Тот, кого рядом нет

Она сняла пиджак с крючка. От него волнующе пахло его сигаретами… Вот так… Кино называется «Провела ночь с любимым человеком». Хотя любимого-то тут не было, а побывало его почти бесчувственное тело… А этот предмет одежды нужно вернуть, сегодня же. Найдя себе занятие, Ирина начала с воодушевлением собираться.

… Баба Уля засуетилась, приглашая войти.

– Вот, доча, Игорешкина комната. Он, поди, скоро придет, до школы побежал. Ты подожди.

Ирина огляделась. Комната маленькая, кровать застелена синим покрывалом. Стол, этажерка, забитая книгами. На окне какие-то провода, полуразобранный радиоприемник. Более чем спартанская обстановка.

– Игорешкин альбом, – баба Уля достала откуда-то темно-красный кожаный альбомчик.

Ирина перебирала снимки. Маленький… Смешные уши, ямочка на круглом подбородочке. Взгляд огромнейших глаз – доверчивый, распахнутый… Вот Игорь постарше, просто одетый. Вот рядом со светловолосой женщиной, неуловимо на него похожей. Мама, должно быть, только волосы у него темнее. Игорь говорил, что после развода она снова вышла замуж, у них с отчимом двое своих детей…

Откуда-то из-под обложки высыпалось несколько снимков, сделанных, похоже, не слишком давно. Вот дата. Снято три года назад, за год до того, как Ирина приехала сюда по распределению работать.

Женщина на снимке показалась знакомой. Ирина вгляделась – и ахнула. Сердце ее вдруг учащенно забилось. На первой фотографии, грациозно изогнувшись, в черном свитере и джинсах стояла… Зоя Тимофеевна Гарцева. Моложе, счастливее, с волосами ниже плеч, но не узнать невозможно. И на следующем снимке – у березы, с мотоциклетным шлемом в руках. А вот тут – в сарафане, у ручья.… И еще, еще… Ирина захлопнула альбом, будто застигнутая на месте преступления. Сердце колотилось, как бешенное. Зоя Тимофеевна… Зоя…

Муж у нее рыжий, с тараканьими усами, низенький.… Как-то ломился к Ирине, выпрашивая на бутылку, назвал ее, липко улыбаясь, «бабенкой».

Но она ведь старая! Хотя, сколько ей лет? Тридцать с небольшим…

Баба Уля позвала чай пить. Но какой чай! Ирина быстро собрала фотографии, запихала под обложку, альбом засунула под стопку журналов на этажерке. Она и минуты тут больше не могла оставаться…

Не заметила, как оказалась на соседней улице. Вот и сомовские ворота.

– Я не хотела тебе рассказывать, – Галина Гавриловна ежилась, словно ей было холодно на жарко натопленной кухне, – я, если честно, сама мало что знаю. Значит – все правда… Мужик у нее пьет, но не дерется. Видно, любит ее, лахудру… Детей у них нет. Не знаю, как у них с Леонидычем вышло. Скорее всего, как это бывает, по пьяни. Потом хвастанулась она одной женщине, не буду имени называть. Та мне рассказала. А я молчала, не знала – верить или нет. Тебе вот первой говорю….

– Подожди, – Ирина потёрла виски, – Ты мне скажи.… Ну, случилось один раз такое… Он, видимо, влюблен в нее был, если фотографии хранит…

– Фотки хранят еще как факт победы. Вот, мол, какая у меня была…

– Неужели между ними еще что-то есть? Вот, танцевать вчера его сама пригласила.… Злилась, выговаривала что-то ему…

– Может, чует, что он уходит от нее, – Галина морщила нос, неприятен был ей весь этот разговор, – пока он не женится, покою она ему не даст, это точно. Да и его нечего пай-мальчиком выставлять! Захотел бы – послал куда подальше! Может это не она, а он к ней липнет!

– Так она же его пригласила – чуть не крикнула Ирина.

– Эт-то на людях, – невозмутимо хмыкнула Галина, – а без людей он, может, за ней хвостиком бегает… Как будто так не бывает – спит с одной, любит другую…

– Нельзя так, – глухо ответила Ирина.

– Ты жизни не знаешь, слишком категорично судишь – черное, белое.… Посмотрим, что ты лет через десять скажешь… Ну, чего ты убиваешься! Вон, сразу с лица спала! Как говорится, что не происходит – все к лучшему. Позвал бы тебя, дуреху, замуж, ты бы ему стирала-варила, а он бы к ней бегал…

– Перестань! – взмолилась Ирина, – Может быть, все это неправда, фотографии еще ни о чем не говорят!

– А что, я ничего, давай лучше чай пить, я тебе горяченького налью… Да, ты слышала, Ада-то наша кого окрутила! – Галина со стуком метала чашки на стол, вазочки с вареньем и сметаной, – Сына бабы Поли, у которого жена умерла! Он теперь приходит, и не знает, к кому сперва заходить, то ли к матери, то ли к рыжей кошке своей…

– Бедная баба Поля! – искренне вздохнула Ирина и пододвинула к себе чашку с чаем.

Глава 13. День за днем

Зима… День р-раз – и нет его. Вечера синие, бесконечные…. С утра в классах темно, свет горит до третьего урока… Техничка Петровна ругается – учителя начальных классов уже который раз своевольничают. Утром затапливают печи-голландки в коридоре дровами, приготовленными на вечер.

Клавдия Ивановна на вопли Петровны ответила строго:

– Вы, небось, дома печь два раза в сутки топите, а тут почему один? Печи за ночь остывают, в классах холодно. Дети в пальто сидят, изо рта пар идет. Не допустим, чтобы малыши мерзли!

– Мне-то что, – сбавила обороты Петровна, – мне дров не жалко! Только, думаете, легко кучи поленьев к печам натаскивать каждый день?!

– Ну, эту проблему мы решим, – подытожила Клавдия Ивановна, – на уроках труда с детьми дров наносим. По одному – два полена принесут – целая поленница будет в коридоре.

Дети из всех трех классов во время перемен сбиваются к печам. Сквозь щелки чуть приоткрытых дверец видно гудящее веселое пламя. Коридор от этих оживленных печек совсем другой. Если выключить свет, то по стенам скачут огненные блики. Дрова в печах постепенно превращаются в пышущие жаром дворцы и пещеры из оранжево-прозрачных кирпичей, и, наконец, от них остается груда рубиново-красных угольков.

С Ириной Витальевной который день что-то происходит. То она устало-понурая, то глаза блестят, щеки пылают.

– Ты, девочка, никак заболеть собралась? – заметила сегодня Клавдия Ивановна, – Только-только третья четверть началась. Не болей, одевайся теплее.

После уроков, укладывая пачки тетрадок в сумку, Галина Гавриловна, как бы мимоходом, спросила:

– После Нового года Игорек у тебя, что ли, ночевал? – и впилась глазами в Иринино лицо, пытаясь заметить следы замешательства.

– Ага, – Ирина подняла на нее спокойные глаза. Лицо Сомовой стало белым. Ирина не стала ее мучить, коротко рассказала, как было дело.

– Уф, и напугала ты меня! – перевела дух Галина Гавриловна, – Я и думаю, чтобы ты, да.… А Рената Гордеевна: «Факт – переспали, видела, как вошли вместе, как вышли – не видела…».

Ирина, не дослушав, вышла на улицу. Поставила сумку в снег, чтобы надеть рукавицы. Сомова выскочила следом:

– Ты ж на каникулах зимних собиралась домой съездить.

– Гарцева не отпустила.

– Лютует… Ей, наверное, Рената тоже доложила…

– А, мне все равно, – обронила Ирина.

– А мне не все равно! – воодушевилась Сомова, – Я этой Ренате рот-то заткну, будет о тебе сплетни возить! А Юрича Зоя отпустила. Он в районную больницу ездил.

– Заболел что ли? – Ирина вскинула глаза.

– Зачем сразу – заболел…. Карту курортную оформлял. И куда он собрался в такую холодищу? Слышала, проверка фронтальная будет, из РУНО проверяющие приедут. Нервотрепка начнется…

Ирина и Галина Гавриловна разошлись в разные стороны. Ирина шагала по звенящей от мороза дороге, с которой забайкальские зимние ветра сдули большую часть снега, и думала о том, что Юрич в последнее время зачастил в начальную школу. То бруски принесет для уроков труда, то рейки для плакатов. Ирина знала, что ходит ради нее, но мысль эта сердце не грела.

А с Сурковым у него какая-то размолвка вышла, не приходит. Зато Игорь зачастил, едва ли не каждый вечер обитает за стенкой. Ведут с Рудольфом какие-то бесконечные разговоры. И, удивительно, с Сурковым что-то произошло, последнее время он стал как-то иначе, сочувственно поглядывать на Ирину.

«Он – как зеркало, – думалось Ирине, – Юрьевич, наверняка, из ревности наговаривал что-то на меня. Конечно, передал мои слова, что Сурков мне сразу не понравился. Сплетница деревенская.… Вызывал ко мне настороженность, неприязнь. Недаром, Сурков едва меня увидит – сразу в сени, и двери на крючок. Но вчера вообще, конец света…».

Вчера Сурков увидел, что Ирина возвращается из школы, но не скрылся за дощатой дверью, а стоял у своего крыльца, загребая ногой сыпучий снег, и очки его сверкали яростными солнечными зайчиками.

Дождался Ирину, и они, почти не глядя друг на друга, поговорили о грядущей фронтальной, о родительском собрании в среду. Явно что-то другое тяготило Рудольфа Борисовича, а он так и не решился сказать. Но первый лед отчуждения был растоплен.