не ору. А он ка-ак рявкнет: «Мал-чать!». Дети ему прозвище дали – Рудольф Гитлерович, и еще «Фриц носатый». Так-то его жалко даже. Ему бы не в школе, а где-нибудь на заводе работать, гайки точить! На них ори, не ори – все выдюжат, они железные.… Ну нет в человеке творческой жилки! На меня вот детки не обижаются, знают, что я если и рыкну, то не со зла…

– Детей не обманешь, – поддакнула Ирина.

– Дневники красные от двоек, родители ревут… Скоро родительское собрание. Ой, что будет…

Юрич галантно распрощался и вскоре они с Рудольфом о чем-то бубнили за стеной. Стена была тонковата. Слов не разобрать, голоса узнать можно. Ирина всегда знала, когда к Рудольфу кто-то наведывается… А когда он качает мышцы – слышится мерное постукивание табурета о пол. Иногда со стуком опускает гирю на пол – половицы вздрагивают… К сожалению, и он слышит, когда Юрич гостит. А, пусть…

Там, где стена бабы Поли – тишина. Но она жалуется – со стороны Ады измучили топот, музыка, вопли…

Ирина вспомнила, что запас дров в сенях кончается, надо наносить из уличной поленницы. Сурков пока не должен вылезти из своей норы, встречаться с ним не хотелось. Ирина прислушалась. Голоса гудели на одной ноте.

Когда она, надышавшись свежего воздуха, раскрасневшись от работы, вернулась в дом, бормотание было ровным, словно течение реки. Ирина взялась готовиться к урокам.

Раскрыла учебник и вспомнила сегодняшнее происшествие. Она на математике дала задание детям, а сама отправилась в магазин через дорогу. Не хватало пластилина для урока труда, нужно было прикупить несколько пачек. Собиралась выходить – и зашел высокий, подтянутый офицер. Кого-то он мучительно напомнил Ирине… Офицера она не разглядела, так, уловила в лице и фигуре что-то очень близкое, знакомое, почти родное. Вышла – а в крытом кузове машины сидят солдатики, вчерашние старшеклассники. И – засвистели, заорали, заулюлюкали: «Девушка, иди к нам!».

Ирина торопливо спустилась с крылечка. Скрипнула дверь – вышел офицер, солдатики тут же смолкли. Ирина вздохнула с облегчением, перебежала дорогу.

Дети, конечно, не столько делали задачу, сколько тянули головы, заглядывая в окна.

– Это с той точки, ракетчики! – заявил Артем авторитетно. А Ирина подумала – «Вряд ли дети что-то слышали… Хорошо, что не видели моего позорища. Их учительницу освистали, как девчонку… Откуда эти ребята? Может, с ближней военной точки, может быть с той, что километрах в пятидесяти отсюда…».

Наконец Ирина закончила писать планы. Юрич и Сурков куда-то ушли, уже час-полтора стояла полная тишина.

Она поворошила угли в печи, закрывать трубу было рано. Напилась чаю и легла, свернувшись калачиком, на свою узкую кровать. И вдруг загремели, застучали в сенях, громко заговорили за стеной, и от одного из голосов у нее сжалось сердце. Приехал?