Все мои дороги ведут к тебе. Книга третья

Он с разбитыми губами и носом держал Ростоцкого за ворот гимнастерки и, придавив его к заставленному объедками столу, нещадно избивал кулаками. Тот плевался сквозь окровавленные зубы, оплывшими от ударов и алкоголя глазами страшно смотрел на него, а сам яростно отбивался, поднимая ноги в черных солдатских сапогах и пытаясь твердой частью головы ударить Шацкого между глаз. Никита пытался обхватить его руками и свалить на пол, но тот не давался, тяжело вырываясь.

Неожиданно Ростоцкий в ярости взмахнул маузером и пальнул в стену. Штукатурка треснула и посыпалась на диван. Тут уже откуда-то подскочил Кленов в расстегнутой рубахе со следами помады на щеках и шее. Он замер в проеме и в бешенстве уставился на Ростоцкого, но не решался что-то предпринять, а лишь жалко отступил назад, в ужасе глядя на простреленную стену. А Ростоцкий пьяной рукой, которая ходила из стороны в сторону, не трезво стоя на ногах, пытался прицелиться в Шацкого.

– Брось, Ростоцкий, – Никита усмехнулся, опасливо поглядывая на мелькавшее перед ним черное дуло и предусмотрительно отходя подальше. – Ты что, Сережа? Одурел?

– Какой я тебе Сережа? – усмехнулся презрительно Ростоцкий, взглянув на него и на Кленова. Остальные давно ретировались. – Вы – падаль буржуйская, – а я комиссар Красной гвардии! Вы никто, а я теперь – власть! Отдай суку, и разойдемся.

– Ну, ты гнида, – усмехнулся Шацкий. – Как за наш счет пить-жрать, все отлично. А так значит, я падаль буржуйская?

– А ты меня не стыди. Плевать я хотел на тебя! На моей стороне теперь сила. Суку отдай, – он сглотнул, слегка опуская уставшую руку с маузером, переводя дыхание.

– Нет, комиссар. Эта дама уйдет сейчас со мной, а ты ляжешь спать, проспишься и завтра попросишь у нас прощения, – сухо произнес Никита, незаметно приближаясь к нему. – Заодно вспомнишь, сколько раз я спасал твою задницу от долгов, и отдельно попросишь прощения у меня.

Ростоцкий сильно качался, от чего дуло его маузера страшно вихляло из стороны в сторону, угрожая в любой момент выстрелить. Шацкий стоял напротив, а Ольга сидела в самом углу, прижимаясь к столу, когда черное дуло устремлялось на нее.

– Да? На, держи мои извинения! – Ростоцкий вскинул руку вперед и снова выстрелил, пытаясь попасть в Шацкого, но попал в хрустальное бра на стене.

– Черт возьми, Ростоцкий! – взвизгнул несчастный Кленов, взмахивая руками. Он стоял на пороге малого зала и прикрывался бархатной портьерой, словно щитом, с ужасом наблюдая за раздухарившимся комиссаром. – Сережа, успокойся, убери оружие… – пытался образумить его жалобным голосом.

– Шлюху отдай! – процедил Ростоцкий, делая шаг к Шацкому.

Тот следил за ним и, улучив момент, подскочил, схватив руку с маузером и резко вытянув ее вверх. Ростоцкий несколько раз нажал на курок, выстрелы загремели друг за другом, от чего Ольга с визгом забилась под стол, прикрывая голову руками, а осколки бра, куски прострелянной штукатурки и ошметки обивки дорогих велюровых диванов полетели в разные стороны. Между ними снова завязалась борьба. Шацкий, удерживая его руку с маузером, бил его кулаком в живот до тех пор, пока Ростоцкий не согнулся, обхватив себя рукой. Он был очень пьян и уже плохо держался на ногах, от чего Никите удалось повалить его на пол и отобрать оружие. Держа его за дуло, Никита рукояткой пару раз увесисто врезал Ростоцкому по физиономии, от чего его голова с грохотом ударилась о деревянный паркет, а потом затихла, упав на бок. Кровь красной нитью потекла из окровавленного рта на пол.

Воцарилась тишина. А уже через минуту защелкали затворы винтовок и пистолетов.

Шацкий поднял глаза в зал. Матросы вплотную стояли в проеме, направив на него оружие, и пьяными глазами смотрели на неподвижное тело комиссара. Шацкий медленно переложил маузер из руки в руку, направив дуло в толпу, на ходу поднимаясь и говоря, не сводя глаз с самого крепкого матроса, что стоял в центре:

– Товарищи, предлагаю мирно разойтись. Комиссар изрядно перепил. Завтра и не вспомнит об этом. Кленов! – позвал он, не оборачиваясь и не сводя глаз с матросов. – Угости-ка товарищей матросов водкой! Я плачу! – с этими словами он протянул руку в сторону Ольги.

В это время Кленов, едва справившись с оцепенением, сглотнул и хрипло гаркнул, с опаской поглядывая на вооруженных людей:

– Водки товарищам матросам! Водки и закуски!

Никита, не оборачиваясь, предусмотрительно держа маузер перед собой, приглушенно добавил:

– Ольга Павловна, нам лучше уйти. Я отвезу вас, идемте, – он сделал шаг в сторону, поднял свое пальто с пола, не встряхивая, перекинул через локоть.

Ольга быстро вылезла из-под стола, оправляя шляпку и пальто. С опаской поглядывая на лежавшего с окровавленным лицом Ростоцкого, схватилась за руку Шацкого, украдкой наблюдая, как матросы с угрожающим видом не хотя расступались в стороны, когда Никита, увлекая ее за собой, уверенно шагнул вперед, продолжая держать пистолет перед собой.

Она шла за ним быстро, не поднимая ни на кого глаз, чувствуя, как противный страх тяжестью сковывает ноги, от чего путь до дубовой двери уличного входа казался просто бесконечным. Цыгане давно куда-то разбежались, многие матросы провожали их недовольными злыми глазами, молча разбирая стаканы с водкой, что резво разносили сразу два официанта, вжимая головы в шеи и опасливо поглядывая на вооруженных людей в бушлатах.

Оказавшись на улице, с облегчением выдохнула, ощутив на лице приятную свежесть и прохладу глубокой осенней ночи. В свете желтых фонарей Никита быстро подвел Ольгу к автомобилю Мясникова, нетерпеливо растолкав сонного водителя. Тот быстро вскочил, заводя мотор, тогда как Шацкий, помогая ей сесть в закрытый салон с шоколадного оттенка мягким кожаным диваном, с сожалением бросил взгляд на заведение «Националь», встряхнул и надел длинное пальто, и сел рядом, хлопнув дверью, пряча маузер за пояс.

Ольга сидела, ни жива, ни мертва, вжавшись в угол дивана, с опаской поглядывая на дверь гостиницы. Ей казалось, что Ростоцкий в любой момент мог выскочить и снова открыть огонь. Или матросы могли броситься за ними вдогонку. А потому с облегчением вздохнула, когда черные резиновые шины колес зашуршали по грязной дороге, слегка подпрыгнув на ухабе, и черный блестящий автомобиль покатил прочь.

Уже в закрытом салоне она украдкой вглядывалась в лицо Шацкого. Никита сидел слева, глядя в окно, машинально постукивая пальцами по сидению. Выглядел он устало и напряженно, пару раз с сожалением оттирал кровь с лица платком. За окном заморосил дождь, от чего стало еще темнее и не уютнее.

– Спасибо, что вступились за меня, – едва слышно прошептала Ольга, нервно сжимая пальцы в тонких перчатках.

Никита невесело усмехнулся, взглянув на нее. Скользнув взглядом по ее красивым губам, с досадой произнес:

– Вступился? Вообще-то вряд ли вы не знали, что происходит в подобных заведениях. Вы ведь целенаправленно пришли к Мясникову? Неужели вы рассчитывали на то, что все обойдется милой беседой и чашкой кофе? А ломались-то, будто Орлеанская дева…

Она резко отвернулась к окну, не в силах скрыть яркий румянец, и сдавленно прошептала:

– Мне нужны эти документы, а поэтому, да, я готова была пойти на сделку с Мясниковым! – она раздраженно посмотрела на него и с горечью добавила: – Как бы это ни было противно.

– Противно? Значит, вы готовы были продать себя? Ради чего? Ради Европы? Чем же вы будете зарабатывать там? Разве не тем же? К чему тогда этот спектакль? О да! Вас, приличных дам, с пеленок учат лжи! – он пристально посмотрел ей в глаза и добавил: —Имитируете безвыходность, пытаясь оправдать себя, падая на самое дно!

– Довольно! – с этими словами она в отчаянии с силой потянула ручку, надеясь покинуть машину, и в ужасе вскрикнула, едва не выпав на ходу, когда дверца резко распахнулась, утаскивая ее за собой под колеса.

– Вот дура! – выругался Шацкий, схватив ее за руку, и с силой захлопнул дверь. Ольга перепугано вцепилась в его руку и плечи, тяжело дыша. По ее лицу и шее поползли красные пятна не то от испуга, не то от слишком близкого тепла его тела и напряженного темного взгляда на своем лице. Они несколько секунд неотрывно смотрели друг на друга. Она почувствовала, как его вторая рука медленно скользнула по ее бедрам, обвивая талию в теплом осеннем пальто, а губы горячим дыханием с сильным перегаром ниже склонились к ее губам. Он не сводил с нее глаз, и она тоже. Упираясь в его грудь руками, не подаваясь вперед, она в упор смотрела на него, чувствуя, как досадная испарина выступает на теле.

Неожиданно, словно опомнившись, он отстранился, выпустив ее, и откинулся на спинку сидения, отворачиваясь к окну.

Ольга с тяжело бьющимся сердцем быстро оправила пальто, сильнее кутаясь в воротник. Пару раз нервно стряхивала одежду, боясь того, что Гриша мог учуять все эти чужие запахи на ней. Руки ее подрагивали от пережитого и досады на саму себя. Она еще сильнее вжалась в противоположный угол дивана, с трудом различая очертания домов, погрузившихся в кромешную ночь, и отчаянно ругала себя за то, что решилась на встречу с Мясниковым. Надо срочно искать другой способ выбраться отсюда!

– Забудьте все, что я вам наговорил. Черт, сам не понимаю, зачем мне хочется вас обидеть, – произнес вдруг Шацкий с сожалением и нескрываемой тоской. Он устало провел рукой по лицу, поворачиваясь к Ольге. – Не мое дело, как вы собираетесь выживать. Как видите, я и сам не лучше… Как думаете, получится устроиться на чужбине? – он замолчал, устало хлопая руками по карманам в поиске портсигара, и вдруг, бросив эту затею, еще тише произнес: – Самому тошно от себя. Знаете, Оля… без нее я словно потерял точку опоры, заблудился, как щенок. Путаюсь со всякой швалью. Мясников, Ростоцкий, шлюхи, рожи эти проклятые. Все думаю, напьюсь, и отпустит. А оно не отпускает! Так паршиво внутри, слов нет… Господи, кажется, позови она меня, я бы пешком пришел! – голос его осекся, он тяжело выдохнул, не в силах взглянуть на Ольгу.

Она смотрела на него, пораженная его откровенностью, от чего сердце ее гулко застучало в груди. Усталый, с грязным от крови лицом, с совершенно черными грустными глазами он действительно мало походил на того, прежнего Шацкого. И что-то в его облике показалось ей до боли знакомым, словно бы она увидела саму себя, какой она была еще пару месяцев назад, пока не вернулся ее Гриша. И хоть его грубые слова вызывали досаду и горячий румянец стыда на щеках, в душе радовалась, что ей удалось избежать близости с Мясниковым. В одном он был прав, теперь ей ни за что нельзя было упасть на самое дно!

А потому Оля вдруг подалась в его сторону, выглядывая из воротника пальто, и тихо произнесла:

– Послушайте, я многого не знаю, господин Шацкий. И допускаю, что Саша сделала вам больно… Но надо быть полным слепцом или дураком, чтобы не понять, как вы нужны ей сейчас!

– Чушь собачья! – бросил он глухо, даже не взглянув на нее, глядя в черное запотевшее окно.

– Чушь?! Нет же! – Ольга стремительно подалась вперед и вдруг тронула его за плечо, от чего он обернулся, тяжелым усталым взглядом смерив ее. – Вы зря изводите себя. По-моему, вы страшно заблуждаетесь. В вас говорит обида, которая мешает вам понять очевидную вещь. Я знаю, что вы дороги ей. Хотя бы потому, что есть множество способов избавиться от нежелательной беременности. А я видела, слышите? Видела, с каким трепетом Саша ждала вашего ребенка! Она, может, и сама этого не понимала, но, поверьте, от тех, кого не любят, не рожают!

Темно-карие глаза долго напряженно вглядывались в ее лицо. Было видно, как тяжелые и горькие думы одолевали его, и как отчаянно он пытался изобразить равнодушие, прикрываясь усмешкой.

– Бросьте. Все это уже неважно. Я долго пребывал в этих иллюзиях. Вы ведь не знаете ничего. Я многое готов был забыть и простить. Но всему есть предел. Ее ложь я не могу простить, – он тяжело провел рукой по лицу, словно пытаясь привести себя в чувства, и с грустью взглянул на Ольгу. – Да, вы правы, надо ехать, куда-нибудь подальше отсюда. А здесь… здесь ничего не осталось.

6.5

Автомобиль остановился в полной темноте. Никита быстро вышел, помогая Ольге спуститься, невольно оглядываясь на высокое трехэтажное здание, в котором лишь местами виднелся слабый свет в окнах.

– Вам надо обработать раны, – произнесла тихо Ольга, безуспешно пытаясь разглядеть его в полной темноте, и почувствовала, как он взял ее за локоть.

– Не волнуйтесь за меня, – бросил он, – я провожу вас. Так будет спокойнее.

– Благодарю. Идемте… Раз уж судьба свела нас сегодня, я познакомлю вас со своим мужем и дочкой, – проронила Ольга, делая шаг к подъезду, и, заметив, что он замер, добавила с едва заметной улыбкой: – Что? Не ожидали? – и, взяв его за руку, мягко добавила: – Идемте же, я познакомлю вас со своим настоящим мужем. Только прошу вас, ни слова о том, что произошло.

Она чувствовала, что он пару секунд медлил, словно раздумывая, а затем решительно последовал за ней в подъезд, велев водителю возвращаться за Мясниковым.

Здесь темень стояла страшная. В подъезде многоквартирного жилого дома нестерпимо воняло грязью и мочой. И в голову невольно лезли мысли о том, как быстро и отчаянно портились нравы вокруг, стоило провозгласить свободу! О, глупцы все те, кто верят в высокие качества человека! Он путает свободу и вседозволенность и пускается во все тяжкие при малейшей возможности, с наслаждением ломая все прежние порядки и устои, что держали его в уезде. Выпущенные на волю, человеческие страсти превращают его в раба, в животное, омерзительнее которого нет на всем белом свете. Содом и Гоморра, не иначе! Что может спасти нас? Чья-то жестокая рука? Бога? Или палача? Да не все ли равно? Этот гнойник необходимо оперировать, хоть огнем, хоть потопом вымывать всю эту грязь и порчу, иначе тьма, пропасть, гибель…

Никита тяжело сглотнул и вытащил спички. Поджигая одну за другой, пытался подсветить обшарпанный подъезд, прислушиваясь к неясным шорохам и приглушенным голосам где-то наверху. Ольга испуганно замедлила шаг. Никита притянул ее к себе, пытаясь подсветить и понять, что это был за шум. Послышался скрип и звук закрывшейся двери. Ольга облегченно вздохнула, останавливаясь у одной из многочисленных коричневых дверей длинного темного коридора второго этажа.