Вихрь переправ

– Ты не видел потому, что спал. Ты был Спящим, но я пробудил тебя от сна неведения, – спокойно и невозмутимо пояснил пернатый союзник. – Так со всеми. Кто спит, видит лишь одну реальность, но кто проснётся, для того наступает реальность другая. С момента подписания нашего договора твоя Земля-Терра, до поры заслоняя от тебя настоящую истину, канула в бытие, она рассыпалась осколками. И теперь тебе ничто не будет мешать видеть правду.

– То есть, мои друзья, что младше, будут видеть всё не так, как я? Ты это хочешь сказать? – взволновался ещё сильнее Матфей. – Москва, Токио, Манхэттен – всё это больше никогда не будет существовать для меня?

– По сути да, – коротко кивнул Гамаюн. – Но не стоит жалеть, Матфей, зато ты откроешь и узнаешь Аркону, Тебаи, Кошиву и многое другое. Поверь, мир не оскудеет для тебя. Он по-прежнему велик и многогранен.

– Но как же так? Я не понимаю, как одновременно могут сосуществовать в одной плоскости два мира? Две планеты? Страны? Как одни видят одно и живут в этом, а другие в другом и в тоже время бок о бок? Я не понимаю!

– Ты поймёшь, Матфей, поверь мне, поймёшь и примешь этот факт, как само разумеющееся, – сухой голос ворона, как мог, пытался утешить взбунтовавшееся сознание Матфея. – Переваришь и примешь. А теперь мне пора, пока совсем не стемнело.

Гамаюн нырнул в сизо-жёлтые сумерки, оставив потрясённого союзника в застывшем состоянии над древним фолиантом переваривать новую пищу открытий. Ни ворон, ни тем более Матфей, не видели, как в растущей тени змеевидных корней клёна сверкнули два золотистых огонька. Спустя минуту большой пушистый кот дымчатым облаком вылез из корневого укрытия и не спеша, с присущей только кошачьему роду грацией, прошествовал к лысым зарослям чёрной смородины, войдя в неприметный с виду лаз.

Спустя ещё час на окраине Горниц, где-то у границы Калиновой пустоши, высокий худощавый незнакомец в длинном кожаном плаще медленно расхаживал взад-вперёд, скрестив на груди руки. В сторонке на перепрелой листве терпеливо сидел громадный зверь, наполовину волк – наполовину пёс, его глаза в таявшем вечере обрели оттенок кобальта, а густой мех окрасился чёрно-коричневым. Хозяин зверюги остановился и в очередной раз вгляделся в сторону города, черты его лица скрадывала сгущавшаяся темень, лишь длинные до плеч волосы рваными прядками чернели ярче подступавшей ночи.

Но вот мужчина что-то различил вдалеке, его тело напряглось, а руки высвободились и опустились, что послужило сигналом волчьему псу. Зверь тут же оказался подле господина, головою доходя тому до груди. То, что разглядел зоркий взор незнакомца, обрело форму крошечной точки, которая быстро увеличивалась и вскоре приняла форму летевшей на всех парах птицы.

Ещё несколько минут и на ближайший куст калины опустилась галка, которая в потёмках могла сойти и за юного ворона. Глаза птицы чернели матовой пустотой, но на человека в плаще это не произвело впечатления.

– Итак, что она выяснила? – обратился хозяин к псу мягким бархатистым голосом.

Полуволк-полупёс выдал краткий залп из рыка, тявканья и воя. В ответ галка разразилась длиннющим клекочущим стрекотом. Когда птица закончила, четвероногий слуга обратил свою громадину-голову к господину и глухо прорычал. Хозяин вновь скрестил руки, внимая прислужнику.

– Значит, мальчишка, – наконец вымолвил он, когда зверь смолк. На сей раз голос его звучал жёстко и сухо, но с нотками возбуждённости. Мужчина смотрел птице в глаза, обращаясь напрямик, – слушай меня внимательно, Маркара, слушай и запоминай каждое моё слово. Надо хорошенько проследить за ним и проверить. Мне не нужна пустышка. Пусть местные не спускают с парня и его прислужника глаз. И чтоб тихо: не хватало ещё чёртовых праведников зацепить хвостом, уж я знаю, как шумны и приметны могут быть галки. Нам ни к чему конкуренция. Ничего не перепутай! Если только это правда, если он тот, кого мы давно ищем, то…

Осторожность вернулась к незнакомцу, совладав с захватившим его волнением, он вновь стоял прямой точёной статуей в холодевшей ночи. Галка кратко проскрипела в ответ.

– Расплатись с ней, Волкодлак, – небрежно и холодно кинул в сторону союзника господин, тут же повернувшись спиной к галке, и без промедлений направился в гущу Калиновой пустоши.

Волчий пёс подбежал к месту, где восседал ранее, порывшись лапами, он вытащил из листьев круглый, размером с футбольный мяч тряпичный куль. Ухватив его зубами, Волкодлак понёс в сторону ожидавшей платы галки. Донышко мешка сильно пропиталось чем-то, что было упаковано внутрь, и тёмные капли тяжело падали на землю, оставляя чернильные следы на лиственной подстилке. У куста зверь бросил ношу; его ноздри расширились, едкий запах перепачканной ткани дразнил обоняние. Но сделка есть сделка, с трудом совладав с собою, полуволк-полупёс отпрянул от таинственного куля и, рыкнув напоследок, проследовал за господином в чащу калиновых дебрей.

Галка не стала терять время даром, посчитав разумным скорёхонько сцапать коготками добычу и направить крылья подальше от этого места. Глаз нужно держать востро, а с этими типами ещё зорче.

Когда птица набрала высоту, луна выбралась на вершину ночного неба. В слабом, рассеянном свете небес влажное донышко таинственной ноши в птичьих лапках отливало тёмным рубином, а крошечные капли, сочившиеся сквозь полотно и срывавшиеся вниз, вспыхивали алыми бриллиантами.

7. Встреча ценою в жизнь

Слово о Террии и прочих землях читалось невыносимо тяжко. Почти невозможно. Язык, которым была написана книга, только отчасти был схож с тем, на котором говорил и читал Матфей.

– Не мудрено, что люди начинают пить, курить и колоться, яростно впихивая в себя гадость, только б не сойти с ума от действительности.

Юноша, наверное, и рад бы был закурить: «мозги закипали», а голова если ещё и не шла кругом, то обещала вскорости устроить лихую круговерть. Но подобную «гадость» не уважал, хоть и считал, что другие вправе дымить сколь угодно, если им от этого легче жить. Ни в доме Катуней, ни в дружеском кругу Матфея курение не приветствовалось, считаясь одной из основных слабостей общества. А когда подпадаешь под одну-другую слабинку, становишься уязвим, и уже не замечаешь, как в один прекрасный день остаётся тень тебя самого, пародия на тебя первозданного.

Промурыжив с полчаса пару страниц манускрипта, молодой человек сдался и решил предоставить все дальнейшие пояснения ворону. Он заглянул в конец книги и выудил из последних страничек аккуратно сложенный вчетверо, жёлто-коричневый от стольких веков лист плотной бумаги. Развернул. Карта мира планеты Терриус – так значился снизу рисунок, выполненный вручную и раскрашенный цветными красками. Едва глянув, Матфей подумал, что это чей-то нелепый розыгрыш, ребячливая шалость. По его размышлению, если бы это была настоящая карта сущего мира, то выглядела бы она, как все старинные карты древности – с изображением диковинных тварей и написанием названий стран, морей и городов языком архаики. И уж, скорее всего, стародавний чертёж был бы нанесён не на простую бумагу стандартного формата, а на тонко выделанный пергамент, который не складывался бы варварски, а сворачивался узким свитком и хранился в узорчатом футляре-тубусе.

Всех этих пунктов «правдоподобности» не было, и Матфей в который раз за ушедшие после дня рождения дни задумался о серьёзности всего творившегося вокруг него. Как и уверял Гамаюн, Терриус действительно изобиловал материками со странами, чьи экзотические названия представлялись частью какой-то иной вселенной, придуманной кем-то в шутку или всерьёз. Матфей даже уловил некое сходство Терриуса с Землёй. В обоих случаях планета на карте была поделена на два полушария, для удобства её изучения. На первый взгляд даже казалось, что и земли расположены одинаково в обеих плоскостях, и даже были океаны и моря с островами. Но после первого ощущения, неотступно росло второе – интригующее и твёрдое. Никаких сходств не было и нет. Это была абсолютно другая, незнакомая планета с неизвестными землями и водами, и чёрт знает, как в ней жить.

Состояние невыносимой духоты, ставшей за последнее время частой гостьей его комнатки, вынудило юношу покинуть постель и, плотнее обернувшись одеялом, открыть настежь окно. Матфей обожал сиживать на подоконнике ночью, когда дом спал, и неважно, какое время года было за окном его спальни, главным было его настроение. Ночные посиделки не были частыми и носили случайный характер. Они нужны были, чтоб перевести дух и поймать искру веры, когда жизнь изнашивалась от тревог, суеты и других неприятных мелочей.

Он взобрался на подоконник и ещё сильнее укутался покрывалом, оставив неприкрытым лицо. Мороз ночного октября бодрил и гнал из головы лихие мысли, воздух пьянил осенней свежестью, пропитанной предвестием грядущей зимы. И Матфей вдруг отчётливо и ясно понял одно, истина лежала на ладони: самое большое заблуждение – считать, что ты можешь всё и вся контролировать, когда только тебе заблагорассудится. Как только эта наивная мысль даёт корешки, прорастая в глупую самоуверенность, именно тогда тебе преподаётся болезненный урок. И это лучшее лекарство, какое для тебя могла придумать жизнь.

И ему стало отчего-то хорошо от этого осознания. Он окинул взглядом клён – ночью мрачный многорукий великан – и устремил видение ввысь, к небу. Оно было чисто и невинно, незапятнанно спящими облаками и росчерками самолётов. Небосвод дышал звёздами, близкими и далёкими. Матфею вдруг подумалось: «Солнце и Луна на небе неразлучны, как брат и сестра. Просто днём Луна в тени лучезарного сородича. Белой долькой лимона с голубовато-серыми прожилками посреди ясного синего неба скромно взирает луна на ослепительную сферу солнца. И когда последняя искорка солнца, пронзительно моргнув, растворяется в тягучей студенистости сумерек, невидимая длань включает другой небесный светильник. И неказистая, блёклая днём Луна разгорается и зажигает ночной небосвод, становясь главной примой среди звёздных софитов».

Утром ворон не объявился, чем Матфей был весьма доволен. Ранние визиты Гамаюна с бесконечными уроками поднадоели юноше, и он с удовольствием продлил свой утренний сон до крайнего предела, едва не проспав выход на работу.

День в «Вижин-Март» тянулся до ужаса медленно. Покупателей почти не было, и весь консультирующий персонал забытыми призраками лениво расхаживал меж прилавков по широкому залу, напрягая голосовые связки лишь с тем, чтобы узнать, как далеко сдвинулись стрелки часов.

Когда лаймовый кругляш гипермаркета остался позади, Матфей бодрой походкой направился домой. Ноги после бесцельной и пустой, на его взгляд, ходьбы по полу магазинного зала с каждым шагом по асфальту отпускали тяжесть и наливались энергией. Ещё немного и Матфей бы побежал вприпрыжку. Эта метаморфоза частенько его забавила и становилась одной из его ключевых шуток на работе. «На работе ноги – гири, а с работы – паруса».

Сворачивая с Тсуговой улицы в Миндальный переулок, он почувствовал некое движение, едва уловимое колебание тени в стороне, меж мусорных баков, вплотную примыкавших к стене одного из домов. Матфей замер на несколько секунд, дотошно вглядываясь в угрюмые очертания набитых под завязку контейнеров, и на мгновение ему показалось, что прямоугольная и плотная у стены тень, качнулась.

– Эй, кто там? – дрогнувшим голосом крикнул юноша, надеясь, что движение не повторится.

Ответа не последовало, и тень более не колыхалась, как пристально не вглядывался Матфей, стараясь пробуравить взглядом теневой сумрак.

«Крыса», – решил он и, удовлетворившись очевидной догадкой, спешно покинул переулок. Как только он скрылся, тень вздрогнула, набухла и отпочковалась детским силуэтом от кривого прямоугольника, неторопливо последовав за ним.

Пихтовая улица ещё удерживала остатки на редкость ясного дня, хвастаясь идеальным чистым небосводом цвета спокойного моря. В сторону запада к горизонту наползали слабые волны заката, до сумерек было всего ничего. Мирный и беззаботный щебет мелких птах временами перекрывался трескучим и повелительным карканьем. От каждого пронзительного «Крух» и «Краа» Матфей задирал голову и высматривал среди пёстрой листвы полнотелых деревьев чёрного ворона. Гамаюн отсутствовал.

Уже поравнявшись с калиткой, за которой так уютно и соблазнительно высился дом, Матфей вдруг остановился и, развернувшись, прошагал вдоль забора к вечно распахнутым низким воротам соседа. Виктор Сухманов жил один и по каким-то определённым соображениям не запирал металлический створ ворот, поэтому во двор к нему мог зайти кто угодно, чем частенько пользовались бездомные собаки. Вик не прогонял злосчастных бедолаг, для каждой псины, захаживавшей на его участок земли, у него имелся сушёный хлеб и миска каши.

Поэтому Матфей не удивился, когда застал приятеля за кормёжкой парочки низкорослых дворняг.

– Кто на этот раз? – вместо приветствия выкрикнул Матфей в проеме разверзнутых нараспашку ворот.

– Иван да Марья, – усмехнувшись, отозвался Виктор. Он подложил в пластиковые миски ещё по солидной порции каши и, накрыв алюминиевую кастрюлю, отставил её в сторону, взяв в руки пухлый пакет с сухарями. – Уже третий раз забегают сюда за два дня. Дружные такие.

– Смотри, как бы они у тебя не прижились, – насмешливо заметил Матфей. – Не успеешь и глазом моргнуть, как у тебя тут сам собой организуется собачий приют.

– Меня это не страшит, Маф, – добродушно отозвался Виктор и подкинул в быстро опустевшие миски добрые порции сухаря. – Если ты боишься за свой участок, то я…

– Да нет, дружище, – тут же поспешно оборвал его Матфей. – Просто ты живёшь один, сам еле концы с концами сводишь, а тут эта благотворительность. Это собачье племя тебя обожрёт в один прекрасный день.

– А вот это ты зря, Маф. Они не привереды и превосходно лупят кашу. А каши на всех хватит – и мне и им. Знаешь, сколько среди них брошенных и забытых? Я всякий раз вздрагиваю, когда представляю, что это не собаки, а люди. Брошенный ребёнок, кинутая жена, забытый старик.

– Это собаки, Вик, и только. Ты увлекаешься. И влияние Философа на тебе сказывается.

– Нет, Маф, наш Эр ещё тот брезгун, – сказал Виктор, на секунду скривил лицо в притворном отвращении, но тут же прыснул со смеху.

– Согласен, – последовал зычный хохот в ответ, – он невыносимо привередлив.

Собаки, насытившись и начисто вылизав донышки мисок, выбрали неподалёку от крыльца солнечное местечко. Там они привалились друг к дружке, удобно разместившись на тёплом пятачке, наслаждаясь крохами дня, и лениво повиливая грязными хвостами на долетавший до них голос Виктора.

– Такие дружные, – задумчиво повторил гостеприимный хозяин, а затем отворил входную дверь и, пройдя в дом, позвал друга. – Маф, хватит глазеть на собак, заходи.

– Не боишься, что к тебе когда-нибудь кто-то заберётся в дом? – поинтересовался Матфей в прихожей, стаскивая с ног кроссовки. – Ворота не заперты, так и зовут: войди и очисть этот прекрасный домик.

– Знаешь, может, заезженные истории про собачью благодарность – в большинстве своём мифы, – серьёзно произнёс Виктор, – но мои приятели сторожат этот дом, когда меня нет или когда сплю. Честное слово, Маф, я сам как-то раз проснулся ночью от яростного такого лая и дичайшего рычания. Выглянул, а там четыре моих подопечных взяли в плотное кольцо одного недотёпу, решившего той ночью на свою беду нагрянуть ко мне «в гости». Они бы его изрядно покусали, если бы я не вмешался. Этот незадачливый дуралей бежал по Пихтовой улице с разодранными штанами, благо, что не вопил. Представляешь?

– И что, они каждую ночь сторожат тебя? – удивился Матфей.