Периметр зверя

Вот такого. Небрежного. Ссутулившегося. С наглым прищуром и чуть приподнятой в улыбочке верхней губе. Типчика с прыгающей походкой, потому что чужая земля жжет ему пятки.

И Малыш знал – его заметят. Его уже ждут. Он здесь нужен. И было хорошо. Ему, идущему по ночному перрону и вдыхающему ветер.

Вот она, Малыш, жизнь. Бьется вокруг, горячая, вкусная, ничем тебя не обделившая.

Отчего же так хочется умереть в 15 лет? Сидор? Карэ? Нужная ночь да мутное стекло? Нет… Это не причина. А, может быть, просто пришла пора прощаться? Просто выпали молочные зубки, а клыки еще не окрепли? Ты еще не знаешь вкуса смерти, Малыш, и оттого ее запах кажется тебе сладким. То ли вздох, то ли стон еще не успел войти в сознание Малыша, как он уже метнулся в сторону.

В стороне был наспех сколоченный забор, навесной замок на калиточке, из под которой вытекала обильная жирная лужа, мрачно дохнувшая неряшливой кухней и близким санузлом.

Мимо простучал башмаками наряд милиции, Малыш вжался в доски и спиной чувствовал как ворочается и гудит агрессивная среда. Много агрессивной среды. Вялой, смрадной, старорежимной. С колуном за поясом. С нечесаной бородой и волосатыми влажными лапами.

Малыш с облегчением проводил взглядом патруль. Он ни с кем не хотел делиться. Это была его ночь.

Раз… -подтянуться.

Два… – тесно прижаться к ребру забора и слиться с ним воедино. Три – гибко сползти вниз, мягко спружинив на встрече с землей и скользнуть в тень.

За забором было темно, на пятачке, освещенном умирающей лампочкой, валялись бутылочные ящики, а за ними мелькнул огонек сигареты.

Нет. Три огонька. И четыре силуэта.

Три больших, а один – маленький.

Когда-то давно Малыша тоже держали за плечи, его затылок был как раз по грудь тому, державшему…

«Скажи Сидору, что он – грязь. А это я оставлю ему на память».

И чиркнули пару раз лезвием по лбу. Так, чтоб там получилась буква «М» – Мартын.

Потом ты плакал на чердаке, а когда Сидор нашел тебя, прижимал к себе, слезы твои пополам с кровью пачкали Сидору рубашку.

«Сидор… Там больше нет этой буквы?». Он сжал в кулаке твою челку и запрокинул тебе голову. На лбу красовалось шесть беспорядочных порезов. В правой руке Малыш сжимал осколок стекла…

С тех пор Малыша кидало в жар, когда было темно, когда из четырех силуэтов трое были большие, а один – недоделок, когда вокруг хлюпала агрессивная среда и подмигивала сигаретными огоньками.

Хитро и зазывающе. Ну, Малыш, поиграй со мной! Ты же так этого хотел!

Первый удар ногой выбил из чьей-то податливой груди жалобный, всхлипывающий звук. Потом все получилось до стыдного быстро и привычно. Двое лежали на земле, над забором взметнулся чей-то зад…

Малыш выпустил из легких загустевший воздух, упруго толкнулось сердце. Все?

Тепло растекалось по спине. Чье-то лицо близко-близко, так что невозможно разглядеть черты. В каком-то судорожном порыве прижатая к стене, перед ним стояла девчонка.

Тебе сейчас ни за что не вспомнить, Малыш, какая мысль первой посетила тогда твой очень спокойный мозг. Скорее всего, никакой мысли не было. Ты просто легонько коснулся ее лица. Словно засомневался – жива?

Девчонка не вздрогнула. Распахнула ресницы, дотронулась до разбитой губы, увидела кровь и брезгливо встряхнула кистью.

– Больно? – Вообще-то Малышу было глубоко наплевать, больно

или не больно, ему просто хотелось услышать, как она разговаривает.

Девчонка исподлобья взглянула на Малыша и вытерла руку о джинсы. И сказала. Не зло, а так… с интересом – Хочешь попробовать? – Потом прижала ранку воротничком черной блузы и добавила:

А вообще-то ты меня спас. Спасибо.

Пожалуйста, – ответил Малыш и затосковал.

Ветер пронизывал насквозь.

Пахнущий пирожками, полузадушенный вокзальный ветер вдруг до костей прошил тебя чужим, не осязаемым до сих пор холодом. Странная густая боль растеклась по вздувшимся венам.

Ветер… Что-то с тобой происходит, сейчас, Малыш!

Все случилось быстро и не так.

Только оказавшись на заборе, Малыш подумал, что девчонка тоже, наверно, хочет вырваться отсюда. Он опустил вниз руку, поймал холодные тоненькие пальцы, без усилия втянул ее наверх и спрыгнул.

Девчонка, крепко вцепившись пальцами в ребро забора, неловко жалась где-то наверху. Боится, что ли? Малыш напрягся и подавил в себе желание развернуться на 180 градусов и сбежать отсюда куда подальше, пока… А что, собственно, пока?

И ты сдунул со лба прилипшую прядку.

Прыгай.

Высоко. – Голосок холодненький, как мышиный носик.

Какой-то взъерошенный колючий бесенок вскочил тебе на плечо и ты ухмыльнулся знакомой сидоровской улыбкой, четко выговаривая по слогам:

– Я не собираюсь торчать под забором до утра. Или прыгай или оставайся здесь, к чертовой матери.

Малышу захотелось, чтобы она скорчила плаксивую мордочку и заныла. Но девчонка мгновенно отпустила руки и тяжело грохнулась на асфальт. Глупо грохнулась, нелепо грохнулась, ударилась локтями и затылком, встала на ноги, посмотрела на Малыша снизу вверх, словно удерживая какие-то слова, оттолкнула его и бросилась в темноту.

А Малыш, не раздумывая, следом. Зачем? Испугался, что пропадет? Что снова нарвется и некому будет помочь? Ее глаза? Ты же успел рассмотреть ее глаза, Малыш. Зеленые. Но не такие зеленые, как глаза бывают, а словно капельки акварельной краски. Прозрачной, переливающейся и невозможно сияюще зеленой…

Нет, скорее сработал инстинкт.

Бегут? Догоняй. Скрываются? Ищи! Зачем? Разберемся!

К тому же тебе просто не хотелось ее сейчас потерять.

Ты изловил ее там, где было много пустых вагонов, схватил в охапку, она отбивалась, как бешеный слон. И заехала тебе туфлей под коленку, лбом в подбородок и кулаком по шее. И тебе пришлось дважды стукнуть ее спиной о вагончик, прежде чем она вдруг не сникла и не замолчала разом.

Фонарь светил ей прямо в лицо. А лицо ее было бледно и чуть запрокинуто вверх… К тебе, Малыш, И ты с дрожащей суетливостью запоминал ее черты.

Черные волосы – спутанные и, кажется, в крови. Маленькие губы, чуть искаженные болью. Зеленые глаза, близко и нигде.

– Пусти, мне больно.

Какая-то отрешенность оседала на ее бледненьком личике. Малыш вздрогнул, очнувшись, и сообразил, что до сих пор сжимает в ладонях ее плечи. Он рывком убрал руки и сказал: