Все мои дороги ведут к тебе. Книга третья

– На стороне России, – произнес Мурат, сжимая кулак левой руки, чувствуя, как от холода пальцы сводит.

– России? – мужчины захохотали громко и неприятно, а человек с седой бородой с сильным татарским акцентом произнес:

– Тогда ты не дома. Здесь нет теперь России.

– Кончать его надо, – бросил зло третий человек с длинными черными усами в темно-бордовой черкеске. Этот был моложе всех и все больше молчал, недоверчиво глядя на Мурата, держа наготове винтовку. – Офицеров в первую очередь кончать надо.

– Слыхал? – снова усмехнулся Мурату человек в полушубке, кивнув в сторону своего молодого товарища. – С офицерами теперь не церемонятся. А все потому, что веры вам нет. Вот ты – родился и вырос здесь, вскормлен Кавказом, а как собака, предан России. А нет ее больше, России-то. Пришло время о своей земле подумать. Разве не так?

– А чья же теперь эта земля? – спросил Мурат, с усилием удерживая себя затекшей рукой, чувствуя, как горечь сковывает горло. – Татар? Грузин? Армян? Как делить будете? Или кто сильнее, тот и заберет? Может, туркам отдадите? А? Тем, кто ваших товарищей убивал? Валяйте! Или англичанам поклонитесь? Валяйте! Да только под Россией вы людьми были, а теперь друг против друга пойдете, утопите Кавказ в крови, и сами в этой крови утонете. Валяйте!

– Кончать его надо, – угрюмо повторил самый молодой с длинными усами и медленно перезарядил винтовку.

– Погоди, Мустафа, – рукой остановил его человек в полушубке и низко склонился к Мурату. Мурат видел, как блестели белые глазницы его глаз в темноте, как красные воспаленные жилки окутали их – признак бессонных ночей или тяжелых дум. – Дитя рождается в муках, иной раз мать гибнет, рождая новую жизнь. Вот и сейчас: без крови и страданий новый мир не построить. И твоя задача определиться, на чьей ты стороне. Из уважения к своим предкам, к этой земле надо строить новое будущее. В Баку тебе делать нечего. Там хозяйничает Баксовет[1 - Баксовет – Бакинский совет, орган советской власти в Баку в 1917—1918 гг., который возглавил Сурен (Степан) Шаумян, назначенный Лениным чрезвычайным комиссаром на Кавказе. Он и еще 25 бакинских комиссаров в сентябре 1918 года были расстреляны под Красноводском. В Баксовет входили большевики, левые эсеры и представители дашнаков.], дашнаки[2 - Дашнаки – обиходное название представителей Армянской революционной партии «Дашнакцутюн». Была создана в 1890 г., выступала с позиций армянского национализма, борясь за экономическую и политическую независимость Турецкой Армении. В 1918—1920 гг. стала правящей партией в Республике Армения.] да большевики. Офицеров царской армии там не жалуют. Идем с нами. В Гянджу[3 - Гянджа – город у подножия Малого Кавказа, в царской России носил название Елисаветполь.]. Если будем медлить, то грузины и армяне весь Кавказ приберут к рукам. Уже во всю формируются их корпуса. Создадим свой корпус, который будет защищать интересы Азербайджана. Соберем силы, обучим людей и пойдем на Баку. Вернем себе наши земли, наши дома, наших женщин! Решай здесь и сейчас. Мустафа ждать не любит, – с этими словами он выпрямился, отступая в сторону, так что Мурат в упор столкнулся в холодным невозмутимым взглядом Мустафы, который совершенно невозмутимо держал винтовку на изготовке.

Воцарилось напряженное молчание. Старая кибитка, продуваемая со всех сторон сильным ветром, поскрипывала и вздыхала, словно старая нянька Амина в далеком Майском, как когда-то в детстве, когда он мальчишкой бился в лихорадке. Тогда несколько дней и ночей его одолевал страшный бред, он метался по постели, убегая в кошмарных сновидениях от сказочных чудовищ, которыми так пестрели старые татские сказки. Он любил эти сказки и боялся их. Он любил эту землю. Здесь был его дом! Где-то там, на берегу Каспия, в родовом имении деда подрастал его сынишка, которого он помнил совсем крохой на руках Марго. Марго! Сердце заныло протяжно и тоскливо. Сколько лет он не видел ее! Как он мечтал зарыться в ее белую грудь и, прижимая к себе ее мягкое теплое тело, просто дышать ею! Как они там? Как сказал этот человек? Там хозяйничают дашнаки и большевики? Эти выродки, что своей агитацией развалили армию, превратив ее в стадо баранов, забывших про доблесть и честь, поправших присягу, предавших все, что только можно? Разве можно пустить их в свой дом? Разве можно отдать им на растерзание свою землю? Допустить, чтобы они хозяйничали здесь? Нет!

Мурат с усилием поднялся сильнее, опираясь на здоровую руку, нимало не смущаясь направленного на него дула винтовки, и произнес:

– Какую же силу вы представляете?

Человек в полушубке усмехнулся.

– Национальный совет Азербайджана при Закавказском комиссариате[4 - Закавказский комиссариат – временное коалиционное правительство Закавказья с участием грузинских меньшевиков, правых эсеров, армянских дашнаков и мусаватистов, заседал в Тифлисе, образован в ноябре 1917г.]. Мы за независимую автономную республику Азербайджана и разгон большевиков. Так ты с нами, офицер?

– Значит, в Баку теперь заправляют дашнаки и большевики?

– Да, но кроме Баку нигде у них поддержки нет. Мы собираем армию и скоро вышибем их с наших земель, – темные зрачки воспаленных глаз в упор смотрели на него, как и черное дуло винтовки.

– Армию? – произнес Мурат с горечью. – Армии больше нет.

Человек в полушубке снова усмехнулся.

– Мы призываем местных, кто готов защищать свою землю.

– Местных? Они безграмотны и ни слова не понимают по-русски.

– Вот поэтому нам нужны грамотные офицеры. К тому же среди мусульман мало кто поддерживает большевиков. Так что армия будет, ее лишь нужно обучить.

Мурат несколько секунд пристально смотрел на человека в полушубке. Вообще-то его отчаянно гнало домой желание быстрее увидеть семью, обнять жену и сына. Но хотел вернуться героем, победителем, а не так, офицером разбежавшейся армии. К тому же, если теперь там утверждаются большевики, вряд ли ему удастся так просто миновать их. Однозначно придется принимать чью-то сторону. И уж лучше тогда сторону тех, чьи цели совпадали с его целью: вернуть себе родную землю. Потому Мурат подался вперед, с трудом протягивая израненную руку, и произнес:

– Если ваша цель – выбить из Баку большевиков и националистов-дашнаков, то подполковник от артиллерии, командующий батальоном 13-го Кавказского стрелкового корпуса Мурат Кадашев-Ашаев в вашем распоряжении, господа.

Человек в полушубке сделал шаг вперед, принимая его руку для рукопожатия, и бросив взгляд на посиневшие пальцы, рукой показал Мустафе опустить винтовку.

– Ашаев Мурат-бек?

Мурат кивнул.

– Мое почтение памяти вашего деда, – произнес человек в полушубке, пожав его синие пальцы. – Подхорунжий бывшего 18-го Кавказского стрелкового полка, Ибрагим Вахитов. Теперь командир взвода двести девятнадцатого полка при армии Закавказского комиссариата. Ваша рука, подполковник, паршиво выглядит.

Он еще несколько секунд сверлил Мурата взглядом, наконец, выпрямился, и многозначительно взглянул на товарищей. Затем скомандовал:

– Фархат, распрягайте лошадей и на караул. Мустафа, распорядись, чтобы накормили путников, и помоги уважаемому офицеру лечь у огня. До утра далеко, околеет к дьяволу. Утром двинемся в путь.

++++++

Вечерело. Из узкого окна гарнизонной комнаты для офицеров он наблюдал, как тяжелая черная ночь опускалась на узкие улочки древнего города. Где-то тявкала собака. Кое-где горели тусклые фонари. В маленькой скромной комнате было прохладно и сыро, словно на улице. Старенький стол с парой ящиков в углу, длинная узкая жесткая кровать с плоской подушкой, да кособокая тумбочка для всякой мелочи – вот и все убранство. И все же лучше, чем еще месяц назад в сырой землянке под Эрзерумом. В это время вряд ли кто-то сунется на улицы города, это было небезопасно. Елисаветполь, или, как называли его кавказские татары, Гянджа, находившийся между двумя враждующими лагерями – Закавказским комиссариатом с центром в Тифлисе и Баксоветом во главе с большевиками в Баку – и сам напоминал карту военных действий. Приток Куры, река Гянджачай, что резала город вдоль, была негласной границей между армянской и татарской, как позднее стали говорить азербайджанской, частями города. Мост через реку представлял собой пограничный пункт, пересекать который этим двум народностям было опасно для жизни. Сообщение между частями города происходило благодаря посредничеству живущих тут же евреев, русских, да немногочисленных греков. Напряжение витало в городе постоянно. Он ощутил его, как только добрался сюда с небольшим отрядом мусульман, верных партии Мусават и нацсовету Азербайджана Закавказского комиссариата. В городе постоянно вспыхивали потасовки, бесчинствовали мусульманские банды, нападая на продовольственные магазины и станции, грабя не только мирных жителей, но и солдат и офицеров.

И хотя в городе стоял 219-ый Кавказский полк, кроме громкого названия от него ничего не осталось. Теперь это было сборище вооруженных озлобленных людей, не имевших с прежней армией ничего общего, но продолжавших носить старую форму и названия старых формирований, а для местного мирного населения ставшие настоящим бедствием. Они слабо подчинялись командам, самовольно покидали казармы, провоцируя стычки между местными на бытовой и национальной почве.

Мурат задернул тонкую штору и лег на жесткую постель, как был, в военной форме. Вынув из-под подушки маленький томик стихов Низами, принялся читать в тусклом свете керосиновой лампы.

За те несколько недель, что он провел здесь, многое случилось. Много раз благодарил небо за то, что тогда в кибитке их настиг мусульманский отряд Вахитова, а не одна из тех банд местных татар, что теперь терроризировали местные селения и совершали без конца набеги на станции Закавказской железной дороги. Он был наслышан об их бесчинствах и очень переживал за старика-армянина, что спас его от смерти, увезя в тыл в своей старой телеге. Ему удалось узнать у подхорунжего Вахитова, что старика отпустили с миром на подступах к Гяндже. Мурату хотелось его разыскать и отблагодарить, но найти его в большом городе было неосуществимой затеей.

По приезду в Елисаветполь с отрядом Вахитова, Мурата определили в Елисаветпольский гарнизон, где после беседы с начальником последнего В. Н. Гусаковским, ему, наконец, стало понятно, зачем он понадобился. Многие поддерживали идею создания мусульманских частей для защиты интересов партии Мусават и интересов кавказских татар в Закавказском комиссариате, где сейчас доминировали грузины-меньшевики во главе с Ноем Жордания. А для того, чтобы создать такие части, в основном состоявшие из малограмотных мусульман, нужны были опытные офицеры. Настоящей угрозой порядку были спонтанно возникавшие местные банды, занимавшиеся грабежами и разбоем. Часть из них еще с октября начали привлекать в армию, но по большому счету, вооруженные и мало управляемые, они были предоставлены сами себе. Многие из них мало понимали, за кого пришли воевать, практически не говорили на русском, не владели навыками армейской службы, совсем не разбирались в партиях и новых политических силах. Но их объединяла идея стать хозяевами этих земель, что обещали им мусаватисты, призывая создать независимый Азербайджан. Эти мусульмане-добровольцы представляли собой скорее туземное ополчение, нежели регулярную армию с четкой дисциплиной и выучкой. Вот для этого офицеры и были нужны. А те из них, что знали мало-мальски местный татский, как Мурат, тем более.

Правда, израненная гниющая рука не давала покоя. К тому же раненый или безрукий он был бы мало полезен для новой армии. А потому за него сразу взялся старый доктор-еврей в круглой шапочке на самой макушке и длинной острой бородкой. Его маленькие шустрые глазки сквозь круглые тонкие очки то и дело озадаченно осматривали гниющую руку Мурата. Его морщинистое смуглое лицо начинало быстро кивать, от чего бородка нервно подрагивала, а сам доктор, засучив рукава, совершал какие-то манипуляции: то прикладывал какие-то повязки, то скоблил выступавшие капли гноя, то прижигал рану, от чего противно щипало аж до кости. Но Мурат терпел. Уж больно хотелось верить, что рука оживет, а местами посиневшие участки кожи снова порозовеют. Слава Богу, ампутировать руку не стали. Но, как сказал доктор, часть кожи потеряет чувствительность и шрам останется глубокий. Да и Бог с ним, думал Мурат. Лишь бы не калекой и стрелять могла! Однако заживала все равно медленно и постоянно немела. Особенно ночью. Иной раз просыпался от того, что совсем не чувствовал своей руки. Холодный пот прошибал его. Он принимался ее ощупывать левой рукой, щипал и кусал. И когда начинал ощущать боль, успокаивался. Нужно было время, говорил на утро доктор, когда Мурат описывал ему свои ощущения. Но времени не было. Формирование первых мусульманских частей шло полным ходом. Как он мог быть командиром и инструктором от артиллерии, если сам не мог стрелять? Поэтому Мурат усиленно заставлял свою руку работать, тренировал ее и пристреливался, пытаясь заставить непослушные пальцы вспомнить, как оно – давить на курок и держать рукоять пистолета или винтовки. И когда впервые попал в банку, то радовался, как мальчишка. Правда, глубоко в душе, не напоказ, сохранив невозмутимый вид вблизи солдат. Лишь довольно провел пальцами по усам и, сдунув порох с дула, сунул пистолет в кобуру.

О формировании Мусульманского корпуса говорили много, особенно здесь в Елисаветполе, где особую роль играло азербайджанское национальное движение. Его формирование было возложено на генерала от инфантерии М. А. Пржевальского. А на днях Мурат узнал, что командующим Мусульманским корпусом был назначен генерал Али-Ага Шихлинский, тот самый, генерал от артиллерии, под командованием которого Мурат воевал в боях на Волчих горах и защищал 3-ий форт Порт-Артура артиллерийским огнем во время Русско-Японской. Мурат знал, что Шихлинский сам был с Кавказа, родился в селе Газахлы Елисаветпольской губернии, недалеко от Гянджи. К тому же генерал был известен своей требовательностью и бескомпромиссностью. Будучи артиллеристом, он часами проводил в окопах, самолично руководя постановкой артиллерийских орудий. Вплоть до начала Великой войны он руководил Офицерской артиллерийской школой в Санкт-Петербурге, которую сам же закончил с отличием. Однако старые раны и годами накопленные болезни от сырости и простуженных ног вынудили его проситься уволиться в резерв и вернуться на Кавказ. Но его опыт и знания нужны были как никогда. И вот, прибыв в Тифлис, Али-Ага с удивлением узнал, что на него возложена миссия возглавить Мусульманский корпус.

Если честно, то эта новость обрадовала Мурата. Он горел желанием лично встретиться с генералом, вспомнить былые дни на Дальнем Востоке. Да и, что греха таить, Мурату хотелось узнать личную позицию Али-Ага о том, что теперь происходило и в России, и на Кавказе. Однако случая отправиться в Тифлис пока не представилось, но сам факт участия в создании Мусульманского корпуса его прежнего командира заставило Мурата поверить в правильность своего решения остаться здесь и приложить руку к созданию новой армии.

Его радовали возложенные задачи навести дисциплину и обучить вновь прибывших добровольцев обращению с оружием. Приступив к своим прямым обязанностям, Мурат оказался в своей стихии, понятной, четкой, не требующей мучительных раздумий. Эта понятная задача вселяла уверенность в том, что он на правильном пути и что путь домой близок.

Правда, на днях очередная неожиданная встреча заставила снова с тоской вспомнить дом и родных. Здесь, в Гяндже, во время совещания мусаватистов, куда были приглашены и гарнизонные офицеры, обсуждался вопрос Мусульманского корпуса, обострения разногласий с большевиками в Тифлисе, когда в начале декабря 1917-го там силами Закавказского комиссариата был захвачен оружейный Арсенал и разоружены большевики, входившие в исполнительный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов. Все понимали, что эти события превращают политическую борьбу между партиями в вооруженную. Вот тогда он неожиданно среди мусаватистов столкнулся с Асланом Сафаровым. Правда, не сразу его узнал и с удивлением разглядывал его арахчын, темно-синий бешмет и жилет сверху.

Увидеть здесь свояка Мурат был чрезвычайно рад, надеясь, что и Маша с ним. Вид Аслана в национальной одежде, а вовсе не в деловом европейском костюме, как Мурат привык его видеть еще с мирных времен, изрядно удивил его. Видя его удивление, Аслан только улыбнулся и, похлопав себя по жилетке, сказал, что теперь он принципиально носит национальную одежду, потому что его цель – добиться независимости Азербайджана. Когда Мурат спросил Сафарова про сестру, тот как-то смутился, отвел взгляд и бегло сказал, что она с детьми осталась в Баку, наотрез отказавшись уезжать из своего дома. А он, Аслан, уже несколько месяцев проживает в Тифлисе и в Елисаветполь приезжает частенько по вопросам Мусавата, а потому приглашает Мурата к себе, обещая познакомить со своей новой семьей. Это заявление свояка тогда возмутило и даже оскорбило Мурата. Но Аслан лишь в упор посмотрел на него и заявил:

– Я звал Машу с собой, но она не поддерживает Мусават и идею создания независимого Азербайджана. Наши разногласия зашли слишком далеко. Теперь у меня новая семья, мусульманская, которую, к сожалению, я не могу перевезти в Тифлис, по разным причинам. Видите ли, я вхожу в комиссариат, я – уважаемый человек. Я, поверьте, готов жизнь положить на то, чтобы моя родина стала независимым процветающим государством. Как истинный мусульманин, я готов взять на себя заботу и о Марии Павловне, и о Лейле. Но ваша сестра столь бескомпромиссна, даже в ущерб самой себе, что даже слышать ничего не хочет. В итоге все так. Для всех – я женатый человек, чья семья в городе, где хозяйничают большевики. А Лейла и сын здесь, подальше от политических разборок и дрязг.

Возмущение и гнев от обиды за свою сестру и ее детей были так велики, что Мурат даже не счел нужным уважительно с ним проститься. Тогда он лишь презрительно смерил его взглядом и бросил:

– Зря она вас простила тогда. Горбатого могила исправит.

Потом у себя, в гарнизонной комнате он много думал об этом, с тоской и восхищением соглашаясь, что Маша была действительно чрезвычайно бескомпромиссной. Пока еще доходили письма от Марго на фронт, она много писала про сестру, что та взялась за благотворительные сборы и вступила в Дубровинский союз, помогавший русской армии и русским семьям в Баку, оказавшимся из-за войны в тяжелом положении. Он был даже удивлен и восхищен тем, что и супруга, его прекрасная, неземная, словно райская птичка, Марго последовала ее примеру и принялась проводить благотворительные вечера для раненых. И еще больше негодовал на Аслана за то, что оставил Машу и детей в такое сложное время.

Строчки стихов начали медленно расплываться под напором сна, как вдруг в дверь постучали.

Не сразу открыв глаза, Мурат прислушался. Стук повторился.

Опустив ноги на пол и сунув книгу под подушку, Мурат встал и одним движением открыл дверь.

В дверях в темноте казарменного коридора стоял Ибрагим Вахитов с винтовкой наперевес и быстрым жестом показал Мурату: собирайся. Темная черкеска и волосы делали его почти незаметным в темноте, и только белые зрачки глаз в упор смотрели на Мурата.

– Что происходит? – вполголоса спросил Мурат, когда они и еще несколько вооруженных офицеров быстро двинулись по коридору в сторону солдатских казарм. В тишине гарнизонного коридора гулким эхом разносился громкий ритмичный стук тяжелых солдатских сапог – это несколько отрядов вооруженных солдат-мусульман выстроились за ними.

– Не задавайте лишних вопросов. Ответ вам может не понравиться, – усмехнулся Вахитов, склонив голову в его сторону. И тут же жестом показал нескольким вооруженным офицерам разделиться и войти в казармы сразу с нескольких входов.