Все мои дороги ведут к тебе. Книга третья

Сына назвала Иваном Павловичем Кадашевым, в честь своего деда по линии отца и больше всего радовалась тому, что спал огромный неповоротливый живот, а тело, наконец, приобрело прежние очертания. Малыш был слаб. Много срыгивал, часто плакал из-за колик. Когда плакал, становился красного цвета, глазенки его зажмуривались, а по щекам бежали крупные слезы. По ночам просыпался часто, терзая весь дом своим бесконечным плачем. Глаша причитала, что, верно, молоко было жидкое, несытное, что мальчонка не наедался. Саша только горько прижимала его к себе. Где же молоку стать жирнее, если и корову забрали, и мясо забыли, когда ели?

Дабы помочь Саше, Глаша с Иваном вызвалась съездить в деревню, поискать молока. Каково же было счастье, когда Глаша привезла целый бидон козьего молока! Держали его в леднике, в цокольном этаже, разогревая по чуть-чуть, пытаясь растянуть на дольше. С ним, и, правда, Ванечка стал спать лучше и заметнее прибавлять в весе. А потому пришлось Ивану ездить за молоком периодически, что требовало и денег, и времени. К счастью, деньги от Никиты приходили регулярно, хоть и таяли на глазах из-за бушевавшей инфляции.

А потом вдруг Глаша заявила, что они с Иваном решили на совсем уехать в деревню.

Прижимая к себе Ванечку, Саша стояла посреди кухни, на которой Глаша, по обыкновению, готовила из самых скудных продуктов, не глядя на Сашу, чувствуя явную неловкость за свое решение.

– Уедете? – переспросила Саша, присаживаясь на стул.

Глаша вскинула на нее глаза и запричитала в своей обычной манере:

– Вы, Александра Павловна, уж не серчайте на меня. Мне, сами знаете, с большим трудом это решение далось. Но мы с Ваней проверили дом моей эни, он хоть и старый, а стоит крепко. Соседи там живут, и кур держат, и кто-то коз даже. Опять же земля без урожая не оставит. Негоже нам всем на вашей шее сидеть. А так я бы вам хоть немного, хоть изредка что-то привозила. И яичек, и молочка. Да и картошки той же. Ведь в городе-то уж совсем ничего нет. Или же спекулянты проклятые втридорога продают. Не серчайте, так лучше будет. А, может, и вы с нами, а? Там места довольно, хватит и вам с детками, а?

Но уехать из Казани и оставить дом Саша не могла, глубоко в душе еще продолжая надеяться, что Никита мог вернуться. А потому, хоть и с тяжелым сердцем, а пришлось их отпустить. Как она могла их удержать, если уже много месяцев подряд ничего им не платила, хоть и пользовалась их помощью?

Глаша собиралась долго, бродила по дому сама не своя, то и дело обнимая Сашу, крепко прижимая к себе Катюшку, чмокая в крошечный лобик Ванечку. Она заставила Ивана перед отъездом проверить крышу, печь на кухне и старый камин в гостиной. По его словам, все, кроме камина, было вполне исправным, а вот камин надо было привести в порядок, чем он и занялся под бдительным присмотром Глаши. В результате притащил из цокольного этажа круглую чугунную, всю покрытую паутиной и ржой, старую буржуйку и установил ее вместо разобранного неисправного камина, прочистив дымоход.

– Так-то лучше, Александра Павловна, – произнес он, довольный своей работой. – Ее подтопить можно быстрее, да и воды согреть, все лучше, чем старый камин.

На том и расстались, обещая, что будут приезжать и навещать Сашу с детьми.

++++++

В тот день, 14 августа, по обыкновению, усыпив Ванечку около часу дня, Саша быстро засобиралась в лавку, зная, что часа два у нее было в запасе. Теперь все эти хлопоты им с Катюшей приходилось делить пополам. В сотый раз заглядывала в ее карие глазки и снова и снова повторяла:

– Доченька, если проснется, дай ему бутылочку с водой, но не отпускай, держи крепко, чтобы он не захлебнулся, а водичка не попала в нос. К окну не подходи, следи за Ванечкой.

Катюшка, не по годам смышленая, деловито кивала, от чего ее рыжие косички забавно покачивались, и провожала мать до двери.

– Ступай, я сама вас запру, – провернув ключ в замке, быстро спрятала его в сумочку, расшитую бисером, и торопливо перебежала мостовую, направляясь к лавкам.

Время было обеденное, многие магазины и лавки были закрыты, но люди толпились у дверей, занимая очередь. Саша стояла вместе с другими женщинами, надеясь купить хлеба и немного масла. Проходивший мимо брадобрей учтиво поклонился дамам и сказал, что здесь, на Грузинской, хлеба с утра не было, а вот выше, на Большой Красной, продавали.

Женщины поохали, переглянулись. Саша решила, что нет смысла ждать и отправилась на Большую Красную. Возле лавки в первом этаже дома из красного кирпича точно также толпились люди. Заняв очередь за крупной дородной бабой, Саша снова и снова думала о том, что случилось на днях. Как обычно, она обратилась на почту за переводом от Никиты, но кроме перевода служащий выдал ей посылку, довольно тяжелую, которую Саша с трудом притащила домой. Там лежали конфеты, завернутые в толстый слой бумаги, чтобы не пропитались запахом лежавшей здесь же вяленой рыбы: пары крупных лещей и карпа. Они отчаянно пахли даже сквозь толстый слой газет, в который были завернуты, и вид их толстых, жирных брюшек вызывал страшный аппетит. Отложив рыбу, Саша с изумлением обнаружила на самом дне холщовый мешок с чем-то тяжелым и гладким, а когда развернула, не поверила своим глазам. Это были три золотых слитка! Внутри мешка лежало небольшое письмо от Никиты, которое Саша с надеждой раскрыла, чувствуя, как сердце взволнованно запрыгало в груди.

Он писал:

«Добрый день, Александра Павловна. Надеюсь, данная посылка благополучно дошла до вас. Не пугайтесь содержимому данного мешка. Ваша задача сохранить это, припрячьте куда-нибудь в доме. Это на всякий случай. Деньги обесцениваются, а золото нет. Если возникнет нужда, обратитесь к г-ну Сотникову. Он вам подскажет, как быть. В ближайшее время отправлю еще. Не хочу, чтобы моя дочь нуждалась. С уважением, Ш.»

Саша вспомнила, как снова и снова перечитывала эти сухие строки, пытаясь обнаружить хоть что-то, что бы ей дало знак, что он думает о ней. И не найдя, принялась выполнять его волю, совершенно не понимая, как их можно будет, не вызывая подозрений, обменять на деньги. Спрятала в цокольном этаже, в небольшой нише возле ледника, придавив тяжелой чугунной заслонкой от старой печи. И, честно говоря, понимание того, что в доме теперь было спрятано целое состояние, тревожило и пугало.

Раздумывая над этим, стоя в очереди, Саша заметила, как оживились люди, когда раздался звук отпираемого засова с другой стороны двери лавки. Люди суетливо сбивались в организованный хвост, с нетерпением поглядывая на тяжелые массивные двери. Наконец, они раскрылись, и довольный с усиками приказчик ловким движением руки перевесил табличку надписью «ОТКРЫТО» наверх.

Но уже через пару минут вдруг что-то громко просвистело, ухнуло, ударило, как бы оборвалось, а потом защелкало, навевая непонятный страх, и раздался оглушительный взрыв. Земля дрогнула. Кто-то взвизгнул от неожиданности, кто-то поднял головы в небо. Со стороны Кремля в небо поднялся громадный клуб огня и дыма, а в вышине замелькали непонятные вспышки.

– Что это, господи помилуй? Война?! – запричитали бабы, крестясь и испуганно оборачиваясь.

Саша, как и остальные, растерянно вглядывалась в небо, отчетливо слыша, как взрывы стали повторяться вновь и вновь, сопровождаясь яркими вспышками, будто кто-то решил запустить фейерверк, и клубы дыма начали заволакивать небо. Поддаваясь панике, кто-то в очереди начал громко и нервно кричать:

– Дайте хлеба! Война! Немцы! Хлеба дайте!

Очередь начала сильно волноваться и напирать на двери в то время, как взрывы становились все сильнее и сильнее, а перерывы между ними все короче и короче, и земля задрожала под ногами.

Под натиском толпы Саша ввалилась вместе со всеми в лавку, с ужасом прислушиваясь к страшным звукам, сотрясавшим землю, и терялась в догадках, что это могло быть. Кто-то истошно орал прямо над ее ухом:

– Да пошевеливайтесь! Дайте хлеба! Не слышите, немцы идут! Сейчас всем не поздоровится!

Обстановка стремительно накалялась. Саша видела, как приказчик, нервно вздрагивая на звуки взрывов, быстро хватал деньги, совал, в какие попало руки, хлеб, бледнея и покрываясь потом.

Неожиданно раздался еще более сильный взрыв. Стены лавки отчаянно затряслись. Кто-то в панике схватился за голову, боясь, что кирпичи и штукатурка посыплются сверху.

Когда чуть стихло, дверь лавки открылась – и напряженное, красное лицо пожарного в блестящей каске скороговоркой громко объявило:

– На Пороховом заводе пожар! Просьба сохранять спокойствие и по возможности уехать подальше от центра города! – с этими словами его голова стремительно исчезла – а в лавке началось настоящее убийство.

Бледный, с трясущимися руками приказчик отчаянно завопил:

– Лавка закрыта, все вон! Вон, спасайтесь!

Те, кто купили хлеб, пытались протиснуться к выходу и бежать, куда подальше по команде пожарного. Те, кто хлеб купить не успели, отчаянно озирались на двери и на приказчика, суя ему деньги и умоляя:

– Дайте хлеба! Смилуйтесь! Как без хлеба бежать?!

Но приказчик и слышать ничего не хотел. Он судорожно раскрыл кассу, вынимая оттуда деньги, в страхе и панике озираясь на дребезжавшие от взрывов окна, пытался эти деньги рассовать по карманам, но они валились из его трясущихся рук под ноги. Люди со всех сторон совали ему купюры, но он их не принимал, и вдруг, бросив все, скрылся за ширмой и больше не появлялся, очевидно, пустившись наутек!

Стоило ему скрыться, толпа на секунду возмущенно замерла, а потом вдруг какой-то мужик перескочил через стойку и без денег начал хватать хлеб, засовывая его себе под рубаху булку за булкой, озираясь по сторонам.

– И мне! Мне дайте! – завопила рядом с Сашей какая-то баба, отчаянно протягивая толстые потные руки. Люди принялись наваливаться на стойку, тянуть руки к витринам. Те, кто перелез, раздавали хлеб всем подряд, не забывая рассовывать в свои кули и мешки. Тут же хватали деньги из кассы, нимало не смущаясь посторонних глаз. Кто-то сунул Саше одну булку, потом другую. Она быстро спрятала хлеб в сумку, в ужасе оглядываясь на дрожавшие окна лавки и людей вокруг.

Мимо лавки прозвучала пожарная сирена. Потом целая канонада взрывов сотрясла здание. Кусок штукатурки отскочил с потолка и рухнул какой-то бабе на голову.

– Аааа, спасиииииите! – завопила она, бледнея и пытаясь прорваться в сторону дверей. Неожиданно что-то яростно промчалось за окном, и в ту же секунду ударной волной вынесло сразу три рамы хлебной лавки, вдребезги разбив стекла, которые десятками осколков разлетелись в стороны, вонзаясь в тех, кто имел неосторожность стоять у самых окон. Саша инстинктивно отвернулась от окна, вжав голову в плечи, прикрывая лицо. Кто-то истошно завизжал. Одна баба страшно завопила, схватившись за лицо руками, сквозь пальцы хлынула кровь. Еще несколько человек от осколочных ранений бились в истерике. В лавке творилось что-то невообразимое. Люди кричали и рыдали, давили друг друга, пытаясь выбраться наружу. Кто-то отчаянно пробирался к дверям, кто-то пытался вскочить на подоконники и вылезти через разбитые окна, не обращая внимания на порезы и кровь.

– Давайте, давайте, а не то затопчут! – кто-то произнес возле Саши, и чья-то рука потащила ее к окнам. По улице мимо выбитых окон, в сторону Арского поля, бежали перепуганные люди, оборачиваясь назад на все новые и новые залпы и звуки взрывов. Небо было покрыто тяжелой завесой дыма, сквозь который периодически мелькали яркие вспышки. По мостовой Большой Красной бежали мужчины, женщины, хватались за голову, за сердце, не замечая ничего вокруг, иной раз наступая на тех несчастных, что споткнулись и упали. Вжавшись в землю, такие пытались отползти подальше, боясь быть растоптанными обезумевшей толпой.

Саша выбралась на улицу с помощью прихрамывавшего мужчины, что первым начал хватать хлеб с витрин. Сжимая в руке ручки сумки с хлебом, озираясь перепугано по сторонам, Саша с ужасом думала о том, что ее дети совсем одни в этот безумный час. Это сводило с ума. Подобрав юбку, Саша бросилась наперерез толпе, пытаясь добраться до Комиссариатской и добежать до дома. Взрывы и залпы раздавались со страшной силой. Из окон то и дело вылетали стекла, рассыпая вокруг смертоносный дождь из щепок и осколков. Прикрывая голову руками, Саша бежала, что было сил, наталкиваясь на обезумевших людей. Неожиданно кто-то схватил ее за руку и поволок в обратную сторону.

– Пустите! Что вы делаете?! – она упиралась руками в мужскую сильную руку, но мужчина в черном пиджаке, не слушая, тащил ее за собой. – Пустите, умоляю вас!

– Там опасно, надо бежать туда! – прокричал мужчина, обернувшись и безумными глазами глядя на нее.

– Я не могу, у меня там дети! Дети! Да пустите же! – она с силой вырвала руку и бросилась в обратном направлении, тяжело дыша от страха и быстрого бега. Сумка болталась на руке, стукая по ногам. Саша со всех ног добежала до Грузинской, но и здесь творилось что-то невообразимое: люди толпой бежали, мчались на пролетках, на велосипедах в сторону Арского поля, обезумев от страха и паники. Страшнее всего было видеть среди обычных людей военных с шашками и пистолетами, которые, бледные и напуганные, бежали вместе со всеми, унося ноги от неминуемой смерти. То, что бежали военные, еще сильнее подливало масла в огонь. Одна женщина билась в истерике, совершенно выбившись из сил и прижавшись к стене дома, безумными глазами глядя в небо, сотрясаясь всем телом от каждого нового залпа и взрыва. Какой-то мужчина, бледнея, бежал сломя голову и надрывно кричал:

– Спасите! Спасите! Военные, остановите это безумие!

Мостовая покрылась кучей осколков, щепы, кровью. Стекла скрипели под тонкими подошвами туфель, когда Саша стремительно пересекла Грузинскую и оказалась возле своего дома. Быстро взглянув на окна, с облегчением выдохнула: окна были на месте. Может в силу того, что дом был невысок, а может, просто повезло. На улице было слишком много людей. Их обезумевшие лица вызывали еще больший страх и опасения. Потому Саша не рискнула идти через парадную, а побежала через задний ход, стремительно распахнув старую, обитую железом дверь и взбежав по лестнице наверх.

По сравнению с тем, что творилось на улице, в доме было страшно тихо.