Периметр зверя

Малыш обеими руками откинул со лба челку, чтоб всем было видно, какие у него голубые ласковые глаза и спокойные крепкие губы.

Привет, – сказал Малыш, – ваш розовый младенец покалечил на мне ручки.

Бать, – подал голос Пух, – можно я его убью?

– Позже, – голос у бати стал неожиданно бархатистый и вполне располагающий. – Мальчик, ты чей?

И ты понял, Малыш, что на этот вопрос сейчас существует только один ответ:

– Сидоровский.

Возникла пустота. Она медленно сконцентрировалась над головой Малыша в почти осязаемую сферу и вдруг лопнула.

Все зашевелилось, а Пух начал бледнеть и выпустил из рук стакан. Батя слегка поднял брови и улыбнулся. Даже ямочки такие веселые на тощих щеках проступили.

– Сидоровский… кто?

– Брат, – улыбнулся в ответ Малыш, – младшенький.

Последнее слово он произнес по слогам. Вот так: млад-шень- кий.

Батя откинулся на стуле и скрестил руки на груди, скосив глаза на Пуха.

Ну что ж ты, Пух? Вот вечно ты такой. Спешишь, торопишься, не разберешься никогда, а, Пух?

Батя! – вдруг заорал Пух. – Он…

Сядь, – приказал Батя, – сядь, Пух. У нас гость, дорогой гость.

Присаживайся, брат Сидоровский, говори, что тебе надо.

– Карэ, – ответил Малыш. И почему-то добавил – И Пуха.

Тощий пожевал губами в глубокой задумчивости и махнул рукой.

– Девчонку что? Забирай, мы ничего плохого, кстати, с ней не сделали. А Пуха, – посмотрел на Малыша въедливо и внимательно, – А мне -то, собственно что? Я, что ли, все это затеял?

– Не понял, – вздыбился Пух и хотел что-то добавить от души и сразу, но отлетев к стенке, успел только больно вытаращить глаза, а сквозь прижатые ко рту пальцы стекала темная густая струйка.

Кто-то подтолкнул к нему Карэ, кто-то захлопнул за ним дверь, кто-то положил руку ему на грудь, но сердце его не забилось сильнее. Но Малыш поднял глаза и увидел перед собой Карэ.

Схватил ее за руку и пошел быстро, так быстро, что она спотыкалась, не успевала за ним.

– Ну что, Малыш, опять не так?

Опять горький песок скрипит на зубах и сушит горло до черна, до черна, до черна…

– Малыш! Я ногу сломаю… Не беги…

О! Да ты совсем забыл о ней.

Вы остановились друг перед другом. Бледные и смертельно уставшие.

Она сказала:

– Спасибо тебе, Малыш, я пойду…

А ты не ответил ей «иди», хотя все закончилось и она больше была не нужна. Ты не ответил ей «ну и пожалуйста», потому что испугался того, что будет, если и она сейчас уйдет.

Ты просто продолжал крепко держать ее запястье.

– Пусти, я ухожу… Малыш, отпусти меня!

Это крик. А это не глаза. Это хлесткий мазок акварельной краски, как пощечина.

Я не могу тебя отпустить, Карэ…

Как Пух, да? Как Пух? Ты такой же, такой же!!!

Много акварели, полнокровной зеленой краски, волна за волной, взахлеб и навсегда.

– Почему они тебя не убили?! Почему они отпустили нас?!

Кто ты?

И вдруг снова белый холст. Чистый, белый и нетронутый.

– Малыш, я просто хочу домой.

– Я сам отвезу тебя домой. – Что-то дрогнуло внутри, какой-то тяжелый механизм медленно и с гулом прогревался, вот-вот готовый ожить. – И знаешь, мне не 21 год. Я не служил в спецназе. Мне 15 лет, а мой брат крупный авторитет. Я – никто, только ты не бойся меня.

А она смотрела на тебя, и губы ее были сжаты взросло и серьезно. И ничего не спрашивала. Как самый правильный друг, какого не было у Малыша еще никогда в жизни.

– Я тебе верю.

– Можно, ты сейчас пойдешь ко мне домой, мы дождемся

Сидора, а утром я уеду с тобой, можно?

– Можно, – ответила она. – Можно.

И мир поразил своей завершенностью. Как будто во всем хаосе, окружавшем тебя, вдруг появилось крохотное недостающее звено и все стало на свои места. Запутанные кусочки мозаики, которые ты годами прилаживал и так и эдак, а они не сходились и сводили тебя с ума, вдруг легко и послушно превратились в стойкую картинку, где каждый мазок кисти, каждый силуэт необходим, понятен, ясен и ослепителен.

Бежим! – закричал Малыш – Бежим! Я просто умру, если мы опоздаем на дежурный троллейбус.

Не ле-ти так быст-ро- о-о-о…

Да, Малыш, это был миг. И он был прекрасен.