Все мои дороги ведут к тебе. Книга третья

– Вам не стоит ходить одной по ночам. Здесь крайне небезопасно, – произнес Никита, держа горящей спичку, пока Ольга искала ключ в сумочке.

Из темной небольшой комнаты пахнуло старой мебелью и затхлостью. Комната производила тягостное впечатление серыми стенами и тусклым светом керосинки. В ней было тихо. В углу на узкой кровати спала малышка, обложенная подушками, чтобы не скатилась на пол. У окна, на стуле за столом, сидел Григорий в светлой рубахе и темных штанах, вытянув единственную ногу и уронив голову на руку. Он явно дремал. Однако звук открывшейся двери заставил его вздрогнуть и повернуть израненное лицо, которое в тусклом свете лампы казалось особенно страшным. Тяжело опираясь руками о стол, а здоровой ногой об пол, он долго неповоротливо вытаскивал искалеченную ногу, пытаясь опереться на подвязанную к ней деревянную культю.

– Гришенька, это я. Не вставай, – Ольга быстро скинула пальто, перчатки, шляпку с головы и, не глядя на Шацкого, стремительно подошла к Грише, обнимая за плечи и касаясь губами его обожженной щеки. – Соседка ушла? Как Анечка? Не капризничала?

– С кем ты? – проронил он глухо, тревожно прислушиваясь и не отвечая на ее вопросы. – Где ты была так долго?

Никита стоял возле двери, наблюдая за представшей картиной. Вид безногого обезображенного человека производил неизгладимое впечатление. Ольга что-то тихо ему говорила, явно ощущая неловкость в присутствии Шацкого, пытаясь успокоить, но Григорий явно злился своей немощности и постороннего человека. Он тяжело дышал, с трудом удерживая тело на одной ноге, сильно корчил лицо, когда приходилось опираться на деревянную культю, и все пытался рукой обнаружить постороннего.

Никита сделал шаг в его сторону и, поймав руку Григория, негромко произнес:

– Добрый вечер. Никита Васильевич Шацкий, я – друг вашей семьи, – голос его стал глух. Никита перевел взгляд на Ольгу, которая в некотором замешательстве во все глаза смотрела на него. – Ольга Павловна сказала, что вы собираетесь в Европу? – добавил он, снова переводя взгляд на калеку, не вынимая своей руки из его ладони.

– Друг? – переспросил Григорий, нервно передернув плечами и шеей. – Откуда вы? Что она вам пообещала за помощь? – он выпустил его руку и судорожно принялся водить рукой в воздухе, явно пытаясь отыскать Ольгу.

Она быстро приблизилась, обхватив его за торс, и тихо заговорила, боясь разбудить ребенка:

– Успокойся, Гриша. Мы давно знакомы с Никитой Васильевичем, он знаком с моей Сашей. Помнишь мою сестру?

– Александра?

– Именно. Ложись, милый, прошу тебя, твоя нога опять начнет кровить, ложись, – она пыталась потянуть его на диван, но он с силой упирался о спинку стула, снова поворачивая голову в сторону Шацкого. Ольга неловко взглянула на Никиту.

– Это мой муж, Григорий Иванович, – сказала она тихо, продолжая держать Григория за торс. – Он подорвался на мине, в автомобиле. За свою отвагу получил орден. Он герой, да, Гриша? Ты – мой герой?

– Она верит брехне врачей, что мои глаза и лицо можно вылечить, – не отвечая ей, довольно грубо произнес Григорий, усаживаясь обратно на стул, отворачиваясь от гостя. – Втемяшила себе в голову, что во Франции могут сделать операцию. Может, мне и ногу новую вырастят? – он поднял лицо в ее сторону, и едкая улыбка устрашающе исказила его. – Если вы и, правда, друг, скажите ей правду. Объясните, что это брехня! Пусть оставит меня в покое и живет нормальной жизнью, – голос его стал резким и громким, от чего Ольга похлопала его по спине и тихо попросила:

– Тише, родной мой. Анечку разбудишь, – бросив на Никиту взгляд, она с плохо скрываемой неловкостью спросила: – Будете чаю?

Никита, с мрачным лицом глядя на все это, покачал головой. Хмель окончательно выветрился, его лицо и взгляд были чрезвычайно напряжены, пока он наблюдал за Ольгой, когда она не видела, потом переводил взгляд на одноногого калеку. Григорий все больше и больше злился, не сильно церемонясь в присутствии постороннего, отталкивал ее руки и говорил:

– Не надо жить бесплотными надеждами! Мне и так тошно, еще ты со своими идеями. Как мы там будем жить? Я тебя спрашиваю! На что? На улицу пойдешь? Торговать собой? А мне как жить с этим? Лучше уж здесь, на родине, издохнуть, чем там жрать булки, которые ты купила, продавая себя!

– Тише, тише, – шептала Ольга, пытаясь обнять его и притянуть к себе его руки. – Там хорошие больницы. Хорошие врачи. Они помогут. Ты снова будешь видеть. Гриша, надо верить…

– Не будь дурой! – ворчал Григорий, отворачиваясь от ее поцелуев и отстраняясь от ее объятий. – Все это стоит огромных денег. Вот во что я верю. Тебе надо подумать о себе и Анечке. Этим твоя голова должна быть забита!

Он тяжело отвернулся. Ольга быстро подошла к столу, где стоял старый примус, разожгла огонь и поставила чайник, в упор взглянув на Шацкого. Он стоял на расстоянии руки, не спуская с нее глаз. Ольга достала из шкафчика чистое полотенце и, смочив его в ведре с холодной водой, протянула Никите. Он принял и, оттирая кровь с губы и лица, прошел в сторону Григория.

– Послушайте, – Никита присел на соседний стул, от чего Гриша неловко повернул голову в его сторону. – Григорий Иванович, в Европе есть хорошие врачи. Здесь вы обречены, тем более в нынешних условиях. А там у вас действительно есть шанс.

– Вот видишь! – Ольга быстро подошла и, обняв Гришу сзади за плечи, благодарно взглянула на Шацкого. – Никита Васильевич много, где бывал. Он знает, что говорит.

– Пусть так. На что? Врачи, клиники, дорога – это деньги! Когда ты поймешь, что в этом мире без денег ничего не бывает, – он тронул рукой ее волосы и, прижавшись к ней изуродованным лицом, мягче прошептал: – Оленька, чудес не бывает. Тебе надо подумать о себе и Анечке. Со мной все кончено.

– Не смей так говорить! – вскрикнула Ольга, в отчаянии толкая его руками в спину. – Не смей! – из глаз ее потекли слезы, от чего она резко отвернулась, не желая, чтобы их увидел Шацкий, пытаясь взять себя в руки, оттирая щеки, но было видно, как затряслись ее плечи от всхлипываний.

Никита тяжело смотрел на Григория, разглядывая чудовищные ожоговые шрамы на его лице, короткую часть оторванной ноги, к которой топорно была приделана деревянная культя. Ольга снова развернулась, обхватывая руками Гришу за плечи, и уткнулась лицом в его темные, местами еще растущие клочками волосы, и, глядя на Никиту, тихо прошептала:

– Понимаете теперь?

Он долго смотрел на нее и Гришу, молча, машинально покручивая черную пуговицу пальто. Его темные глаза скользили по ее красивым серо-голубым глазам, по выбившимся золотистым прядям волос вдоль лица, по линии шеи, переходящей в покатые, заметно похудевшие плечи, некогда сводившие с ума стольких мужчин. Он вдруг вспомнил тот вечер в Майском, когда впервые увидел ее рядом с Сашей. Она тогда показалась ему пустой и заносчивой, что-то змеиное было в той, другой Ольге, отравленное и отталкивающее. Теперь перед ним стояла совсем другая женщина. Несмотря на усталость и худобу, и первые морщинки у глаз, взгляд ее был нежен и прям, пока она обнимала шершавыми ладонями своего изуродованного нареченного, словно ей была теперь известна какая-то тайна. Она давала ей силы и надежду, наполняла ее глаза какой-то иной красотой – красотой любви и поразительной смелости. Однако рядом с ней изувеченный калека внушал еще большую тоску и сожаление.

Никита тяжело сглотнул, снова скользнув глазами по топорно примотанной деревянной культе к огрызку ноги, и решительно встал.

– Григорий Иванович, рад был познакомиться. Ольга Павловна, проводите меня. Мне пора, – с этими словами он снова скользнул взглядом по ее глазам, надевая шляпу, и быстро шагнул в сторону двери.

– Всего доброго, – бросил Гриша довольно сдержанно, держа Ольгу за руку и слегка склонив голову в бок, прислушиваясь к шагам гостя.

Никита, стоя у самой двери, терпеливо ожидал, когда Ольга, целуя Гришу, подойдет.

– Ольга Павловна, я глубоко сожалею за все гадости, что наговорил вам, – тихо, чтобы Гриша не слышал, произнес Никита, с досадой на себя глядя ей в глаза.

– Не стоит, – она мягко улыбнулась, тревожно бросая взгляд на мужа. – Вы правы, я не должна была туда приходить.

– Не ищете встреч с Мясниковым. Поверьте, это плохо закончится. Положитесь на меня, я попробую вам помочь.

Она вскинула на него глаза, не в силах скрыть удивление. Но столкнувшись с его прямым и уверенным взглядом, пару раз торопливо кивнула, чувствуя, как щеки невольно вспыхнули не то от благодарности, не то от хрупкой надежды. Ее прекрасные серо-голубые глаза прямо и без смущения смотрели на него. И вдруг Ольга осторожно взяла его за руку и тихо прошептала:

– Послушайте, Никита, мы с вами мало знакомы, но мне очень знаком ваш раненый взгляд. Поверьте, обида – это змея, которая своим ядом отравляет нашу жизнь. Я знаю, она причиняет страшную боль, сердце истекает кровью, капля за каплей. И, кажется, что спасение в том, чтобы скорее не осталось нисколько. Мы сами ковыряем эту рану больше и больше, предаваясь болезненным воспоминаниям и горечи, – она вдруг иначе улыбнулась ему, кротко и даже ласково, и сильнее сжала его ладонь. – Но если найти в себе силы и простить, по-настоящему, всем сердцем, то обида отступает, и сердце наполняется жизнью, которая очищает душу и возвышает нас над самыми, казалось бы, непреодолимыми обстоятельствами. Обида не сделает вас счастливее, ни здесь, ни там. Только любовь заставляет нас жить, слышите? Надо простить. И поверить. Поверьте, я знаю, о чем говорю.

Он некоторое время молча смотрел на нее, затем неожиданно притянул к себе обеими руками, обнимая и прижимая ее плачущее лицо к своей груди, невольно вдыхая запах ее волос. Он чувствовал, как тихо подрагивало ее тело, пока она пыталась взять себя в руки, и видел, как Григорий тяжело повернул голову в их сторону.

– Как странно, что мы сегодня с вами встретились, Оля, – произнес он тихо. – Вы сильно изменились. Откуда вдруг в вас столько смелости? – он невольно с сочувствием взглянул на Гришу, который вполоборота сидел на стуле и напряженно прислушивался к тому, что происходило у него за спиной.

Она едва заметно улыбнулась, отстраняясь от него, и тихо отозвалась, смахивая слезы:

– А чего мне бояться? Все самое страшное я уже пережила. А потом, – она мягко ему улыбнулась, – все мои молитвы были услышаны. И теперь я точно знаю, что Бог со мной. Он защищает меня, не дает сбиться с пути. Вот и сегодня… Знаете, раньше я как будто жила в темноте и сама была слепой. А теперь я впервые в жизни так остро ощущаю Его присутствие, – она положила обе руки на его грудь и глядя ему в глаза, добавила: – Послушайте свое сердце, и вы тоже Его почувствуете… Я должна идти, Никита Васильевич, – прошептала она тише. – Не возвращайтесь к тем людям. Берегите себя.

+++++

Когда за ним закрылась дверь, Ольга быстро приготовила чай, оттирая слезы. Потом поставила две чашки на стол и пылко обняла Гришу, покрывая поцелуями его шею и щеки. От того, что он был рядом, от того, что сорвалась встреча с Мясниковым, и она осталась Грише верна, почему-то гулко чеканило сердце, и слезы облегчения снова и снова катились по щекам.

– Я люблю тебя, – шептала она сквозь слезы. – Как же я люблю тебя, Гриша!

Григорий неловко подался в сторону, отстраняясь от нее и, стараясь говорить безразлично, спросил:

– Все-таки, кто этот Шацкий? Ты… была с ним?

Ольга тревожно метнула на него глаза. Ей всегда в такие минуты казалось, что он видит ее насквозь. Его голова замерла в томительном ожидании, устремив обезображенное лицо в ее сторону. Ей казалось, что если он и не видел, то слышал малейшее биение ее сердца и слишком взволнованное дыхание. Не спуская с него глаз, Ольга поднесла руки к лицу, пытаясь понять, пахнет ли от нее чужими мужчинами. Сердце яростно колотилось, боясь того, что все произошедшее этим вечером станет известно Грише. Если он хоть что-то заподозрит, то убедить его в том, что она осталась ему верна, будет непросто. Не учуяв ничего, она нервно сцепила пальцы своих рук, пытаясь унять мелкую нервную дрожь, и тихо произнесла:

– Ты мне должен верить, Гриша. Мне никто не нужен, кроме тебя.

Кадык на его шее нервно дрогнул, и одной из рук он неловко попытался взяться за стол, очевидно, чтобы подняться. Но ни руки, ни ноги не слушались. Оставив эти жалкие попытки, он отвернулся, раздраженно чеканя пальцами по столу, и глухо спросил:

– Кто он? Скажи правду. Какой бы она ни была.

– Мне нечего скрывать, – она тронула его за плечо. – Он – отец Сашиной дочери.