По лабиринту памяти. Повести и рассказы

Женщины, а с ними и Катерина, послушно вышли из теплушки. Катерина хоть и числилась бригадиром по ведомости, по факту им был он, Петр, единственный мужик в их бригаде. Что её и отличало от остальных, так это то, что опыт у неё был поболее – как-никак три года лес сплавляет! – да спирт хранит. Она бы и спирт Петру доверила, только в этом деле Петр сам себе не доверял – друзей у него было много.

Когда Аня пришла в себя от испуга и увидела склонившегося над ней Петра с голым торсом, она стала отталкивать его и вопить лихоматом:

– Уйди, рожа твоя бесстыжая! Не трогай меня! Не смотри!

– Заткнись, дура! – рявкнул Петр. Рявкнул так же, как на тех бестолковых баб. Грубо перевернул девушку, начал растирать спиртом спину и со злостью добавил:

– Было бы на что смотреть, кожа да кости! А трогать тут и вообще не …!

Конец фразы был припечатан крепким словцом.

Закончив массаж спины, накрыл девушку валявшейся в углу мешковиной и своей сухой телогрейкой, кем-то предусмотрительно принесённой в теплушку ещё во время всеобщей суматохи. Катериной, наверное. Потом растер спиртом себя, достал с полки стакан, наполнил его на треть и прогрелся изнутри. Плеснул ещё, посмотрел на лежащую ничком Аню и развел спирт водой.

Черт её знает, может, она ещё и вина-то не пробовала.

Птицей влетела Танька. Она, окрыленная вниманием Петра, сбегала в поселок гораздо быстрее, чем бегала обычно, и принесла одежду не только для Ани. Но вместо благодарности получила лишь одобрительный кивок, за которым последовал суровый приказ отправляться на своё рабочее место. Ласковыми с ними, девушками, Петр бывает только по вечерам, а на работе он злой и грубый. Это знали все и на него не обижались.

Аня спирт пить не хотела, вырывалась, но Петр твердо сказал короткое «надо» и силой влил в неё эту горючую смесь.

Найдя подходящую для себя одежду, облачился в неё, снял с Аниной спины свою телогрейку и бросил возле топчана принесенный Танькой рюкзак. Сама разберется, некогда ему тут с ней нянчиться! Подбросил в печурку дров, закурил и вышел на улицу. За него ведь тоже никто работать не будет.

Купание в ледяной воде для Ани на данном этапе прошло без последствий. Но только на данном. Оно ей ещё не раз аукнется потом. Петру же оно «аукнулось» уже на следующий день, когда они опять встретились на плоту. Зацепился паренек за эти «кожу и кости», крепко зацепился.

И начал он демонстрировать Ане знаки внимания: то шутку в её адрес отпустит, то толкнет, вроде, невзначай. Не в воду, конечно, Боже упаси! Опять самому туда прыгать?! Хотя…

На гармошке играет, частушки поет – ей подмигивает. А она как будто не видит и не слышит. Слегка обнять попробовал – руку со своего плеча сняла и на другое место пересела. Обнял нахальнее – так посмотрела своими серыми глазищами, что руки сами опустились.

А чем ещё можно привлечь внимание девушки, простой паренёк из таёжной глуши не знал. Деликатному обхождению не искусен был. Где обучаться-то, у кого и когда? До войны только семь классов и закончил. Книжки читать про всякие нежности было некогда. С четырнадцати лет в леспромхозе чертоломит: сучкорубом, чокеровщиком, вальщиком, теперь вот на сплаву. Да и она сама-то кто? Такая же леспромхозовская девчонка, только с соседнего участка. А корчит из себя королеву тайги!

Разозлился Петр на Аню, уволился с работы и уехал куда глаза глядят.

Глаза глядели в райцентр. Здесь Петр прикупил за бесценок себе домик, устроился на железную дорогу путеобходчиком и закрутил напропалую с осмотрщицей вагонов разведёнкой Лизой. Она всегда была веселой, не выламывалась, как некоторые, и позволяла Петру не только обнимать себя.

Но главное, у Лизы были почти такие же, как и у Ани, серые глаза и такие же светлые волосы. Правда, Аня заплетала их в толстую косу, а Лиза носила короткую прическу. Да какая разница, Аня или Лиза?

Лиза быстро навела порядок в новом жилище Петра. На окнах появились занавески, как-то незаметно для него сюда перебралась Лизина посуда и прочее, вслед за всем этим перебралась сюда и сама Лиза.

А может, и ничего, тоскливо думал Петр, может, так и надо?

Но через неделю Лизин заразительный смех стал просто невыносим и напоминал ему конское ржание, через две – её серые, почти Анины, глаза превратились в грязные пуговицы от его рабочей куртки, а короткие волосы ему, оказывается, вообще, никогда не нравились.

На третьей неделе Петр выгнал Лизу вместе с занавесками, посудой и всем прочим, запер дверь на замок и поехал на попутном лесовозе предлагать Ане пустой дом, руку и сердце. Больше ничего предложить он ей не мог. Ничего у него, кроме этого, не было…

И ведь добьется своего Петр! Через год Аня переступит порог его дома, повесит на окна свои занавески, перевезёт сюда свою немудреную меблишку и двух братьев.

А ещё через год, краснея и заикаясь от смущения, скажет Петру, что она понесла.

Петр почешет затылок, довольно крякнет, разопьет чекушку с друзьями из столярной мастерской при локомотивном депо, принесет оттуда две доски, несколько брусков и начнет по вечерам мастерить кроватку для будущего наследника или наследницы. Все равно, кого. Кто бы ни родился, Петр будет его любить. Он это знает, потому что уже любит его, своего еще не родившегося ребенка.

Глава 3

Тяжело досталась Маша маме, это было первое «ау» того купания. Аня двое суток не могла разродиться, и двое суток бегал вокруг старого деревянного здания Петр. Он матерился в бога, в черта и в медперсонал роддома. Он то затихал, то опять буянил, рвался к Ане и даже сам хотел принимать роды, доказывая старой санитарке, что так будет быстрее. Старая санитарка вызвала участкового.

Участковый был с похмелья. Петр сбегал в ближайший магазин, купил чекушку, поведал участковому о своем горе, и теперь они уже вдвоем бегали вокруг роддома. Сделав пару кругов, присели передохнуть. Хороший мужик, этот участковый! Сочувственный!

– Ты только вникни! Я заглянул в коридор, а они, в белых халатах которые, кофту какую-то рассматривают! И это в то время, когда моя баба родить не может! – негодовал Петр, выливая остатки водки в алюминиевую кружку. Её Петр взял «на время» по совету участкового в коридоре роддома – стояла на крышке бочки с привозной водой.

– На, дёрни!

Участковый дёрнул, вник, тоже осудил рассматривающих кофту в такой ответственный момент, посочувствовал Петру, вздохнул и пустился вслед за ним в очередной забег.

К великому счастью их обоих, Аня, наконец-то, разрешилась девочкой. Эту радостную новость вынесла на крыльцо та самая старая санитарка. Петр и участковый стали обнимать её и друг друга. Потом новоявленный отец захотел немедленно увидеть свою дочь и показать её участковому, теперь уже своему другу до гробовой доски. Он настойчиво требовал, чтобы его пропустили в роддом, грозился выломать дверь и даже пытался привести угрозу в исполнение.

Дверь была сделана на совесть и Петру не поддалась. Хитроумный план Петра проникнуть в здание через окно участковый решительно не одобрил, а также отверг очередную попытку достучаться через дверь до совести тех, «в белых халатах которые».

Он поставил на перила крыльца взятую «на время» кружку и увел счастливого, но ещё не совсем спокойного отца подальше от роддома.

В том же ближайшем магазине они купили ещё одну чекушку, поделились своей радостью с продавщицей и пошли в гости к другу участкового, тоже участковому, только на другом участке. Пусть и он порадуется, что у Петра родилась дочь!

***

Счастливый Петр ежедневно навещал своих «девок», а в день выписки уже с самого раннего утра сидел в тесном коридорчике и с нетерпением поглядывал на часы. Старая санитарка, та самая, принесшая ему радостную весть о рождении дочери, на сей раз принесла ему домашнюю булочку и стакан чая. Присела рядом. Петру было стыдно за то, что он тогда доставил ей столько хлопот, но женщина улыбнулась и сказала:

– И, милок! Да чего я тут за пятьдесят-то годков работы не насмотрелась! Всяко быват. Быват, и участкового зову, как вот с тобой тады. По 02 не звоню. Пошто вас, папаш будушших, радости-то лишать? Из 02 которые, ежлиф приедут, живо в кутузку свезут. Оне не Иван Иваныч, оне с вами не станут тут скакать. А хто вам в клетку весточку об дитятке вашем нарожжанном принесет?

Я, милок, Иван Иванычу звоню. На работу. Ежлиф там нет, домой звоню. Раньче-то, када у ево телефону не было, я пешком ходила. Он недалече живет, за углом. Один токо Иван Иваныч и бегат с тут с папашами полоумными. Када имя есть кому поплакаться, оне не буйствуют.

– А он не того? – Петр щелкнул себя по кадыку. – Не сопьётся?

Ему очень не хотелось, чтобы душевный, все понимающий Иван Иваныч спился, спасая «полоумных папаш» от клетки в кутузке, а то и от реального срока за хулиганство. Ведь неизвестно, как повел бы себя сам Петр, начни те, из 02 которые, скручивать ему руки и заталкивать в свою машину. Хотя почему неизвестно? Очень даже известно – в драку бы с ними полез! Вот тебе и небо в клеточку. А кто бы тогда сегодня забирал его Аню и доченьку? И как бы они потом жили без Петра?

Санитарка опять улыбнулась:

– Да он, милок, почитай, года три в рот не берет. Сердце у ево пошаливат. Водкой он вас, обормотов, отвлекат. Сначала намекат, мол, здоровье поправить надоти. Вот ты бегал в магазин? Бегал. Како-то время и прошло. Опосля разлить надоти, слова каки-то сказать, навроде тосту. Ты выпил, пошел языком молоть – пар-то маненько и вышел. А он выпил, аль нет, ты ж не видал. Не в стакан наливашь. Кружку-то люменеву я не запросто так на бочку-то ставлю. А пока ты нас, в белых халатах которы, костеришь, Иван Иваныч свою долю на землю-то и выльет потихонечку. Про жисть твою начнет расспрашивать, про работу, про отца и матерь.

Пока то, да се, бабенка, глядишь, и родит. А ежлиф сложности каки с ёй, я Иван Иванычу знак дам. Тады уж он буяна от нас подальче убират, к Серафимычу ведет. Тот тоже мильцинер, друг Иван Иваныча. Оне вместях воевали. У Иван Иваныча дома жена хворат, как вас туды-то? А Серафимыч одинокий, вся семья под бонбой осталась. Он потому из Курска сюды и приехал, что у ево, окромя Иван Иваныча, никого не осталось.

Оне вас, молодых папаш, так и называют – новорожжанны.

Твоя-то бабенка хоть и тяжёла была, да с Божьей и нашей помочью сама разрешилась. Дык опеть неладно – ты закуражилси. Дайте ему дитё, и всё! Тоже, поди, у Серафимыча очухалси? Вот и тебе баско, и ему не так худо. Все не один был.

Санитарка встала, потрепала Петра по волосам и направилась к дверям.

– Подождите, – подскочил Петр, – как вас зовут?

– Марья Харитоновна я, – ответила добрая старушка.

Всё, дочь назовем Марией, твердо решил Петр. Машей. А когда сын родится, будет Иваном. Второго назовем Серафимом, как Серафим Серафимыча. Только бы Аня согласилась.