Веселый Роджер

Под пристальным, раздевающим взглядом Вика Вера чувствовала себя самой красивой и сексуальной. Она слишком много выпила – однозначно, и на самом деле, должно быть, выглядела кошмарно. Но она действительно привстала на колени, убрав волосы набок, при этом майка съехала с другого плеча, оголяя.

Вик щелкнул камерой.

– Мать вашу, и все же я снимаю порнушку! – произнес с восторгом.

Он приблизился и сфотографировал ее лицо, грудь, вид сбоку. Упал на колени, сделал несколько кадров, вскочил на кровать, а Вера легла. Она лежала у него между ног, выгибаясь в мокрой майке, смотрела в объектив камеры, а Белов нависал над ней, расставив широко ноги, фотографировал и нервно улыбался.

Вик снова рухнул на колени, чикнул и наконец опустил камеру.

– Смотри. – Он поднес к лицу Веры левую, наиболее сильно исколотую тату руку. – Смотри, пальцы дергаются. – Белов не обманывал. – Смотри, что ты со мной делаешь, а? Нравится тебе это? Доводить меня вот так, до ручки, и наблюдать?

– Ты считаешь… – Вера приподнялась на локтях и сказала прямо в его сладкий от шампанского рот: – что я чувствую себя как-то иначе?

Он лизнул ее губы, а она его тут же, следом.

– Какого черта ты это терпишь, Белов? Сегодня четверг, скоро неделя, как мы просто целуемся. Где грань твоего терпения? Когда я ее перешагну уже?

Вик хрипло засмеялся, щелкнул ее еще раз и положил фотоаппарат на пол около кровати.

– Знаешь что, Вера? – сказал он, закрыв глаза, в ее губы, периодически касаясь их языком. – Тебе, может, не приходило в голову, но я не преследую никакой цели. Иногда процесс так хорош, что стоит заниматься им ради самого процесса, м? Подумай об этом.

Вик взглянул на часы.

– Тебе на работу вставать через три часа, я предлагаю закругляться. – Он еще раз чмокнул Веру в губы, подмигнул, встал с кровати и ушел в душ.

Через десять минут она заняла освободившуюся ванную, а когда пришла, Вик спал в чистой одежде на новом, сухом постельном. Вера легла рядом, к нему спиной, съежилась, не касаясь и гадая, как можно заснуть после случившегося. Тело ждало разрядки его не интересовали ни ее будущий диагноз, ни правила Белова.

И вот сейчас, следующим утром, она лежит рядом, листая фотографии в его бессовестно дорогом фотоаппарате, пылает от стыда все сильнее после каждого нового кадра, не решаясь удалить их. Хочется сначала показать Вику и посмотреть на реакцию. А может, и сохранить, чтобы иногда пересматривать, напоминая самой себе, какой раскованной и смелой Вера может быть, когда захочет.

Белов тихо спит рядом на спине. Еще бы – половина седьмого, в это время его и фейерверк под ухом не разбудит. Пару дней назад она решилась и вымыла-высушила феном голову в его квартире. До этого каждое утро уезжала к себе, чтобы собраться на работу. Вера сделала это на свой страх и риск, ожидая каждую секунду, что он откроет дверь ванной и накричит на нее, что разбудила. Но этого не случилось: Вик спал как убитый, а потом, днем, сказал, что даже и не слышал шума.

Она роняла ключи, гремела, собираясь, ей звонили на мобильный, но он никогда ничего не слышал, просто крепко спал.

Любопытство накрывает с головой, дышать становится нечем. Вера захлебывается в нем, тонет, не в силах бороться. Она откладывает фотоаппарат и минуту сидит рядом с Виком, внимательно наблюдая за красивым расслабленным лицом. Да, сейчас оно кажется ей красивым, ведь Вера так хорошо его выучила за последние дни, так часто целовала. Работала, жила, думая о касании этих самых тонких губ. Наверное, ежедневные поцелуи Вика – это единственное, что поддерживает ее в ожидании результатов анализов.

Что он скрывает? Вера ему не чужая. Нет, только не после того, что случилось накануне, да и в предыдущие вечера. Имеет ли она право знать? Наверное, нет. Но что случится плохого, если узнает? Вряд ли это отвратит ее от него. Тем более Вик ни о чем не догадается. Она никогда никак не выдаст, что в курсе. У нее, конечно, есть предположения, но хочется их проверить.

Вера убирает с его груди одеяло, внимательно следя за лицом. Белов спит.

Проходит одна минута, вторая – Вера сверлит взглядом. Что ж, она одним глазком. Всего на одну секунду. Дрожащей рукой берет кончик ткани его длинной синей футболки, тянет вверх и на себя, заглядывая. Резинка трико едва прикрывает бедренные кости, затем начинается кожа. Вера видит всего кусочек, пять на десять сантиметров, дальше оголять не решается, но этого хватает, чтобы замереть и ахнуть. Кожа красная, бугристая, местами коричневая, бледно-розовая. Зажившая, но по-прежнему выглядящая воспаленной, нездоровой, обожженной. Кажется, она пылает, горит. Притронься пальцем – будет больно.

– Посмотрела?

Его голос заставляет вздрогнуть и отпрянуть. Взгляд на лицо Вика – такое же расслабленное, как минуту назад, глаза закрыты, дыхание ровное. Сердце набирает обороты, кровь бросается к щекам, вдруг становится нестерпимо жарко в холодной квартире Белова. Спокойный, ровный голос пробирает до костей, как будто Вера сделала что-то ужасное, непростительное. Нарушила правило. Первое правило, которое никогда ни при каких обстоятельствах нельзя нарушать. Она замирает, чувствуя, как сдавило грудь, сбилось дыхание.

– Посмотрела? Теперь уходи, – повторяет Белов, поворачивается на бок к ней спиной, натягивает одеяло до шеи и продолжает спать.

А Вера так и сидит рядом еще несколько минут, не способная пошевелиться.

Кажется, минуту назад она все испортила. Своими собственными руками. Страшно не от того, что увидела шрамы. Испугало безразличие в голосе. Он никогда не говорил с Верой так, словно она ему неприятна. Как будто бы рядом с ней не Вик, а его сводный брат. Определенно, сейчас он говорил интонациями Артёма.

Ее только что попросили уйти. Из его квартиры? Из жизни? Прямо сейчас и навсегда?

Она тяжело, медленно вздыхает. Острая потребность извиниться какое-то время удерживает на месте, но потом Вера смотрит на часы – начало восьмого. Нарушать за утро сразу два правила она не станет.

Вера осторожно слезает с кровати, морщится, когда разгоряченные после сна под одеялом пальцы ног касаются холодного пола, кутается, как и обычно, в плед и на цыпочках добегает до ванной, стараясь как можно сильнее минимизировать контакт с остывшим за ночь ламинатом. Она знает, что ковры Вик не любит, а тапочки и вовсе ненавидит. Их в его квартире быть не может, это важно.

Под горячим душем Вера греется, вытирая тихие слезы и не веря, что решилась на этот опасный поступок. Разумеется, не просто так Вик запрещает себя трогать. Она дура, раз подумала, будто ей можно то, что нельзя другим.

У нее уже есть отработанная до мелочей система пробуждения в его квартире. Вера разогревается в ванной, пока еще может терпеть кипяток: вытираться и одеваться будет не так холодно. Есть время, пока тело остывает до обычной температуры. Потом варит кофе в кофемашине, занимаясь макияжем. Быстро размешивает сахар – а это единственное, с чем можно пить кофе в доме Белова: плюшки и конфеты он никогда не покупает, – и идет на работу. На этот раз Вера старается собрать все свои вещи, показывая, что слова Вика поняла хорошо.

Она выходит в подъезд, тихо прикрыв за собой дверь. Вик так и спит.

От его квартиры до «Веранды» две остановки, время еще есть, и Вера решает прогуляться, проветриться и подумать. По пути старается обходить и перепрыгивать лужи, оставшиеся от ночного ливня, мельком ловит свое размытое отражение в витринах магазинов, вертит в руках взятый на всякий случай зонтик. Телефон молчит. Кажется, Вик и не думает возвращать ее, извиняться за грубый тон. С каждой минутой он со своими дурацкими правилами и пиратским флагом становится дальше, а сожаление уступает место обиде.

«Иди ты на хрен, Белов», – думает Вера. Широко и уверенно шагает по брусчатке, подходя к служебному входу известного ресторана, где давно чувствует себя комфортно и на своем месте. Чтобы она еще раз кому-то доверилась?! Сначала один, затем второй вышвырнули ее на улицу, как бесправную дворняжку. Да, она ошиблась, но Белов мог бы поговорить. Устроить скандал, в конце концов! Вера бы сама ушла, догадалась бы. Но выгонять… Большой ошибкой было связываться с этой семьей. Жизнь ничему не учит. Артём преподал отличный урок, что ж она ломится к тем же граблям в том же огороде?

Просто слишком сильным оказалось искушение хоть ненадолго поделиться с кем-то бедой, позволить себе не возвращаться к ней каждую минуту, отвлечься. Переложить со своих плеч на чужие, более крепкие, выносливые. Что ж, Вик дал ей почти неделю, чтобы прийти в себя. Сейчас у Веры хватит сил одной дождаться понедельника. А потом – постараться не сойти с ума.

Ей сказали, что в той клинике, куда привез Вик, работают хорошие психологи. Кто мог знать, что скопленные деньги пойдут на оплату мозгоправов.

Глава 12

Отчеты непотопляемого пирата. Запись 7

Люблю, когда самолет садится над Адлером. Погода радует, море кажется бесконечным, одновременно спокойным и могучим, гостеприимным. Оно манит ложной весенней теплотой, искрится на ярком южном солнце, наверняка приветливо шумит. «Голливуд, мы никогда не остановимся!» – орет из наушников, и я беззвучно подпеваю отчаянным ребятам в крутейших масках, думая о том, что эти слова, должно быть, писались обо мне. Я не из тех, кто останавливается, хоть и Голливуд в моей жизни, в общем-то, ни при чем. Не опускаю руки и не сдаюсь. Пережить способен многое, разочарование в том числе. И тоску. В конечном итоге останется только недоумение. Моя любимая эмоция. Когда она появляется, это значит, что боль осталась в прошлом.

Самолет снижается, отец, вероятно, уже ждет в зале ожидания. Сегодня я проведу вечер с его семьей, а завтра прямо с утра (брр) на объект. «Трахельки» жаждут, чтобы их строили.

Когда я впервые увидел свои шрамы после снятия бинтов, без шуток – я проблевался. Такая вот реакция на уродство. Хотя, в общем-то, я взрослый мужик, а не ванильная девочка, падающая в обморок при виде раненого котенка. Ну, там есть отчего поехать крыше, поверьте. Лазерная шлифовка, время и тату, где было возможно, слегка исправили ситуацию, но хорошего по-прежнему мало.

У Веры, видимо, отличный желудок, раз она удержала его содержимое внутри, увидев рубцы. Ладно, не будем о Вере. То, что случилось – вполне предсказуемо. Бабы – существа любопытные и упорные, когда-то она все равно узнала бы. Жаль, не дожили до понедельника.

Хей, Голливуд, мы никогда не остановимся!

У меня столько планов, как сделать «Трахельки» уютными и популярными, что голова сейчас разорвется. Тем временем самолет приземляется, пора собираться на выход.

С собой у меня только небольшая спортивная сумка одежды и мешок техники: ноут, планшет, фотоаппарат, телефон, зарядные к ним всем. А также подарки девчонкам.

Отец всегда делает вид, что рад меня видеть. Мы жмем руки, быстро обнимаемся и идем в сторону его машины. Внешне мы мало похожи, но зато одного роста.

Папа у меня потрясающий, он гражданский летчик на пенсии, сейчас занимает какую-то не последнюю должность в аэропорту, работает с бумагами. Десять лет назад он наконец смог смириться с тем, что мама полюбила другого, и женился во второй раз на бортпроводнице, которая родила ему двух дочерей. Им сейчас восемь и пять лет. Я рад, что у него все наладилось.

Говорим в машине, как и обычно, на ни к чему не обязывающие темы: погода, политика, пробки, моя работа. Я частенько летаю в Сочи, здесь поле непаханое для специалистов моей области, и всегда останавливаюсь у родственников.

Живут они в своем доме, на горе с видом на море. Точнее, до моря ехать минут сорок, и это по ночному городу без пробок, но вид все же потрясающий.

– Привет, красавчик. Как долетел? – София целует меня в щеку, как только я захожу в их просторный ухоженный дом. – Рада тебя видеть.