Волшебное дуновение

– Нет. Совсем нет, – ответила я, не отрывая глаз от танцующей Мадам. – Но почему она?

– Не только она, – загадочно улыбнулась моя собеседница, – смотри же!

Она указывала на высокий шкаф слева от окна, шкаф во всю стену. За стеклянными дверцами на полках разместились куклы, механические куклы, подобные той, что некогда принёс нам таинственный незнакомец – много, очень много, целая пропасть кукол. Продавщицы цветов и мороженого, дворник с метлой, трубочист, повар с поварёшкой и медной кастрюлькой – и другой, с дырчатым блином на блестящей сковороде; охотник с собакой, уличный регулировщик с полосатым жезлом; музыканты со всевозможными инструментами, целый оркестр.

Агата распахнула дверцы, предлагая мне хорошенько рассмотреть своё уникальное собрание.

– А она, – усмехнулась Агата, устраивая Мадам Юлю между балериной в кремовой пачке и нагловатым цирковым жонглёром, – всего лишь показалась мне забавной.

Тут, к ужасу своему, я заметила на верхней полке пропавшего нашего начальника, Валериана Кровавого.

– Как? И он?!

– И он, – кивнула Агата, – такой редкий экземпляр. Я просто не смогла удержаться.

Коварная очаровательница сняла с полки кукольного деспота – и он возмущённо заскрипел руками, грозно заворочал глазами. Такой маленький, такой сердитый…

Но мне показалось, что на дне его свирепых глаз таится отчаяние.

Повертев в руках, Агата водворила Кровавого на прежнее место. Я проводила несчастного грустным взглядом – и вдруг заметила сбоку, в самой глубине шкафа, таинственного нашего незнакомца, с неизменной тростью в руке.

– Хромой? Неужели… неужели и он – кукла?! – невольно вырвалось у меня.

– Все мы – куклы, – усмехнулась Агата. – Вещи живут долго-долго, дольше людей. Куклы живут долго. Иногда мы становимся людьми – на какое-то время, когда нам этого хочется. Выходим в свет, смотрим, как меняется жизнь. Хотя, в принципе, мало что меняется в этом мире. Ты сама это поймёшь… поймёшь неизбежно.

Агата протянула ко мне свою нежную, сияющую, как фарфор, руку.

Я должна была бы отпрянуть – но не смогла.

Она коснулась меня. Голова моя закружилась – мне показалось, что я стремительно падаю в бездну.

Всё вокруг вдруг стало таким огромным…

Серьга

весенняя городская сказка-круговорот

Серьга сорвалась – и вниз с балкона!

Была она продолговатая, прозрачная, как слеза.

Горный хрусталь, бабушкино наследство.

Серьги-сестрицы – похожие, как две капли воды – хранились в старинной шкатулке, обитой бархатом, и дополняли наряд своей новой молодой хозяйки только по праздникам. А теперь вот одна взяла – да и выскользнула из уха хохочущей Лёли, юркнула сквозь перила, несколько раз сверкнула на лету – и вонзилась в жидкую весеннюю грязь. Так глубоко ушла, что лишь кончик дужки торчал.

Сколько ни искали пропажу – не нашли.

Каркалия Каркловна с интересом наблюдала за происходящим. Люди внизу казались маленькими, беспомощными: топчутся, вглядываются в лужи, ковыряют палкой раскисшую тропу.

Пошумели, повздыхали – ушли.

Каркалия Каркловна взлетела, покружилась, устроилась веткой ниже, потом – ещё ниже; затем перебралась на самый последний обломанный сук, как раз над местом недавнего происшествия. Моргнула, каркнула для порядка, глянула туда-сюда: тихо. Порхнула на землю, покачала крыльями, сделала шажок-другой-третий…

– Смотрите – ворона! – донеслось сверху. – Никак за серьгой пожаловала, зараза? Кыш-кыш! Чем бы кинуть?

Чем кинут, Каркалия Каркловна выяснять не стала. Она ловко ухватила клювом серебряную дужку – и взвилась с добычей в мгновение ока.

– Смотри, смотри – понесла! – восторженно завопили с балкона весёленькие гости. – Смотри, Лёлька, ворона твою серьгу нацепила! Эге-гей! Зиме конец!

Хрустальная капля пронзила весенний воздух – и поминай как звали!

В большом гнезде на высоком тополе шли приготовления: заселялись. Зять Каркашкин и дочка Кариша утыкивали сучки и щепки в прошлогодние плетушки, чтобы стало покрепче и поуютнее – ожидалось потомство.

Каркалия Каркловна важно опустилась на соседнюю ветку, слегка помахивая-подразнивая блескучей добычей.

– Кар-Кар-Каркловна, что это за ерунда у вас? – подивился зять Каркашкин. – Не тёща, а карррикатура! Вы бы лучше чего полезного притащили, каррркас укреплять, о внуках подумали, о кар-кар-каррапузиках!

Но Кариша была другого мнения.

– Ой, мама! Кра-кра-крррасота! – завопила она, подлетая к матери. – Пррросто каррртинка! Дайте покрррасоваться!

Каркалия Каркловна возражать не стала, тем более что у неё был занят клюв. И отдала серьгу Карише.

А зять – что с него взять? – болван.

Карррлик.

Кариша и думать забыла о потомстве. Серьга полностью поглотила её внимание. Она играла с ней, любуясь заманчивым блеском; безуспешно пыталась прицепить к перьям, к хвосту.

– Кар-кар-карракатица! – сердился на неё Каркашкин. – Вся в свою мамашу, старую карргу! Работай-ка, каррр!

Никакого внимания к птичьей красоте.

На толстой ветви старого дуба по вечерам собирался высший слёт. Самый высший – выше уж точно некуда. Сидели, вниз таращились, обсуждали видимое: как дуры-собаки лаются, как ненавистные кошки по помойкам шастают, как люди суматошно носятся – туда-сюда, туда-сюда!

Беспокойные создания.

А вот и гордая Кариша показалась: серьга в клюве – красотища!

– Очень вам идёт, – похвалил облезлый старичок Каркыч, известный своим редким умением лаять по-собачьи. – На каррамель похоже.

– Это карррбункул? – поинтересовалась толстая Карла, живущая над ломбардом. – Сколько карррат?

Но Кариша лишь помотала головой: что ответишь с серьгой в клюве?

– Посмотрите-ка вон на тот каррниз! – завопил вдруг молоденький взъерошенный Карик. – Вон кот голубей подкарррауливает, сейчас вцепится – и крранты!

– Кар-кар-карраул! – дружно закричали вороны.