Все мои дороги ведут к тебе. Книга третья

– Что? Что стряслось?! Где этот раненый?!

– Так это, – сестра подняла на нее глаза, – ночью пытался удушиться…

– Что?! – ноги ее подкосились, вцепившись в ближайшую кровать рукой, крепче прижала к себе малышку и в истерике закричала: – Где он?! Проводите меня к нему! Я хочу его видеть! Где он?!

На ее истерику прибежали еще сестры, пытаясь ее успокоить, но Ольга металась по коридору, пытаясь найти Гришу, не замечая, что малютка на руках тревожно захныкала, глядя на рыдавшую мать. Одна сестра обхватила ее за спину и повела вон из коридора, говоря осуждающе на ходу:

– Негоже здесь шуметь. Многим из них и так не сладко, вы еще шумите…

– Проводите меня к нему. Я должна видеть его, – выла Ольга, пытаясь удержаться на ногах, не веря в то, что снова могла его потерять, и не заметила, как ребенка подхватила вторая сестра, пытаясь успокоить малышку.

– Да жив он, откачали, – сказала другая сестра, подводя ее к большим двойным дверям со стеклом, на которых висела надпись «ПЕРЕВЯЗОЧНАЯ». – Кто вы ему?

Ольга подняла на нее огромные несчастные глаза.

– Жена. Кто же еще? Прошу вас, я должна его увидеть.

– Жена? – она с нескрываемой жалостью оглядела ее с ног до головы и прошептала: – Посидите. Я узнаю, можно ли вам войти, – она тихонько постучала и заглянула внутрь сквозь приоткрытую стеклянную дверь, что-то тихо кому-то сказала. Через пару секунд обернулась к Ольге и, прикладывая палец к губам, мягко произнесла: – На пару минут. Доктор осматривает его раны. Можете войти.

Подхватив дочь, она вошла, чувствуя, что ноги совершенно не слушались, а сердце гулко билось в груди от мысли, что Гриша, ее Гриша, всегда такой сильный и смелый, отчаянно желавший бороться и идти до конца, вдруг решил свести счеты с жизнью. Она боялась входить, думая, что стала причиной его отчаянного поступка. Ведь он сам вчера сказал, что она была всему виной. Но когда увидела его изуродованное голое тело, лежавшее на кушетке без одежды и без бинтов на лице, сердце ее дрогнуло и быстро-быстро забилось где-то в самом низу. Снова противный страх засосал под ложечкой, пока ее красивые серо-голубые глаза испуганно бегали по оторванной ноге, где теперь видны были заживающие, но еще кровоточащие рваные раны, по его изуродованному с облезлой кожей лицу. Способна ли она вынести это? Хватит ли у нее сил?

Военный доктор стоял, обернувшись к ней, наблюдая, как затрясся ее подбородок, от чего Ольга с силой прижала ладонь к лицу, с усилием заставляя себя смотреть на него, не отводя взгляд. Затем доктор взглянул на малютку и жестом показал сестре накрыть его изуродованное тело простыней. А потом он взглянул на Григория и вдруг мягким, отеческим голосом заговорил:

– Ну, ты, брат, даешь! Разве можно так поступать с собственной женой? Мало нынче вдов? Негоже так, Гришенька, надо быть сильным до конца. Ты же герой! Первым прорвал оборону неприятеля на своей бронемашине. Орден вот-вот придет, а ты в петлю. Не надо больше вдов, дорогой, слышишь меня? – и уже глядя на Ольгу, добавил: – Проходите, сударыня, проходите, привыкайте, вам теперь на это все время придется смотреть, – он мягко поманил рукой ее к себе.

Она была бледнее больничных простыней, стоя у самой кушетки над ним, пытаясь отвернуть головку малышки от его лица, боясь ее напугать. Лицо Гриши, его красивое, такое любимое лицо, все было покрыто красной ожоговой коркой. Щелки глаз были зажаты опухшими красными волдырями, от чего глаза были совершенно не видны. На голове местами совсем не было волос, а там, где были, торчали обгорелыми клочками. Оба уха тоже были покрыты кровавыми коростами.

– Его бронемашина под взрывом перевернулась, и его окатило горящим топливом, – пояснил доктор, видя шок на Ольгином лице. – Слава богу, быстро сообразили и сбили пламя песком. Но…

– Глаза, – тихо прошептала Ольга, дотронувшись до Гришиной руки, накрытой простыней. Он ощутимо дрогнул от ее прикосновения, напряженно прислушиваясь к их голосам.

– Волдыри спадут, но вернется ли полностью зрение – неизвестно. Он реагирует на свет, но пока очень слабо, – также шепотом сказал доктор. – И по поводу лица. Часть ожога сойдет, останутся шрамы, готовьтесь к этому. Возможно современное лечение, но это где-нибудь во Франции, а не здесь… Крепитесь, как было, уже не будет, – он с грустью посмотрел на нее.

Но она не смотрела на доктора, а с замиранием сердца смотрела на то, как Гриша повернул голову от его слов, а губы пытались изобразить усмешку, когда он зло произнес:

– Слышала? Как было, не будет! Надо было издохнуть! – кадык его нервно задрожал.

– Тише, тише, – похлопал его по руке доктор и, взяв Ольгу под руку, отвел ее в сторону. Стоя у окна, он несколько секунд смотрел в ее блестящие от слез глаза, а затем осторожно положил свою морщинистую руку на плечо и тихо, вполголоса произнес: – Вы должны быть честны перед ним и перед собой. Поверьте, брать на себя заботу о человеке в таком состоянии, огромная ответственность. Вам нужно все взвесить. Нельзя дать ему надежду, а потом струсить. Вы можете уйти прямо сейчас. Мы что-нибудь придумаем, подготовим все необходимые документы, ему будет назначено пособие. Может, у него есть еще родные?

Ольга закрыла глаза, быстро смахивая слезы, и глубоко вздохнула, крепче прижав к себе дочь. А потом в упор посмотрела на него и прошептала:

– У него есть родные, доктор. Это жена и дочь, – с этими словами она решительно развернулась и двинулась к кушетке, сильнее обнимая Анечку, заставляя себя смело смотреть на Григория.

Доктор отошел к высокому окну, присев на белый подоконник и закурив, наблюдая за тем, как Ольга вплотную подошла к Грише. Страх перед тем, что он мог снова попробовать покончить с собой, давил сильнее всего. Касаясь его руки, она склонилась к его уху, покрытому ожоговой коростой, и быстро зашептала:

– Все будет хорошо, Гришенька. Не оставляй меня одну. Вместе мы справимся со всем, слышишь? Ты нужен мне, больше воздуха, больше света дневного, не гони меня, не гони меня, милый мой, – голос ее дрожал, а сама она корила себя за то, что все эти слова были не те, слабы и неубедительны.

– Справимся? – он снова повернул к ней свое покрытое ожогами лицо. – Ты не понимаешь, что говоришь. Я калека, слепой, безногий калека! Зачем я тебе? Красивая, молодая, ты будешь сидеть у моей постели? Или искать утешения на стороне? Зачем такая жизнь? Да лучше издохнуть! Это было бы лучше всего! Не делай вид, будто тебе плевать на мои раны и увечья! Будто ты сможешь с этим жить! – голос его сорвался на крик, от чего малютка резко вздрогнула и жалобно заплакала, цепляясь за мать. Ее жалобный плач заставил Гришу замереть от неожиданности и замолчать. Израненное лицо уставилось в сторону раздавшегося плача, а руками он тяжело оперся о кушетку, пытаясь приподняться и понять, что это был за звук. – Кто это? – произнес он дрогнувшим голосом.

– Наша дочь, Анечка, – голос ее дрожал от рыданий, сковавших горло, и сквозь слезы она лишь видела, как побледнели его губы.

– Дочь?

Ольга осторожно взяла ладошку малютки и коснулась ею его подбородка и шеи. Он поднял руку и в воздухе попытался найти ее ручку. Анечка прижималась к Ольге, с опаской поглядывая на него. Когда же Ольга вложила крошечную ладошку в его ладонь, он на мгновение замер, пальцами дотрагиваясь до ее пальчиков, потом коснулся рукой тонкого платья, крошечного ушка и маленькой кружевной панамки.

– Сколько ей? – прошептал он сдавленно с явным недоверием.

– Год и два, – отозвалась Ольга, притягивая малышку к себе, от чего Анечка обняла ее и крепко прижалась к груди.

– Это, правда, моя дочь? – он был глубоко потрясен, от чего губы его неожиданно задрожали, а рукой он продолжал водить в воздухе, пытаясь дотронуться до малышки, при этом наклонял голову в сторону, стараясь уловить ее тихие всхлипы. – Она боится меня, – с горечью прошептал он, опуская руку и отворачивая в сторону изуродованное лицо.

Заметив знак доктора, что пора поторопиться, Ольга посадила малютку Грише на живот и с силой сжала его руку. Склонившись к его лицу, она в отчаянии произнесла:

– Она привыкнет, Гриша! И будет счастлива от того, что ее отец жив. Пусть он слепой калека, пусть его лицо в ожогах, но я хочу с ним прожить бок о бок всю оставшуюся жизнь, хочу, чтобы наша дочь знала своего отца! Ты думаешь, я не понимаю тебя? Нет, Гриша, я знаю, как это жить с израненной душой и разорванным сердцем. Ты можешь прогнать меня и дальше жалеть себя и лезть в петлю. Но если так, то ты погубишь не только себя. Ты погубишь и меня, Гриша. И нашу дочь. Мне нет жизни без тебя, Гриша! Послушай меня! Ведь ты – борец, смелый и отчаянный. За это я тебя и полюбила. Мой Гриша найдет в себе силы поверить в мою любовь! Прошу тебя, любимый, доверься мне. Позволь мне быть с тобой, – слезы снова потекли из ее глаз, скатываясь ему на шею.

Григорий повернул к ней голову, а рукой несколько раз коснулся ее, пытаясь подобраться пальцами к лицу. Когда его пальцы коснулись ее мокрых щек, она обхватила его ладонь рукой и прижала к своим губам, покрывая ее поцелуями. От этого подбородок его сильнее задрожал, а из узкого отверстия обожженного глаза стекла крошечная слеза, от чего он торопливо отвернулся в сторону. И только дрогнувшим голосом едва слышно прошептал:

– Забери меня отсюда, Оля…

6.3.

Холодный ветер и противный моросящий дождь заставляли ускорить шаг. Вечерело. А значит, надо было поторопиться. С наступлением темноты лучше было не появляться на улицах Царицына. И в прежние-то времена городские власти постоянно подвергались нападкам из-за плохого освещения, а теперь и подавно уличные фонари стали редкостью, а работающие – тем более. Скоро стемнеет, и грязные, заплеванные семечковой шелухой мостовые станут безлюдны и темны. Свет от окон не спасал, потому что все больше жителей держали запертыми ставни, боясь грабителей и хулиганов, которыми город теперь просто кишел, после проведенной еще весной амнистии.

Сильный порыв ветра ударил в лицо. Кутаясь в воротник серого осеннего пальто, придерживая рукой маленькую фетровую шляпку, Ольга снова обернулась. Кажется, этот человек в темной фуфайке и сильно втянутой в нее шеей, преследует ее от самого трамвая. Пытаясь сохранить присутствие духа, она постаралась естественно ускорить шаг, но не заметила лужи и вскрикнула, став в нее невысоким черным ботинком. Чувствуя, как противно захлюпала внутри него вода, быстрее пристроилась за парой женщин, шедших впереди, с облегчением заметив, что мужчина свернул в другую сторону и скрылся из виду. И все равно идти одной вечером было отчаянно страшно. Да и город знала плохо, что заставляло нервничать и постоянно вчитываться в названия улиц и номера домов. Но некоторые дома не имели ни того, ни другого, еще больше заставляя нервничать.

Главное управиться за час и вернуться. Нельзя, чтобы Гриша что-то заподозрил. Не забыть еще купить чего-нибудь съестного, а то будет задавать вопросы, рассердится. Надо спешить!

В это время года, в конце сентября, Царицын ей не нравился. Она здесь бывала с мужем, и не раз. Но тогда все было по-другому. Их возили в дорогом автомобиле до Общественного собрания, в здание Городской думы и театр. Теперь все было иначе. Эти несколько дней, что они находились здесь, снимая на окраине маленькую комнату в ожидании решения своего вопроса, казались вечностью. Старая Нино померла еще месяц назад. Долго кашляла и худела, в конце концов, испустила дух. Теперь без нее в чужом городе приходилось считать каждую копейку и с еще большей тоской отдавать соседке за помощь с Анечкой, когда приходилось уходить надолго, оставляя их с Гришей вдвоем. По правде сказать, она и подумать не могла, как быстро тают деньги! Много приходилось ходить пешком. Трамвай и пролетка – лишь в особом случае. А еще была проблема хлебных карточек. Грише, как вернувшемуся с войны, полагались карточки, но и их получить было не просто в чужом городе. А им с Анечкой они не полагались вовсе. Это в Астрахани она числилась в штате госпиталя, а здесь приходилось туго. В первый же день пребывания здесь, когда она пыталась сторговаться с мешочником, которых здесь было особенно много, у нее вытащили кошелек. Благо там было немного денег, да астраханские карточки, которые здесь цены не имели. Но сам факт, что среди бела дня на виду у огромного количества людей у нее вытащили кошелек, вселял панический страх. Теперь ей казалось, что карманники и воришки на каждом углу только и поджидают ее.

А как бранился Гриша!

Ольга невольно улыбнулась, переступая очередную лужу. Сначала он назвал ее безголовой и неприспособленной к этой новой жизни. Потом зло несколько раз стукнул по столу, негодуя, что не смог защитить ее. А потом…

Дыхание перехватило от нахлынувших чувств! Потом он обнял ее и снова долго-долго целовал. Она отвечала ему с закрытыми глазами, как делала теперь, не в силах смотреть на его ожоги, и невероятное желание вновь поднималось в ней. Кажется, она стала любить его еще больше! Ночи с ним и тепло его тела снова вернули ее к жизни. Да, теперь это были другие ночи: без страха разоблачения, без сумасшедших экспериментов, ограниченные в движении, но более нежные и долгие. Замерев на его груди, разметав золотистые волосы, она то и дело целовала его, ощущая, как медленно приходило в норму его сердце. Он курил, выпуская дым в сторону, обхватив второй рукой ее спину, и молчал. Но она знала, о чем он молчал. Она это чувствовала. Особенно, когда он вдруг прижимался своим обожженным лицом к ее волосам и с дрожью вдыхал ее запах. Сладкие мурашки пробегали по ее телу от этого красноречивого молчания. Она лишь с блаженством прижималась лицом к его шее и тихо шептала:

– Любимый мой… Единственный мой.

Отгоняя нахлынувшие чувства, Ольга встала на Елизаветинской улице, где на удивление горели сразу несколько фонарей, а окна гостиниц там и тут манили приятным желтым светом. Ольга смотрела на трехэтажное здание гостиницы «Националь». Любовь, что наполняла ее сердце, толкала без раздумий сделать шаг в ее сторону и тут же мучительно останавливала. Лишь бы Гриша не узнал. Нельзя, чтобы он узнал!

А если узнает? Ведь он будет задавать вопросы. Вдруг догадается?

Страх противно расползался внизу живота, отдаваясь в ноги.

Но ведь по-другому никак. Им нужны документы на выезд. К Грише начало возвращаться зрение, и доктор Степанов из госпиталя утверждал, что во Франции ему смогут помочь еще больше его восстановить. Уехать из Астрахани было проблематично. Знакомые посоветовали попробовать через Царицын. Поэтому надо, чтобы не узнал. Уж она постарается.

Глубоко вздохнув, Ольга решительно перешла улицу и потянула за кованую ручку высокой тяжелой двери.

На первом этаже гостиницы размещался ресторан, окна которого, декорированные кремовыми шторами, гостеприимно приглашали зевак заглянуть и отведать горячительных напитков – не на каждый кошелек, но на любой вкус. Местечко пользовалось спросом.