Все мои дороги ведут к тебе. Книга третья

Держа пистолет на изготовке, Мурат напряженно вглядывался в темноте в суровое лицо Вахитова, пытаясь понять, что к чему. Когда они вдвоем оказались у одной из дверей казармы, Ибрагим бросил на Мурата быстрый взгляд и тихо произнес:

– Приготовьтесь, придется попотеть этой ночью! – с этими словами он с шумом пнул дверь и, как по команде, со всех входов в длинное пространство, сплошь уставленное рядами солдатских коек со спящими людьми, ворвались вооруженные офицеры и солдаты-мусульмане. Целясь в спящих солдат, они молчком окружили их, и Вахитов громко произнес:

– Граждане военнослужащие двести девятнадцатого полка! Пришел приказ от комиссара Закавказского комиссариата Ноя Жордания всем армянам и русским сложить оружие! Отныне вы – гражданские лица, можете вернуться по домам. Изъять оружие! – офицеры и солдаты быстро двинулись вперед, целясь в растерянных людей, намереваясь изъять винтовки и пистолеты.

Мурат в замешательстве бросил взгляд на Вахитова и с тревогой сильнее сжал пистолет в руке, наблюдая за тем, как только что спавшие солдаты, в кальсонах и нательных рубашках, повыскакивали со своих мест. Те, кто сразу поднял руки и сдался, видя перед собой вооруженных людей, были русскими, явно не желавшими ввязываться в конфликт и получивших, наконец, возможность вернуться домой. Их несколько офицеров вывели в коридор, держа на прицеле. Но основная масса солдат были армяне, которые после секундной заминки вдруг бросились на вооруженных людей, намереваясь отнять оружие и дать отпор. В ответ на их неповиновение раздались выстрелы и первые крики раненых. В воздухе запахло порохом.

Открыв огонь, офицеры быстро принялись шарить по кроватям и углам, выхватывая припрятанное оружие, нанося удары прикладами тем, кто пытался соскочить и поднять крик. Через несколько минут в казармах началась полная свалка: жуткие крики, брань и предупреждающий свист перемежались с новыми выстрелами. Армяне пытались удержать оружие, набрасывались на нападавших, используя кулаки. Выстрелы раздавались снова и снова, от чего в душном пространстве солдатской казармы отчаянно пахло порохом и кровью, а от дыма начали слезиться глаза.

Мурат отбивался сразу от двоих армян, которые схватились за его руки, пытаясь отобрать выданный маузер. Один из них с яростью наносил удары по раненой руке, от чего дикая боль пронзала тело, и Мурат, совершенно озверев от боли, оттолкнул его и выстрелил в упор. Лицо солдата размозжило всмятку. Разбрызгивая кровь во все стороны, он рухнул на месте. В ту же секунду второй армянин, пригнув голову к шее, с разбегу набросился на Мурата, явно намереваясь сбить его с ног. Но кто-то подскочил к нему, и на секунду блеснул штык, после чего мягко с характерным звуком вошел в брюшину армянина. Мурат, стоя с маузером в руке, замер, наблюдая за тем, как штык мгновенно выскочил из тела солдата, и кровь фонтаном хлынула на смятую солдатскую постель, от чего белая простыня на глазах обагрилась темной лужей.

Вокруг звучали крики, выстрелы, падали замертво солдаты и офицеры. Кто-то, лежа на полу, судорожно корчился в конвульсиях. Кто-то в отчаянии закричал на армянском:

– К арсеналу! Нельзя им отдать оружие!

– Задержать! – закричал Вахитов, стреляя в тех, кто пытался выскочить в коридор из помещения казармы.

Но толпа обезумевших от страха армян, которые явно были основной мишенью в этой бойне, бросились во все двери, затаптывая своих же, спасаясь от вооруженных нападавших. Тут же наклонялись над теми, кого удалось сбить или прикончить, выхватывали винтовки и пистолеты и без разбору стреляли в преследовавших их офицеров и солдат, спасаясь от неминуемой гибели.

Мурат бежал со всеми по узким коридорам гарнизона, придерживая рукой где-то раздобытую винтовку, на всякий пожарный, держа на изготовке маузер перед собой. Творилось что-то звериное. Нескольким сотням армян удалось вырваться из ворот гарнизона, растерзав постовых, чьи тела были растоптаны бегущей толпой. Сами убегавшие бросились наутек по улицам города, перезаряжая винтовки и пистолеты, отстреливаясь от бежавших за ними солдат-мусульман. Нагоняя армян, они стреляли им в спины, а потом штыками уродовали и резали раненых, от чего мостовая возле гарнизона скоро покрылась кровью.

Дыхание срывалось от тяжелого бега. Холодный воздух был неспособен облегчить ходившее ходуном в груди сердце. Кучи истерзанных тел валялись по дороге. Он бежал, сам не зная куда, не понимая, зачем гарнизонное начальство допустило эту бойню.

Несколько сотен солдат-мусульман перемахнули через Ганджачай и, оказавшись на армянской территории, принялись врываться в дома, вытаскивая на улицы мужчин, расстреливая их на ходу. Насиловали армянских женщин, рубали штыками младенцев и стариков. Тут же солдаты-армяне, обезумевшие от ночного нападения, устремились на азербайджанскую территорию, вымещая злобу на мирное население. Они вытаскивали из домов мужчин и также расстреливали без разбору, желая расплаты. Хватали юных мусульманок и разрывали их одежды, насилуя и убивая. Глумились над старыми женщинами, срывая их одежды и отрезая груди. Улицы города покрылись кровью. Крики и стоны стояли над городом в разных частях. Воды Ганджачая окрасились в красный цвет…

Мурат бежал, что было сил, по узким улицам древнего города, озираясь на крики и выстрелы. Декабрьский свирепый ветер отчаянно завывал поверх низких плоских крыш, но даже он не мог заглушить крики и плач, охватившие обезумевший город. Здесь, в мусульманской части, улицы были особенно узки и извилисты. Кое-где встречался сухой крупинками снег, сбившийся ветром в углы ступеней и зазубрины меж камнями улиц. В воздухе пахло порохом и смертью.

Никогда еще так скверно не было на душе! Что-то боролось в нем яростно, выжигая сердце тяжелыми доводами «за» и «против». Офицерская присяга требовала подчиниться приказу, исполнить его четко и без раздумий. Но нападение на спавших солдат ночью не укладывалось в голове. Город, что долгое время силой военных пытался поддерживать внешний порядок, теперь теми же военными был погружен в кровавую бойню армян и азербайджанцев. Его причастность к этой бойне вызывала жар и дурноту! Сколько крови прольется этой страшной декабрьской ночью?!

От этих мыслей было скверно и душно. Он расстегнул до половины мундир, жадно хватая холодный воздух ртом, схватив горсть снега с земли и пытаясь умыть им разгоряченное лицо. Не этого он хотел! Не нападать на спящих! Не сталкивать и без того веками враждовавшие народы! Что с этим миром не так?! Как это остановить?!

Растягивая ворот гимнастерки, не замечая того, что бежит со всех ног вдоль узкой глухой почти без окон улочке, он с трудом понимал, где находится. Свернув за угол, едва не упал, запнувшись обо что-то мягкое и теплое. Едва удержав равновесие, склонился ниже над лежавшим телом. Мороз пошел по коже. На каменных ступенях лежал окровавленный старик с длинной седой бородой. В глазах потемнело. Мурат упал на колени перед ним, сжимая его плечи. Он не был уверен в том, что это был тот самый старик, что спас его, увезя в старой повозке. Но почему-то был уверен, что где-то на улицах Гянджи и его старик, его спаситель, наверняка, сейчас лежал также, истекая кровью, зарубленный шальными штыками озверевших людей. И он не смог его спасти! Голова жутко закружилась, глаза стали мокры, в груди не хватало воздуха. Едва смог найти в себе силы подняться на некрепких свинцовых ногах, оставляя лежать истерзанное тело. Цепляясь руками за стены домов, заставлял себя идти дальше, с трудом вглядываясь в двери. Не сразу понял, что искал особенную, резную зеленую дверь. Но, боясь сойти с ума, а еще больше поддаться этому безумию и начать стрелять во всех подряд, он судорожно хватался за единственную мысль, возникшую в голове: спасти хотя бы их, предупредить и спасти! Где-то совсем близко звучали выстрелы и раздавались стоны. От этого еще сильнее ухало сердце, страшно боялся не успеть спасти свояка и его новую семью. Ведь родня, какая-никакая!

Мурат лихорадочно водил глазами по дверям домов, пытаясь отыскать нужную. Как пояснил Аслан при встрече: зеленая дверь с кольцом в виде льва. Старые деревянные двери мелькали перед тревожным взглядом, и он уже отчаялся найти. Свернув на новую улочку, озираясь по сторонам, вдруг заприметил, как вдалеке в темноте что-то яростно шевелилось. Крики и вопли, глухие, надрывные, разрезали пространство, перемежаясь со звуками выстрелов и грохотом распахивающихся тяжелых дверей. Где-то голосили дети. Где-то скулила, очевидно, пристреленная собака. Мурату стало казаться, что он безвозвратно потерялся среди извилистых узких улиц. Вдруг глаза вперились в распахнутую зеленую дверь с ручкой-кольцом в виде льва. Но черная зияющая дыра распахнутого настежь дома заставила его замереть и оглядеться. В темноте глаза с трудом различали чью-то темную курчавую голову, что ползала неподалеку по грязной земле, смешанной с талым снегом и кровью, что-то надрывно нечленораздельно бормоча. В темноте, освещаемой лишь слабыми вспышками то ли залпов, то ли далеких факелов, с трудом можно было разглядеть очертания мужчины, который сжимал в руках бездыханное женское тело. Длинные вьющиеся черные волосы на безжизненной голове тяжело свисали к самой земле, облепленные грязью и кровью.

– Лейла! – стонал несчастный неестественным голосом, и Мурат не сразу понял, что это и был Аслан.

Болезненно засосало под ложечкой. Опоздал! Где-то слышались чьи-то шаги и выстрелы. На улице было небезопасно.

Мурат склонился над ним, тронув за плечо, с опаской озираясь по сторонам. Мужчина с трудом поднял глаза. Они были огромны пронзительным ужасом и тоской! В ту же секунду он положил бездыханное тело жены на промерзлую землю, со стоном вцепившись в ее совершенно бледную руку. Взгляд Мурата был прикован к большому круглому животу женщины, обтянутому окровавленными тряпками исколотого штыками платья.

На это невозможно было смотреть. Судорожно сглотнув, Мурат поднял слабо сопротивлявшееся тело Аслана и завел его в дом. Свояк был не в себе. Уже в доме он сполз на пол по стене, роняя голову в руки. Мурат, бросая на него быстрые взгляды, затащил в дом тело убитой, и сел рядом с Асланом на пол, тяжело дыша, закрыв глаза. Все происходящее сводило с ума.

– Это были армяне, – прошептал неестественным голосом Аслан спустя какое-то время, сжимая и разжимая кулаки.

– Почему не тронули вас? – спросил Мурат, переводя на него взгляд.

– Я назвал себя, думал, что, если комиссар, нас не тронут. А они… звери! – он затрясся в рыданиях, опуская голову на руки. – Меня не тронули. Поставили на колени и заставили смотреть… Дескать, смотри, ваших рук дело… Вы в комиссариате отдали приказ разоружить армян… Только причем тут комиссариат? Причем тут я? – он непонимающе поднял глаза на Мурата, продолжая трястись в рыданиях. – Она ведь должна была вот-вот родить… О, Аллах! Лучше бы ты забрал меня! – он закрыл лицо руками, тряся головой.

– Приказ пришел из Тифлиса, – проронил едва слышно Мурат, сокрушенно глядя на него. —Телеграмма от Жордания.

– От Жордания? – Аслан отнял руки от лица, недоуменно глядя на Мурата.

– Только я не понимаю, зачем? – прошептал Мурат, опуская глаза на трясущиеся от напряжения руки. – Ведь ясно же, к чему это должно было привести. В это лихое время оружие для многих единственная гарантия собственной безопасности…

– Боюсь, что все это имеет свой смысл, – тяжело прошептал Аслан, явно о чем-то догадываясь и закрывая глаза. – Похоже, грузинам вместе с Жордания это на руку. Пока армяне и азербайджанцы убивают друг друга, они добиваются своего, укрепляют свои позиции в Заккомиссариате. Подонок! Я припру его к стенке! Он ответит за эту бойню! – Аслан судорожно сжимал и разжимал кулаки, глядя в одну точку темными блестящими глазами, будучи явно не в себе.

Тем временем Мурату показалось, что что-то шевелится в темноте маленького дома. Тревожно вглядываясь в угол, он невольно взялся за ручку маузера, готовясь ко всему. Однако через секунду выдохнул облегченно и быстро поднялся на ноги.

В глубине коридора прятался за дверью трехлетний Сагид. Он огромными перепуганными глазенками смотрел на Мурата и на сидевшего понуро отца. Подхватив мальчишку на руки, Мурат махнул Аслану рукой, скрываясь в проеме ближайшей комнаты, не желая показывать мальчику тело истерзанной матери.

6.7.

Под равномерный монотонный стук надеялся уснуть. Но сна не было. Глаза жадно вглядывались в ночь сквозь грязное стекло военного вагона, пытаясь определить родные места, вспомнить приметы Закавказской дороги, той самой, по которой три с половиной года назад он отбыл на Кавказский фронт Великой войны. Теперь эта дорога к дому, что мелькала за окном, не давала ему покоя. И понимал, что ехать предстояло еще много часов, а все равно хотелось смотреть и смотреть, вспоминая знакомые места. Поезд мчался сквозь черную ночь, мимо гор Кавказа, что мелькали за грязными стеклами. Белые, покрытые снегом вершины, были едва различимы в ночи. Сердце стучало в такт железным колесам, словно помогало ритмичными рывками подталкивать огромную машину в направлении дома.

Сна не было. Разгоряченный мозг не мог остановить бесконечный поток мыслей, что роились в голове. За тонкой стенкой офицерского купе раздавались громкие голоса и смех офицеров, что упражнялись в картах. Присоединяться к ним не было желания. Хотелось в эту ночь побыть наедине с собой, привести немного мысли в порядок, причесать бушующие в груди чувства. Они направлялись из Тифлиса в Баку в составе 1-ого штаба мусульманской пехотной дивизии для формирования стрелкового полка, формировавшегося Мусульманского корпуса. Возглавлял их миссию генерал Кязим-Бек Талышинский, опытный командир пехотных войск из древнего ханского рода Кавказа.

Дорога к дому заставляла Мурата испытывать небывалое напряжение, от чего он то и дело вставал, прохаживаясь из угла в угол. Но пары его шагов хватало, чтобы преодолеть скромное расстояние узкого одноместного купе. В его стенах ему было тесно, сердце рвалось наружу, стремясь быстрее, махом преодолеть эти версты, что разделяли его от дома, от Марго. Марго! Кровь бурлила в жилах при воспоминании о ней. Сердце ходуном ходило в груди от мысли, что уже через пару дней он сможет прижать к себе ее точеное мягкое тело! Он с усилием подавлял в себе желание вырваться в коридор, чтобы стать на подножке вагона и ощутить кожей лица холодный воздух с гор, втянуть ноздрями запах горного снега, а может, отсюда уже и вкус моря можно ощутить?

Марго! Ее голос то и дело возникал в разгоряченной голове, сам собой, из ниоткуда, рождая невиданную бурю чувств. Как же он соскучился! Кажется, если возникнет хоть какая-то непредвиденная остановка в пути, он просто сойдет с ума! Пытаясь взять себя в руки, обхватывал себя за плечи и вглядывался в черную ночь за окном. Нет, только не в коридор. Не хотелось ни с кем встречаться и говорить. А там постоянно кто-то бродил, и слышались голоса. Под мерный стук колес хотелось помолчать и подумать.

А дум было много. Даже слишком. Вспоминал, как после бойни в Елисаветполе он явился в гарнизон, шатаясь, с окровавленными руками и перепачканном в крови мундире, потому что всю ночь помогал Аслану рыть могилу, чтобы похоронить убитую жену. Везти по городу не рискнули, решили закопать на заднем дворе. Все равно, сказал, Аслан, больше ему здесь не зачем было оставаться. Оказавшись в гарнизоне, где полы и стены были заляпаны кровью, где стоял удушливый запах мертвечины и пороха, его стошнило прямо в коридоре. Он практически взбежал в свою комнату и заперся изнутри, отмывая ледяной водой из латунного таза руки и лицо с запекшейся кровью. Мелкая противная дрожь пробирала его насквозь. Мозг болезненно прокручивал все, что произошло, не в состоянии дать объяснений. Уснуть он так и не смог. Перед глазами стояли размозженные головы солдат-армян, изнасилованные женщины, что встречались ему на пути, перебитые младенцы, исколотая штыками беременная Лейла. Почему эта бойня повергла его в такой ужас? Разве он не видел подобных зверств, отбивая Саракамыш? Но то была война. И атаковали они неприятеля, турков. А здесь… Кажется, от этого можно было сойти с ума. Шоркал и шоркал ледяными трясущимися пальцами кожу на руках, желая смыть сгустки чьей-то крови с собственной кожи.

Наутро воспаленный мозг погнал его прочь из комнаты, едва только часы показали семь утра. Пытаясь на ходу оттереть оставшиеся пятна крови на мундире, он быстро пересек здание и остановился возле кабинета начальника гарнизона Гусаковского. Его обуревали вопросы, которые не давали покоя. Однако генерала не было на месте. Адъютант доложил, что он будет позднее. Голова его горела, когда он выскочил наружу, на улицу, пытаясь прийти в себя. Зачерпнув охапку выпавшего за ночь снега, судорожно протирал им лицо. Тут же мимо сновали интенданты, складывая во дворе трупы после ночной бойни. А когда приехал генерал, Мурат не смог совладать с собой.

Сейчас было отчаянно стыдно за свою несдержанность. Но тогда он бросился за ним, едва начальник гарнизона прошел через ворота. «Разрешите обратиться?» «Ну-с?» «Зачем вы допустили это?»

Вот так, без обиняков, начал с обвинений, забыв про офицерскую субординацию, воспаленными глазами глядя на генерала. Тот остановился, резко развернулся на месте в своих черных генеральских сапогах и недовольно бросил:

– О чем вы, офицер?

– Я о вчерашней бойне. Зачем вы допустили разоружение спящих людей?

– Послушайте, – начал генерал, нетерпеливо закладывая руки за спину, от чего петли под пуговицами на его генеральской шинели несколько натянулись, – приказ был разоружить. Те, кто сдали оружие добровольно, отправлены по домам. Для них война окончена. Кто не пожелал подчиниться приказу, заслужил наказание. Вам ли не знать, господин офицер, что приказы в армии выполняются беспрекословно.

– Да, но… – начал было он, но голос его сорвался от сухости в горле и разрывающих сознание дум. Переводя дыхание, пытался собраться с мыслями в то время, как генерал с ног до головы оглядел его и снисходительно усмехнулся.

– Если вас не устраивают приказы Заккомиссариата, отправляйтесь туда, разберитесь. Быть может, к вам прислушаются, – он понимал, что это было сказано в насмешку и с упреком, но разгоряченный ум его тогда вцепился в эту идею, и Мурат, к собственному изумлению, произнес:

– Так точно, господин начальник гарнизона. Есть отправиться в Заккомиссариат. Разрешите отбыть немедля?

Генерал вспыхнул, недовольно глядя на Мурата несколько секунд, а затем бросил, отворачиваясь и направляясь в гарнизон:

– Разрешаю. Перед отбытием зайдите ко мне за распоряжениями.

Устных распоряжений дано не было, но генерал вручил ему запечатанный конверт, велев вручить его непосредственно генералу Шихлинскому. При этом Гусаковский похлопал Мурата по плечу, довольно снисходительно, и напоследок произнес:

– Старайтесь не ввязываться в политику, подполковник. Это не ваш конек.