Веселый Роджер

Каждый день Веры похож на прыжок в пустоту, и каждый вечер она ждет, когда снова окажется в его надежных руках. Каждый ее день – долгое ожидание Белова. Ничего особенного в том, что она только что сделала, в общем-то, и нет, прыгать с веревкой оказалось даже весело и волнующе, ей понравилось. Одиночество во много крат страшнее.

Хиппи снимает с нее ремни и веревку, дергает в месте утончения несколько раз, и та рвется еще сильнее, теперь висит на нескольких нитях. В этот момент у Белова приоткрывается рот, и он, пораженно качая головой, тащит Веру к машине за руку.

– Больше с ними никогда не буду связываться, – бормочет себе под нос.

Потом они долго куда-то едут под агрессивный речитатив из колонок. Вера думает, домой, а нет, оказывается, за город. Едут и едут по каким-то улицам, мимо чужих домов, автобусов с незнакомыми номерами маршрутов.

– Катаемся, – говорит Вик, – расслабься. Не хочу домой.

Они катаются всю ночь, практически молча. Вера допивает шампанское, слушает громкую музыку, следит за дорогой, понятия не имея, где находится. Иногда дремлет, пока Вик стискивает руль, напряженно глядит вперед, подпевая некоторым песням. В какой-то момент, около четырех утра, она окончательно вырубается.

Просыпается резко в семь – смотрит на мобильный. Они все еще в машине, припарковались у закрытого на ночь супермаркета с потертой надписью. Вера сверяется с навигатором и пораженно качает головой: они отъехали на расстояние в сто километров от города. Зачем? Белов спит, неудобно устроившись в своем водительском кресле.

И что ей теперь делать? Ждать десяти утра? Возможно, она бы дала ему еще несколько часов, попыталась бы подремать сама, но хочется в дамскую комнату, а поблизости ни заправки, ни открытого магазина. Вера выходит из машины, осматривается – ничего, где можно укрыться или спрятаться, а автомобили уже ездят мимо, встречаются и редкие прохожие.

– Вик, милый, просыпайся. – Она осторожно трогает Вика за руку.

– А? Что? – Он подскакивает на сиденье, трет глаза, вопросительно оглядывается.

– Мы где?

Кажется, он сам не знает, где они. Помятый, взъерошенный, невыспавшийся и без настроения Белов смотрит в телефон, снова выглядывает из окна, судя по лицу – удивлен не меньше ее, затем кивает сам себе.

– Не пугайся, дела тут есть. Поехали, возьмем кофе на заправке, умоемся и уже сделаем это.

– Сделаем что?

Он заводит машину, и они снова куда-то едут по проселочным дорогам незнакомой ей деревеньки, мимо заборов и домов, которых Вера раньше никогда не видела, объезжая скот, неспешно бредущий вдоль и поперек улиц.

После посещения заправки удается почувствовать себя чуть лучше. Кажется, Вику тоже, он даже пытается выдавить подобие улыбки. Они тянут крепкий черный кофе навынос, несутся в сторону Москвы, но на очередном перекрестке вдруг сворачивают в направлении кладбища.

– Вик? – подает голос Вера. – Может, ты хочешь мне что-то объяснить? Так не сдерживай себя.

Он усмехается.

– Сегодня двадцать первое июля, нужно кое-кого навестить, одного важного для меня человека. Я каждый год к нему езжу. Это традиция.

– Хорошо, давай.

«Кашкай» летит по бездорожью, подпрыгивая на кочках и ямах, Вик резко поворачивает руль, едва вписывается в повороты, не сбавляя скорости, как на ралли. Кажется, он отлично знает этот путь, в навигатор даже и не смотрит.

Через несколько минут Белов тормозит, выпрыгивает из машины.

– Холодно, ты лучше жди внутри, – бросает он и захлопывает дверь.

Еще чего, не будет Вера ждать и смотреть, как он один ходит по кладбищу, выходит следом. Вик, без сомнения, слышит, как закрывается ее дверь за спиной, но не оборачивается, ничего не говорит. Видимо, ему все равно.

Он идет несколько минут вдоль могил, пробираясь между покосившихся оградок, перешагивает через бурьян, Вера не отстает. Наконец Вик останавливается и смотрит на дешевый невысокий могильный камень. Табличка такая маленькая, а надпись мелкая, что приходится подойти совсем близко, чтобы разобрать ее. Белов вдруг широко улыбается, хмыкает, а потом смачно и с чувством плюет. Плюет прямо на могилу. На место захоронения этого важного для него человека, судя по надписи – Чердака Льва Геннадиевича.

Замерев в нескольких шагах, Вера потирает плечи, вдруг становится холодно даже в его толстовке. Крупная дрожь пробегает по телу, аж зубы постукивают, приходится их сжать, а кожу начинает стягивать, как от сухости. Хочется под горячий душ. Сложно поверить в то, что она только что видела. Белов осквернил могилу усопшего.

Вик между тем достает из заднего кармана пачку сигарет, в руке он сжимает зажигалку. Закуривает, глядя на скромный памятник. Курит и смотрит сверху вниз, под ноги, тут же стряхивая пепел.

– Ну что, мразь, лежишь? – говорит так, словно перед ним стоит человек: с вызовом, надменно. – А я вот нет, смотри-ка, хожу, живу, наслаждаюсь каждой минутой. Курю, жру, трахаюсь, кислород, как видишь, усваиваю. В мире и добре. А ты сгнил уже? Или нет? – Белов зачерпывает носком обуви землю, пинает ее прямо на табличку. – Ничего у тебя не вышло, ублюдок. Зря старался, время тратил. Сдох зря. Идем, Вера. Здесь всё.

Он тушит сигарету о камень, бросает окурок тут же и направляется в сторону машины. Приходится почти бежать, чтобы не отстать и не остаться здесь одной. В какой-то момент, на полпути, Вик все же вспоминает, что Вера позади, оборачивается и ждет. Лицо непроницаемо. Он берет ее за руку, ведет за собой, помогая преодолевать препятствия.

В машине сразу врубает печку, музыку, и в город они несутся молча, не обращая внимания на камеры по краям трассы. Дорого Белову встанет эта поездочка, учитывая постоянное превышение скорости.

Впервые за долгое время рядом с ним неуютно. Почему он ничего не говорит?

Должен же понимать, что у Веры есть вопросы. Она их не озвучивает, но это и так понятно. Судя по дерганым жестам и хмурому взгляду, Белов явно не в духе. Она обещает себе дождаться десяти утра, чтобы начать разговор.

Опасливо поглядывает на его напряженное лицо, стиснутые губы, злой взгляд из-под сведенных бровей, на пальцы, стискивающие руль, пытается рассуждать. Ей нужно хотя бы попытаться оправдать Вика.

Сомнений нет, этот мужчина с запоминающейся фамилией Чердак каким-то образом заслужил к себе подобное отношение. Не может быть, чтобы Вик позволил себе столь низкий поступок на пустом месте. Но что может сделать один человек другому, чтобы вызвать желание оскорблять его даже после смерти? Она дословно запомнила слова и интонации, с которыми Белов произносил их, и у нее зародилось страшное подозрение.

Вера почти уверена, что Чердак как-то причастен к пожару, испортившему жизнь Белову. Просто так он не стал бы. Нет, конечно, люди не плюют на могилы других от нечего делать.

Наконец они въезжают в город, а время уже близится к полудню. Может, пора начать спрашивать? Хотя бы осторожно прощупать почву. Не станет Вера делать вид, что ничего не было, – пусть даже не требует такого! Она уже готова открыть рот, как Вик сам выключает музыку. Они приближаются к первому крупному перекрестку на пути, сейчас Белов повернет, и она все скажет.

Но он вдруг резко крутит руль, выводит машину на середину дороги и жмет на тормоз, врубает аварийку. От неожиданности Вера летит вперед, хорошо, что пристегнута, – ремни дергают обратно, возвращают в кресло. Горит зеленый, Белову сигналят объезжающие водители, орут, матерятся.

– Поворот, Вера, – говорит он сквозь зубы, глядя перед собой.

Она замирает, таращится на него.

– Я вижу. Ты что творишь, Вик? Поехали скорее.

Им сигналят и сигналят, «Кашкай» занимает по половине каждой полосы встречного движения. Кто-то бросает пластиковый стакан в окно, который отлетает от стекла, облив машину содержимым.

– Поворот, Вера, – раздраженно повторяет Вик. – Налево ко мне, направо – к Кустову. Ты ж знаешь эту улицу, зачем спрашиваешь? Куда тебя, бл*дь, везти, Вера? – Он смотрит на нее дикими глазами. – Мать твою, налево или направо? – Бьет кулаками по рулю, машина гудит. – В какую сторону, ты скажешь или нет?! Нам сигналят, у меня права отберут за этот маневр. Соображай же быстрее. Мне надо знать именно сейчас.

– Что? – Вера боится дышать, смотрит на него, сердце в груди замирает, а кровь вдруг устремляется к голове, бьет по вискам, щекам, в руках-ногах ее будто вовсе не остается. Их покалывает и щипает вдруг неожиданно сильно. Очень страшно. – Вик, ты чего?

Им сигналят и сигналят, показывают знаки освободить дорогу, пытаются доораться, стучат в окна, высунувшись из своих, но Белов смотрит на Веру, будто не замечая созданного им же бардака.

– Спишь со мной, на свиданки к нему мотаешься. Как тебя понимать, Вера? Ты скажи, как понимать-то, я ж не знаю. Запутался я. Он тебя ждет каждый день, любит сильно, хочет детей тебе наделать, а я на могилы чужие плюю. Каждый год так делаю: прыгаю с моста, потом еду, потом плюю. С трупом разговариваю. Хочешь со мной вот так всю жизнь ездить, Вера, а? Или куда ты хочешь? Ты реши уже. Не получится так, и с ним и со мной. Не выйдет никогда. Либо – либо.

Он в курсе, узнал откуда-то. Глупо было надеяться, что удастся сохранить ее опасный поступок в тайне. И если бы Вера плохо знала Вика, немедленно бы вышла из машины и убежала прочь, потому что очень страшно быть рядом с ним таким – агрессивным. Впервые он испугал ее, да еще так, что дыхание перехватило, словно воздух мгновенно исчез из машины.

Но она его знает. Ни на секунду не забывает, что Белов страшно обожжен, что у него ПТСР и что у него нет веры. А Вера ему очень нужна, он ведь так радуется, когда она о нем заботится. Она должна быть рядом с ним, у Вика должна быть своя собственная Вера. Должна быть непременно!

– Идиот. Налево, конечно. К тебе, – говорит она уверенно, упрямо поднимая подбородок, смотрит в глаза.

Он резко жмет по газам, и машина с визгом срывается с места, подрезая объезжающий автомобиль, поворачивает налево, перестраивается в нужную полосу. Вик откидывается в кресле, расслабляется, далее ведет машину спокойно. Опасная езда ему не свойственна. Сколько раз Вера с ним ездила, он всегда лишний раз перестрахуется да пропустит кого-то. Он не Артём, которому нужно побеждать каждую минуту, в том числе за рулем, пусть даже никто с ним и не соревнуется.

Белов снова сдержан, быстрым движением вдруг вытирает глаза, хотя они сухие и даже не покрасневшие. Если бы он плакал, Вера бы обязательно заметила, она очень внимательно следит за его лицом, ожидая новую вспышку гнева.