Вихрь переправ

Решив, что оторвался, хотя уже не совсем понимая от чего именно, Матфей брёл по щербатому асфальту, решив вернуться обратно в Айвовый тупик и с него вырулить на Каштановый бульвар. Получался приличный крюк, но, в конечном счёте, Каштановый бульвар перехлёстывался с Пихтовой улицей узкой лентой грунтовки, именуемой Берёзовой Тропкой. Тупик представлял собой курью лапку: от высокой гранитной стены – исходной точки, построенной и оставленной потомкам с неясной целью неизвестным предком, тянулись четырьмя лучами два длинных переулка, один бульвар и коротышка-проулок. Тополиный и Вишнёвый переулки, Каштановый бульвар и Шелковичный проулок. Забавным фактом было то, что Айвовый тупик, кроме сорной мелкой растительности, не имел ни единого деревца, а в его теневой глуши не желали селиться даже самые неприхотливые кустарники. Оставалось гадать, почему он носил имя одного из ароматных представителей фруктовых деревьев.

В Айвовом тупике стоя в центре, Матфея ждал мальчик. Как только их взгляды сошлись, страх накрыл Матфея с головы до ног, как тяжеленный тулуп, обездвижив и лишив дара речи. Твердь под ногами вновь ожила и заволновалась, а призрачный воздушный канат, уплотнился и приобрёл мутный серый оттенок, беря широкое начало из груди юноши и оканчиваясь узким концом в бездонной глотке маленького чудовища.

Страх возрастал, а силы Матфея таяли. Канат закручивался и сгущался сильнее, утратив всякую прозрачность. Воздух наполнился запахом пыли и противным сладковатым душком тлена. Голова юноши закружилась, а свет начал меркнуть в глазах. Ещё немного и он упал бы на землю бездыханным.

– Мяу-с-с-с, – раздалось у него за спиной. Тихое и робкое.

Это было похоже на чудо. Грязный поток лопнул, и связь меж жертвой и мучителем тут же разорвалась. Выставив руки перед собой и сильно покачиваясь, словно пьяный, Матфей сделал пару шагов и, споткнувшись, упал. Не чувствуя себя в безопасности, он поднял голову, кружившуюся, будто после жестокой пьянки и отяжелевшую настолько, что шея дрожала под грузной ношей. Взгляд был устремлён туда, где ещё возвышался маленький монстр.

Как же изменился его вид! Кожа конечностей и лица почернела, будто по нему прошлось адское пламя, гримаса яростной злобы перекосила и вконец уничтожила остатки человеческого облика псевдоребёнка. Теперь Матфей отчётливо видел перед собой существо, более напоминавшее беса из сказочных описаний, нежели невинного отрока.

– Мяу-с-с-с, – повторилось ближе.

Между Матфеем и страшилищем, издававшим злобное шипение, похожее на шуршание сухих листьев, стояла, выгибаясь и ощетинившись, маленькая чёрная кошка.

– Мяу-с-с-с! – Третий раз вышел угрожающим.

Монстр издал свистящее шипение, в котором лютая злоба соединилась с разочарованием и досадой. Неожиданно встав на четвереньки, существо проворно развернулось и, нырнув в набухавшую темноту Шелковичного проулка, скрылось.

Матфей глотнул воздуха и на секунду потерял сознание. В чувство юношу привёла тёплая шершавость кошачьего языка, ходившего по его щеке с тихим урчанием. Как только Матфей раскрыл глаза, и ясность вновь наполнила их, чёрная спасительница отошла в сторону и села поблизости.

Он приподнялся и сел, приложив одну руку к голове, а другую к груди. Тело отдавало слабостью и немощным бессилием, голова гудела и болела так, будто он погулял на славу. Кошка, тут же утратив интерес к очухавшемуся парню, занялась чисткой передних лапок тонким розовым язычком. Воздух постепенно наполнялся свежестью, утрачивая запах мертвечины.

– Что это за гадость была? – произнёс вслух Матфей и ухватился за голову двумя руками. – Моя голова!

– Обычный прилипала, – ответил тонкий женский голосок.

Матфей оглянулся по сторонам, кроме него и кошки в Айвовом Тупике никого не было. Он ошарашено уставился на зверька, и тут до него с опозданием дошло, что его спасительница – одна из рода прислужников.

– Спасибо, – неуверенно ответил он.

– Да, пожалуйста, – отозвалась кошка, приподняв крохотную чёрную лапку для большего удобства наведения лоска на ней язычком. – Этих несносных прилипал развелось в последнее время пропасть! Только и успевай обходить их. А они, между прочим, ещё и воняют до невозможности.

– Вот как! И чем же они воняют? – растеряно спросил Матфей.

– Пылью, плесенью и смертью, красавчик, – пояснила кошечка и наконец, оторвавшись от важного занятия, устремила на человека глазки, круглые и тёмно-зелёные.

Только теперь Матфей заметил на кошачьей мордочке белый полумесяц, вертикалью пересекающий левый глаз зверя. Эта отметина была единственным светлым пятном на тёмной кошачьей шкурке, даже длинные тончайшие струны-усы сливались с природной угольной маскировкой Матфеевой спасительницы.

– А кто такие эти прилипалы?

– Паразиты. – Только и последовал ответ.

– А где твой… э… хозяин? Союзник?

Матфей не знал, как правильнее и корректнее дать название господину прислужника, ведь сам себя он таковым не ощущал и считал любое определение данного статуса ханжеским и тиранским.

Что-то резко поменялось во взгляде кошачьих глаз, они увлажнились и потемнели ещё сильнее, приобретя тёмно-болотный оттенок.

– Нет у меня больше союзника, – ответила кошка, её тонкий голосок всхлипнул. – Убили его. Теперь я больше не прислужник.

– Убили?! Кто?

– Вурдалаки.

– Но почему?

– Откуда мне знать? – Кошка опустила голову и задрожала. Она заплакала! На сухую серость асфальта упали крохотные слёзки. Это было невероятно, но это происходило взаправду. – Я не спасла своего господина, и теперь я обесчещена. Мяу-с-с-с.

– Но ты же можешь себе другого найти союзника и заключить с ним договор. Разве нет?

– Никто в здравом уме не пожелает заключить договор с прислужником, хозяин которого мёртв, – жалобно промяукал кошачий голосок. – Это как клеймо, на всю жизнь.

– Но ты бы попробовала.

– Я… не посмею, – со вздохом произнесла кошка и вдруг глаза её прояснились, засверкав изумрудами, а слёзы просохли. – Ты! Ты меня понимаешь! Ты меня понимаешь?!

– Ну да, – ответил Матфей, не особенно обрадованный догадкой зверька.

– Но это значит… это значит… что ты…ты…. – кошка захлебнулась от возбуждения. Она подпрыгнула и отошла от того места, где только что преспокойно сидела, на несколько шагов. Шёрстка вздыбилась на её тельце, точно зверька обдал разряд тока.

– Всеслух. Вот кто он, – озвучил за неё другой, писклявый голос, который напомнил Матфею забаву с воздушными шариками, заправленными гелием. Вдыхаешь из шарика гелий, говоришь что угодно, а голос, такой умилительный и смешной, будто гном бормочет.

Из угловой тени дома вынырнула ящерица чёрно-жёлтой окраски с круглой массивной головой. Острый длинный хвост завернулся в кольцо, когда ящерка поравнялась с кошкой и застыла подле неё. Матфею со своего места показалось, что оба животных равны в длине, но когда кошка шевельнулась, разница сразу стала заметна – земноводное намного уступало млекопитающему.

– Но всеслухов не существует, разве не так? Разве это не сказки? Не миф? – залепетала, приободрённая поддержкой спутника, кошка.

– Не все сказки – сказки, – пискнул ящер, да так забавно, что Матфей с трудом сдержал смех. – Я слышал о всеслухах. Это такая редкость, что они стали легендами. Поговаривают, что Астрогор – сам из этих всеслухов. Ложки-поварёшки, ехиднины сапожки.

– Да ну! – воскликнула кошка.

– И что вы станете делать? – юноша вклинился в диалог животных, будто напрочь позабывших о его существовании в нескольких шагах от них.

– В смысле? – переспросила ящерица.

– Ну, вы же можете пойти к вурдалакам или каким-то праведникам и сдать меня. Это типа сулит хорошие бонусы.

– А зачем это нам? – удивилась кошка.

– Ну, у тебя же нет хозяина, – сказал Матфей. – А так возникает возможность восстановиться в правах прислужника. Разве не так?

– Котелок у тебя варит, конечно, юноша, – язвительно и высокомерно заметила ящерица, – но к вурдалакам мы и близко не подойдём, а уж о сделках с ними и речи быть не может! А что до праведников – этих заносчивых и раздутых спесью глупых деспотов – эти ещё хуже. От топота сапог, куда-нибудь убёг.

– Ты тоже потерял своего союзника? – догадался Матфей.

– Да, – не меняя интонации, ответил ящер, – мой Ульманас был прекрасным господином. Светлой души демон. Как он играл на гитаре! Прохожие заслушивались, когда Ульманас наигрывал нежнейшие романсы или страстное танго. У него был талант.

– Ну, уж дудки, – с пылом возразила кошка. Её усы-антеннки встопорщились и задрожали. – Лучше моей Ярославы, никого нет. Это была прекрасная и подающая надежды балерина. Как она была грациозна! А как добра!