Волшебное дуновение

– Да чтоб вы все обратно стали прежними, – пронзительно выкрикнула она. – Чтобы всё счастье ваше у вас поразвалилось! Никому вам от меня халявы не будет! Да чтоб… да чтоб…

Тётку прямо распирало от желания выдумать ещё что-нибудь особенно пакостное, она аж побагровела вся. И тут раздался мерзкий треск. Это Антипкина лопнула от злости.

Человек-Свинья крепко зажмурился от гадкого зрелища, выскочил в коридор, скатился с лестницы и, выбив плечом входную дверь, со всех ног помчался к Финляндскому вокзалу. Сердце его бешено стучало. Наконец он остановился, тяжело дыша.

– Чего, мужик, на пожар что ли? – поинтересовался проходящий мимо лихой дядька с перевязанными коробками. – Гляди, мотор-то заклинит.

Человек-Свинья махнул рукой: проходи, мол, дядя, чего скалиться.

И тотчас он сообразил, что дядька назвал его мужиком, а не свиным рылом, как водится.

Человек-Свинья осторожно поднёс руку к лицу.

Он нащупал прежний свой нос.

Свой широконький рот.

Родные свои оттопыренные уши.

Он снова стал прежним.

Он радостно взвизгнул – и от избытка чувств пнул ногой мусорную урну.

Душа его ликовала.

Кукла или Театральные сны

театральная арабеска

Однажды он вошёл в театральную мастерскую – просто спустился по ступенькам из узкого коридорчика, как делают все наши посетители. Правда, от всех он отличался: при ходьбе чуть прихрамывал – и так величаво опирался на элегантную трость, что казался фигурой значительной.

Хотя роста, в общем-то, был небольшого.

Немногочисленный местный народ, в отличие от меня, не сразу и заметил его появление: незнакомец вдруг оказался рядом – и всё. «Мне вас рекомендовали», – коротко произнёс он вместо приветствия, словно обращаясь ко всем собравшимся. Но каждому показалось, что обращаются именно к нему.

Загадочный посетитель опустился в кресло, небрежно пристроив рукоятку своей трости на истерзанном жизнью подлокотнике, вскинул на колени раздутый кожаный портфель.

Щёлкнули замки. На Ольгином рабочем столе, вечно заваленном цветными лоскутками, скомканными эскизами и засохшими огрызками бутербродов, появилась довольно большая овальная коробка – добротная картонная коробка с высокой крышкой, украшенная виньетками и полустёртыми от времени иностранными надписями. Все – Клавуся, Мадам Юля, Ольга и я – мигом затаили дыхание.

Незнакомец снял крышку…

Знаете, что такое «сон наяву»?

Я раньше не знала. До этого случая.

Когда вы находите вдруг прозрачный, похожий на застывшую каплю росы, сверкающий камень на дне родника… когда пролетающая птица внезапно роняет в ваши руки сияющее солнечное перо… когда из лунного луча, игры света и теней, медленно сотворяется призрачный образ – и вы видите, созерцаете его, вопреки всем доводам протестующего рассудка…

Когда…

Среди незыблемого хаоса раскройного стола явилось очаровательное создание: фарфоровая малютка с лицом избалованной девочки. Её потрёпанные локоны были в беспорядке, изношенный корсаж почти не скрывал беззащитного кукольного тельца, но крошечные ступни в потёртых башмачках с недетской уверенностью упирались в поверхность обитого бархатом пьедестальчика.

Незнакомец несколько раз повернул незаметный ключ. Дрогнул-всхлипнул валик – и звуки музыкальной шкатулки наполнили швейную мастерскую. Маленькая танцовщица изящно подняла опущенную руку с обломанным веером, медленно поворачиваясь вправо; затем, столь же неторопливо, развернулась влево, опуская при этом веер – и поднося к лицу серебряное зеркальце, настоящее зеркальце маленькой феи…

Все потрясённо молчали. Понятно, не всякий день доведётся наблюдать танец старинной механической кокетки: даже в музеях, если повезёт натолкнуться, эти игрушки-автоматоны дремлют в витринах без движения, в тщетном ожидании магического поворота ключа.

Но было ещё что-то…

Я не могла оторвать взгляда от распахнутых глаз фарфорового существа: казалось, в них светится жизнь, сознание – и какое-то скрытое торжество. Над кем, над чем?

Завод кончился. Фарфоровая танцовщица замерла.

– Какая прелесть! И как жаль… – с восхищённым сочувствием выдохнула Мадам Юля.

Незнакомец живо обернулся к ней:

– Вы, конечно, заметили, в каком она состоянии? Здесь необходима реставрация, рука мастера. Ведь вы – художник, я не ошибся? Я полагаю, вы не откажетесь?

Его вопрос прозвучал как утверждение, почти указание. Даже наша всеведущая Мадам Юля слегка растерялась.

– Я? Но позвольте… здесь, скорее, нужна швея. Да-да, именно – кукольная швея! Вот Ольга могла бы, – эксцентричная художница быстро повернулась к Ольге, одной из двух театральных портних. – У неё исключительно золотые руки! Исключительно!

Вторая портниха Клавуся слегка надулась, но Ольга поспешно замотала головой:

– Ни-ни-ни! Я не возьмусь ни за что! Я театральных кукол одеваю, здоровенных. Мне ещё не приходилось иметь дело с такой… с такой деликатной работой.

Но странный Хромой, похоже, уже принял решение.

– Всегда приходится делать что-то впервые, – почти улыбнулся он: не губами, а легчайшим оттенком голоса. – Я знаю, у вас это превосходно получится!

Ольга всё еще колебалась. Все дружно бросились её уговаривать. А в глубоких глазах незнакомца уже светилась лукавая уверенность в успехе. На какое-то время все отвлеклись от самого предмета спора – от куклы. Я взглянула на неё – и могу поклясться! – перехватила насмешливый взгляд её фиалковых глаз. На долю секунды эти глаза задержались на моём лице, скользнули прочь, отыскивая Ольгу… Крошечная рука с зеркальцем дрогнула – казалось, случайно – и зеркальный зайчик коснулся Ольгиного лица. Я зажмурилась.

– Хорошо, – тотчас сдалась Ольга, – я постараюсь.

– Вот и чудненько! А веер мы со Малявочкой сделаем, – щедро пообещала Мадам Юля, глядя уже в мою сторону. – А, Малявочка? Ты у нас китаец почти, сладишь веерчик мелкоскопический?

Я открыла глаза. Кукла таращилась в пустоту бессмысленно и очаровательно. Обычное кукольное личико – счастливое, на грани полного идиотизма…

– Их бин, – машинально кивнула я с тарабарским поклоном, – будет вам веер.

Таинственный Хромой пристально посмотрел на меня – и отвернулся.

Странный такой взгляд…

В крошечном мирке театральных мастерских было всё: рабы, надсмотрщики, шпионы, непонятые гении. Были разочарования, успехи, предательство и любовь. Были также неудобоваримые порядки, странные вещи, фальшивые деньги – как и везде. Был здесь и свой правитель – начальник и настоящий деспот. В силу редкого стечения обстоятельств аристократическая европейская кровь причудливо смешалась в нём с восточной, породив личность исключительную. Он мог и миловать, а мог казнить без суда – и казнил частенько: летели с плеч головы провинившихся, особенно – театральных бутафоров. Казнённых быстро сменяли новички, мы едва успевали запоминать их имена. Валериан Генрихович, он же Валериан Кровавый – в одном лице и начальник мастерских, и кукольный механик – царил над нами, как кровавый шекспировский герой.

А значит, скучать не приходилось.

Вот и сейчас, эхом царственной поступи разгоняя тишину коридорчика, он шествовал к нам – вершить судьбы и поворачивать колесо истории. В дверях правитель на мгновение столкнулся с незнакомцем. Тот оглядел Кровавого с головы до ног довольно бесцеремонно; затем отвернулся – и вышел, постукивая тростью.